Еле-еле она пристроилась уборщицей в маленьком заводском общежитии – единственное место, куда ее взяли на работу. Однако она смогла с двумя детьми выкарабкаться из крайней нужды: помогли родственники, друзья мужа и просто хорошие люди. Ребекка Исаевна рассказывала, как плакала, когда рабочие, жившие в общежитии, приносили ей билеты для детей на елку: «Ребка, тут это… вот эта… билеты в месткоме на елку давали, нашим вроде поздно, а твоим как раз, там и подарки!» Дарили ей на Восьмое марта духи, которые она потом потихоньку продавала, – денег на еду подчас не хватало. Ребекка говорила, что за все время работы там ни разу не слышала антисемитских выпадов, даже когда было «дело врачей», на нее смотрели скорее с сочувствием и добротой, а за глаза продолжали ласково называть «евреичка».
Надо отдать ей должное: старенькое двухэтажное заводское общежитие, совсем плохо выглядевшее снаружи, внутри блестело чистотой и аккуратностью, включая кухни и туалеты, – а их было по одному на каждом этаже! И еще она помогала родителям воспитывать детей.
Жизнь снова изменилась после посмертной реабилитации мужа: дети получили за него приличную пенсию, она устроилась на работу в библиотеку иностранной литературы: Ребекка владела немецким и французским языками. Так она вырастила детей: Наум стал скрипачом, Вениамин – инженером, у него сложилась хорошая карьера.
Нюмка, после долгих поисков и разочарований вконец надоевший всем своими нудными причитаниями о своей несчастной доле – «никто меня не любит!» – наконец, женился на очень красивой девушке из Казани!
Он увидел ее на концерте: она сидела в первом ряду, и Нюмка не мог отвести от нее глаз. И после финального бисирования, сбросив фрак, он бросился к ней. И успешно!
Жена дворника достойна такого же, если не пущего, уважения, чем жена большого начальника, но жена скрипача достойна большего соболезнования, чем жена простого инженера, – гастроли, гастроли, гастроли…
Он любил ее, у них родилась очаровательная дочка, казалось бы – вот оно, счастье, но Адель…
Провинциальная девушка расцвела в Москве пышным цветом, да так, что вскоре пробы уже негде было ставить! Рогов у Нюмки было такое количество, что он уже устал считать! В конце концов ему надоели эти «прости!» и «я в последний раз» – и он решил развестись. Я и позвонил в тот самый момент, когда у них шел семейный совет.
– Ага, ты! – сказала Ребекка безапелляционным тоном, каким, по обыкновению, разговаривала с товарищами Наума. – Ну-ка, парень, немедленно приезжай! Ты здесь нужнее, чем на диване, на который ты положил ту часть тела, где кончается твоя спина и начинаются ноги!
Если бы я заранее знал, свидетелем чего стану, – в жизни бы не поехал, но кому придет в голову даже предположить такое!
Нюмка сидел за столом мрачнее тучи, а мама ходила вокруг и сильно напоминала разгневанную Фаину Раневскую из фильма «Мечта».
– Нет, ты посмотри! – увидев меня, воскликнула она. – Ты посмотри на него – это же твой друг, чтоб мне так жить! – он решил разводиться! Ты понимаешь? А, что ты можешь понимать, он решил разводиться! Этот поц[7] решил разводиться! Как тебе это нравится? Что, а когда он женился, он спросил у меня? Он что, пришел к маме и сказал: «Мама, я хочу жениться»? Нет, он просто привел эту девку в дом и сказал, что это его жена! И я должна была ее принять! А что мне оставалось делать, ведь этот идиот – мой сын! Нет, ты посмотри! Ай, что ты можешь, кроме тузов и семерок видеть! Этот мишигене[8] был влюблен в ее красоту! Я же ему тогда еще сказала, что спать ты будешь с ее красотой, а жить тебе придется с человеком, а ты знаешь, что она как человек? Но он же меня не слушал, он, видишь ли, был влюблен! Дурак! Еще хуже – влюбленный дурак! Этот йолт не понимает, что счастлив только тот дом, который украшен верностью жены и мужа. Так надо было идти преподавать скрипку в училище, а не мотаться по заграницам! Видите ли, он жену одевал!
Нет, ты подумай, – она окончательно распалилась, – он ее одевал, а кто-то другой раздевал! Нет, когда еврей – дурак, он дурак за всех евреев сразу! Он что, не понимал, что сначала любовь, а потом брак, а не наоборот? Нормальные люди из двух зол выбирают одно, а этот мишигене коп[9], мой старшенький, выбрал сразу два – она и молода, и красива!
Ребекка секунду помолчала, словно собираясь с силами, и с едким сарказмом добавила:
– Давно известно: в глазах влюбленного и свинья – ангел!
Она перевела дыхание.
– А теперь, когда его дочке, моей внучке – дай Бог ей здоровья и счастья! – уже шесть лет, он хочет оставить ее без отца и бабушки! Он хочет, чтобы она – она! – прости меня, Господи, воспитывала его дочку, а мою внучку! За что мне такое горе, я тебя спрашиваю? Я что, растила этого дурня, чтобы спросить: что эта мама – да простит меня Бог! – может дать девочке? Нет, ты видел такого идиота!?
Ребекка Исаевна продолжала ходить вокруг огромного четырехугольного стола. Нюмка сидел насупившись, как побитый ученик, исподлобья поглядывая на мать, а меня, несмотря на серьезность ситуации, от этого бабелевского монолога распирал смех.
– Нет, все-таки ты видел такого обалдуя? – продолжала Ребекка Исаевна. – Видишь ли – «она шалава»! Ты что, только что узнал? Я уже это давно знаю, он, – Ребекка ткнула пальцем в меня, – тоже это знает, и все в округе знают. Но она мать твоего ребенка – ты же сам в этом виноват, – так и терпи! Разводиться он вздумал!
Нет, мы не замечаем, – продолжала она после паузы, – как растут наши дети! Еще вчера он был в люльке, красавец-мальчик, а я оглянуться не успела, как он превратился в урода-мужика!
И не смотри на меня так, урод и есть урод! – снова завелась она. – Если еврей женится на татарке, а потом у него вырастают рога, как у чукчиного оленя, значит, он урод! Раввин из соседней синагоги говорит, что, когда люди женятся, они образуют одну личность, а у этого… образовалось сто личностей!
Что ты корчишься? – накинулась она на меня. – Хочешь смеяться – так смейся! Тебе смешно, а мне слезы! Я плачу по сыну-идиоту! И по внучке – что я могу сделать, если у нее такие папа и мама? Мама-никеева[10] делает рога папе, а папа только о них и думает. Я же волнуюсь за внучку.
Она кипела от гнева.
– Ну разведешься, болван, ну заберет она ребенка, что ты будешь делать, кретин? Женишься еще? И приведешь еще одну никееву? Какая приличная женщина пойдет за тебя, безмозглого придатка к скрипке? Будет новая – фербренд золст ду верден[11] на мою голову – жена, а это старая, уже проверенная, своя, домашняя, мы все ее знаем, уже привыкли-таки, пусть живет! Лучше не будет, я тебя знаю, а дочка – моя золотая внучка, единственная радость в этой жизни, – останется при мне!
Этой логики я уже не выдержал, фыркнул. Нюмка криво улыбнулся, и мы оба расхохотались.
– А что, Нюм, есть же правда в ее словах, – пробормотал я сквозь смех, тем более что знал, с кем Наум недавно завел интрижку.
– Правда? Нет, ты посмотри, он нашел правду в моих словах! Сопляк, мальчишка, что ты понимаешь в правде? Разве ты можешь понять мой цорес[12]?
– Ребекка Исаевна, что вы, я согласен с вами!
Я изо всех сил старался сдержать рвущийся наружу смех.
– Согласен? Смотрите – он со мной согласен! А кому нужно твое согласие?
– Ребекка Исаевна, ну вы ж сами меня позвали.
– Тебя позвали, чтоб ты молча страдал за своего кретина товарища. Хотя ты сам такой же кретин – что, я не помню твою женитьбу на этой шиксе[13], узбечке? Но у тебя хоть детей не было, поумней оказался…
Я поежился – поумнее! Это Кара была умнее: сколько я уговаривал, так нет – делала аборты. Это и была причина развода, и, пожалуй, главная.
– …а этот – «через восемь месяцев ребенок, и вполне доношенный»!
Помолчала и снова вскипела:
– Нет, где это видано, чтобы еврей бросал своего ребенка? А? Я у тебя спрашиваю, – повернулась ко мне.
– Время другое, Ребекка Исаевна. Вообще-то видел. Например…
– Дурак, идиот! Еврей, бросивший своего ребенка, уже не еврей. Это мамзейрем, или, по-вашему, выродок рода человеческого! – заорала Ребекка. – И ты мне про них не говори. А тот, которого ты имел в виду, – он же шлимазл[14], подонок, мразь! Я же всегда говорила, а вы не верили. Я же его в квартиру свою не пускаю и никогда не пущу! Говно, ничтожество! – Она совсем рассвирепела. – Чтобы имени его в моем доме не поминали!
Ребекка и тут была права: Максим Лейзер был изрядный мерзавец, но умный, веселый, в компании незаменимый. Даже подличал с улыбкой на устах. Институт он так и не окончил, но зарабатывал тем, что за бабки писал диссертации! Самое смешное, что люди действительно защищались, и спрос на него был. Поговаривали, что по каждой специальности у него были свои авторы – негры, но как-то я застал его в Ленинке, обложенного первоисточниками, и он пожаловался, что заказана диссертация по философии, пришлось окунуться в тему. Вот так он получил заказ написать диплом для дочки директора крупного московского гастронома – этакой пятипудовой корове в золоте – и женился на ней, бросив жену с двумя детьми.
– А этот поц сидит и молчит! Азохн вей![15] Что ты молчишь? Нет, лучше сиди и молчи, что ты можешь сказать умного, я тебя спрашиваю? Разводиться он вздумал! «Мама, я хочу с Аделью развестись»! – Злобная ирония звучала в ее почти истеричном голосе. – Это он сказал мне, бабушке его дочки! Хочешь себе лучше сделать или хуже жене? Что ты, когда женился, не знал, что нет ничего страшнее, чем жениться на молодой красивой девке, да еще не из столицы? Все уже давно знают, что через пару-тройку лет у такого – чтоб мне так жить! – мужа начинает чесаться на голове – ро-о-о-га растут! Так сделай по-другому, чтобы дочка не страдала, – ну так и ты навесь этой девке тоже рога – потом измерите, у кого больше, тот и победил! Что, ты не можешь этого сделать? С виду ты мужик ничего, сразу же не увидят, что ты идиот!