Вот удивительно: другие жилы рвут, карабкаются, руки-ноги в кровь обдирают, а результат нулевой. А она жила кое-как, но получалось хорошо…
В четырнадцать Инна неожиданно для всех, включая низкорослых родителей, «сдлиняла». Да так пропорционально, что первого сентября седьмой «А» ахнул. И разделился на два лагеря: лагерь восхищенных мальчиков и лагерь окрысившихся девочек.
В восемнадцать Инна вышла замуж. Удачно. И опять все произошло как бы без усилий – будь то затяжные хождения за ручку или длительные переговоры с родителями на предмет благословения. Он был молод, красив, успешен, но главный его талант заключался в умении жить с удовольствием.
Влюбленные и счастливые Инна и Семен вместе прокутили несколько счастливых лет. Впрочем, прокутили без особого ущерба бюджету и здоровью. Вокруг них – точнее, вокруг их достатка – сплотилась веселая компания «навеки-преданных-друзей». В этом совсем не узком кругу Инна с Семеном и «зажигали» каждую пятницу-субботу, цепляя, как правило, еще и воскресенье.
– Инка, я тут что подумал, – однажды за завтраком начал разговор Семен, – а если ты родишь, то останешься такой же красоткой? Или станешь страшная, как Ириха у Вовика?
– Чего это вдруг?
Инна остановилась на полпути к кофе-машине и на мгновение задумалась.
– С какой стати мне становиться страшной?! Да я буду еще красивее! – залихватски ответила она, по-привычке делая ударение на «е».
– Красиве́е! – передразнил ее Семен. – Дурочка ты у меня! Но красивая!
Семен нежно притянул жену.
– Такая красивая, что с ума сойти можно!
Он поцеловал жену и заглянул ей в глаза.
– Я хотел тебя попросить. Давно уже.
– Ты чего? – Инна отстранилась. – Нашкодил? Изменил? Прибью!
– Дурочка! Инка, ты только не смейся и не говори сразу «нет» – я сына хочу. Смешно, да?
Семен сказал это и смущенно отвел взгляд, словно хотел чего-то неподобающего сильному мужчине.
– А потом и дочку, – добавил он, смущаясь еще больше. – Только именно в таком порядке!
Он шутливо нахмурил брови, пытаясь побороть смущение.
– Что скажешь? Родим?
Вот так – планово, не особо отвлекаясь от полноценной жизни красивой женщины, Инна родила сына, а через два года и дочь. Указания мужа она выполнила полностью: и очередность детей соблюла, и внешне ничуть не подурнела – даже напротив, как и обещала, похорошела еще больше.
Глядя на Инну, я откровенно завидовала. Впрочем, как и все подруги. Сейчас мне немого стыдно за ту хоть и не черную, но зависть: надеюсь, в том, что случилось с Инной позже, моей вины нет.
В какой-то момент жизни у Семена появились параллельные женщины: сначала одна, потом другая, потом несколько одновременно. Я, случайно об этом узнав, обиделась было за подругу, но тут неожиданно выяснилось, что у Инны тоже есть в загашнике, как она выразилась, «семенозаменитель». Время от времени подруга рассказывала мне о воздыхателе, но как-то мимоходом. Даже в рассказах Инна не тратила на него ни чувств, ни времени.
Шли годы. Семенозаменители приходили и уходили, гостя в Инкиной инкрустированной золотом спальне на правах провинциальных командированных. Со слов подруги, протекали измены до неприличия обыденно. Семена «параллельные» тоже особо не трогали, а потому разрушениями и апокалипсисом семейному счастью не грозили. Инна мне рассказывала о похождениях Семена, не очень расстраиваясь:
– Куда он денется?! Семен же без меня больше недели не может – с ума начинает сходить. Да и мне так удобнее. У него интрижка, у меня – романчик, он в форме, я хоть куда – все при своих интересах. Кому от этого плохо?!
Плохо оказалось всем.
Семен и сам не понял, как в его жизнь вошла такая же красивая, как жена, только молодая и еще более желанная.
– Ничего, – сказала Инна, позвонив мне поздним вечером.
Она говорила спокойно, была рассудительна, но по тому, как долго она меня убеждала, что все у них будет хорошо, я поняла: себя уговаривает.
– Семен же без меня и недели не может, начинает с ума сходить, – повторяла она по привычке.
Все стало окончательно ясно, когда бывшая, а с этого момента единственная, родила Семену дочь. Он собрал вещи и ушел.
Инна заболела. Все, что в ней было истинно женского, возмутилось, взбунтовалось, набухло злокачественной опухолью и… бухнулось вырезанной ненужностью в таз.
– Ничего, – сказала мне Инна, когда я пришла в разоренный, осиротевший дом. – Справлюсь.
Внешне ничего здесь не изменилось: все вещи стояли на своих местах, но горе выглядывало из-за каждой спинки кресла, из-за каждого шкафа, даже из-за ножек стульев.
– Ничего. Поживет без меня, помается и вернется.
Инна поправила косынку на блестящей – без единого волоска – правильно-овальной голове.
– А я пущу, – улыбнулась она нежно, видимо представляя, как открывает двери Семену. – И возьму назад. Даже не упрекну ни разу. Он ведь без меня не сможет.
Потянулись страшные дни в никуда. Повзрослевший сын стойким оловянным солдатиком дежурил у кровати изрезанной вдоль и поперек Инны и вытягивал… вытягивал ее из темноты, в которую она периодически все глубже проваливалась.
– Мне сейчас даже умереть нельзя, – как-то пожаловалась мне Инна, когда ей стало чуть легче, и появлялись силы, чтобы позвонить. – Аннушка маленькая еще… Я имею в виду… для одиночества.
Инна аккуратно подбирала слова, чтобы они не были очень страшными.
– Надо ее хоть немного еще подрастить. Семену некогда: у него, говорят, новый бизнес… да и ребенок… Нет. Мне сейчас никак нельзя – Аннушка слишком мала.
Молчаливая ли любовь сына, помноженная на неюношеское упорство; мольбы ли облученной умирающей Инны к Господу о судьбе недорощенной Аннушки – что в последний момент перетасовало карты в ее несчастливой колоде с единственным козырем, ведомо одному Всевышнему. Но однажды утром что-то оттолкнулось от точки невозврата и маятником качнулось в сторону жизни.
– Я выхожу на работу.
Сначала мне показалось, что у меня галлюцинации, и голос Инны в трубке звучит прямо с того света. Последние месяцы подлый страх услышать «мамы больше нет» не позволял мне позвонить сыну Инны. Полгода назад врачи столичной клиники сказали ей: «Не ездите. Мы вас не хотим обманывать. Надежда, конечно, есть всегда, но… Не ездите».
– Ты меня слышишь?! Я выхожу няней к малышу. У него мама совсем молоденькая – ей еще погулять хочется. Вот отец Темушки мне и предложил няней поработать. А я рада. Мне же еще Аннушку доучить надо, а одежда да обувь столько сейчас стоят…
– Инна, ты как себя чувствуешь?!
– Всяко. Но… ты же знаешь – мне Аннушку не на кого оставить. А пока я жива – сделаю все, чтобы она ущербной себя в школе не чувствовала. Вот завтра на работу выйду, начну на обновки ей зарабатывать. Не все же на лекарства тратить!
Инна засмеялась. По-настоящему. Я отчетливо слышала смех и боялась верить, но еще больше боялась не верить.
– Какой ты молодец, – сказала я, судорожно подбирая слова, чтобы сказать что-то очень правильное и уместное в такой ситуации.
– Я стараюсь. Жаль, что у Семена дела не очень. Говорят, с бизнесом у него что-то не заладилось. И еще сказали, что пьет. Жалко. Он ведь талантливый. И умный. Очень умный.
Как это часто случается, жизнь, диктуя бешеный ритм, вычеркнула из моего списка дел встречи с друзьями. Хорошо, хоть милостиво оставила пункт «звонок другу»:
– Инна, привет! Как дела?
– Нормально. А у тебя?
А потом страну захлестнул кризис. Времена настали такие, что большинство из нас, чтобы создать хотя бы видимость благополучия, бились в хлопотах-судорогах.
Инна звонила все реже. Я каждый раз радовалась, заслышав ее голос: жива.
И вот однажды меня разбудил ночной звонок:
– Ты про этот кошмар уже слышала? Она отравилась!
Инна, видимо, пребывала в шоке, потому что прежде после десяти никогда меня не набирала, даже когда ушел Семен.
– Кто – она? Ты хорошо себя чувствуешь?
– Мать Темушки! Мальчика, которого я нянчу! Она отравилась! Написала записку и выпила таблетки! Сегодня похоронили.
– Инна, ты где? Тебе нужна помощь?
– Нет. Я дома. С Темушкой. Он хоть и живет у меня третий месяц, но, видно, почувствовал что-то: капризничает третий день. И сегодня спать не ложится. Бедный Темушка. Бедный мой мальчик.
– Инна, я не понимаю… А почему он у тебя живет?
– Не нужен никому.
Подруга замолчала.
– Ты где? Инна, я тебя не слышу.
– А я ничего и не говорю. Думаю. Что мы с Семеном натворили! Все казалось, что это еще не жизнь, что все еще впереди. Я ведь даже толком не поняла, как дети выросли. А теперь смотрю на Темушку…
В трубке стало тихо. Я догадалась, что Инна плачет. Чтобы отвлечь ее от невеселых воспоминаний, я не очень кстати спросила:
– А отец? У Темы ведь есть отец!
– У него бизнес какой-то сложный. Ему не до сына. Бедный Темушка, – Инна опять всхлипнула. – Мама все по клубам порхала… – прости, Господи, ее душу грешную… Все чего-то в жизни ей не хватало. Отец весь в работе…
Инна помолчала.
– Они сначала Темушку на день да на два оставляли, потом стали только на выходные забирать, а последнее время… Знаешь, он меня мамой зовет.
Инна заплакала навзрыд, но я не осмелилась ее остановить.
– Господи, прости нас, – сказала она еле слышно. – И не допусти, чтобы дети за наши грехи расплачивались! И Семена прости.
На следующий день я забежала проведать Инну. Бледненький большеглазый Тема не слезал у нее с рук.
– Его мало любили, – сказала Инна, когда ей все же удалось отцепить Тему от шеи и положить в детскую кроватку. – Вот он и болеет часто. И от сверстников в развитии чуть отстает. А теперь еще и это…
Время летит незаметно. Чужие дети отличаются от своих тем, что вырастают быстро и легко.
Инна мне позвонила накануне первого сентября:
– Завтра Темушка в первый класс идет! Представляешь?! Мы уже до школы дожили! Приходи к нам в обед попраздновать, а?!