О некоторых сюжетных источниках «Капитанской дочки»
Александр Осповат
Москва — Лос-Анджелес
1
На интересующую нас тему Пушкин высказался дважды. 25 октября 1836 г., отвечая на запрос П. А. Корсакова, цензурировавшего «Капитанскую дочку» (КД) для проектировавшегося отдельного издания, он сообщал:
ОсповатРоман мой основан на предании<,> некогда слышанном мною, будто бы один из офицеров, изменивших своему долгу и перешедших в шайки Пугачевские<,> был помилован императрицей по просьбе престарелого отца, кинувшегося ей в ноги. Роман, как видите, далеко ушел от истины[1].
Как уже давно установлено, в письме Корсакову содержится весьма осторожный (если не сказать — закамуфлированный) намек на «анекдот о разрубл<енной> щеке», конспективная запись которого сохранилась в черновике «Замечаний о бунте». Его главные фигуранты — известные буяны елизаветинской эпохи Алексей Орлов и разрубивший ему щеку в трактирной драке Александр Шванвич; когда переворот 1762 г. возвел первого на вершину власти, второй «почитал себя погибшим», однако граф Орлов обошелся с ним по-приятельски, а позднее даже «выпросил» у Екатерины II «смягчение приговора» Шванвичу-сыну, «по малодушию» примкнувшему к Пугачеву (IX: 479—480)[2]. Аналогичная развязка предусматривалась в заключительных пунктах второго и третьего набросков плана КД (1832—1833)[3]:
<…> Мол<одой> Шв<анвич> взят<.> — Отец едет просить<.> Орлов. Екатер<ина>. Дидерот — Казнь Пугачева (VIII: 929);
<…> Шв<анвич> привозит сына в П<етер>Б<ург>. Ор<лов> выпрашивает его прощение (Там же).
К лету или осени 1836 г. относится набросок недописанного предисловия к КД:
Анекдот<,> служащий основанием повести<,> нами издаваемой, известен в Оренбургском краю.
Читателю легко будет распозна<ть> нить истинного происшествия, проведенную сквозь вымыслы романические. А для нас это было бы излишним трудом. Мы решились написать сие предисловие с совсем другим намерением.
Несколько лет назад тому назад в одном из наших Альманахов напечатан был (VIII: 928; последняя фраза не закончена и зачеркнута).
Дискуссия по поводу этого фрагмента ведется до сих пор. Согласно точке зрения, закрепленной авторитетом Ю. Г. Оксмана, речь здесь идет о разных формах бытования одного и того же источника, путь к реконструкции которого подсказан в оборванном указании на альманашную публикацию оренбургского «анекдота». Начиная с 1930‑х гг. его содержание восстанавливается по сопоставлению с новеллой А. П. Крюкова «Рассказ моей бабушки», увидевшей свет в Невском альманахе на 1832 год (С.‑Петербург, 1832; подпись: А. К.).
Настя Шпагина, дочь рано овдовевшего коменданта одной из крепостей Оренбургской линии, обручена с молодым драгунским офицером Бравиным. Вскоре после того, как по делам службы Бравин отбыл в Оренбург, на крепость напала шайка пугачевцев. Капитан Шпагин погиб в бою, а Настю приютила старая мельничиха, переодев ее в крестьянский сарафан и выдав за свою внучку Акулину. На постой к мельничихе встали «эсаул» по прозвищу Топорик и сам атаман — «Панфил Саватеич» Хлопуша. Последнему настолько приглянулась девушка, что он, подговорив напарника, положил злодейскими средствами добиться цели. Однако мельничиха, спасая себя и Настю, ловко разыграла сцены вмешательства нечистой силы: дважды ее работник вылезал из печи, выпачканный в золе и саже, и отпугивал разбойников. Во второй раз это случилось, когда крепость уже штурмовали правительственные войска; в их рядах находился и Бравин, за которого через год Настя вышла замуж[4].
Представление о тематическом единстве пушкинского наброска было оспорено рядом исследователей. На их взгляд, этот фрагмент распадается на две части (границей служит концовка второго абзаца: Мы решились написать сие предисловие с совсем иным намерением), развернутые в стороны разных источников — устного, т. е. оренбургского «анекдота», и письменного, т. е. «Рассказа моей бабушки». В рамках такого подхода выдвинуты две гипотезы относительно содержания искомого «анекдота»: Петер Бранг склонен соотнести его с историей о молодом Шванвиче[5], а Ю. Д. Левин[6] усматривает ключ для расшифровки в повести французского литератора Лекуэнта Делаво (Lecointe de Laveau), одновременно появившейся в оригинале и в русском переводе: Dmitri et Nadejda, ou le Chateau d’Oural (Moscou, 1808); Дмитрий и Надежда, или Замок на берегу Урала (Москва, 1808).
Действующими лицами повести являются граф Сергей Борозин, владеющий замком невдалеке от Оренбурга (на берегу Урала), его дочь Надежда и однодворец Дмитрий, воспитанник графа. Молодые люди влюблены друг в друга, но ввиду сословного барьера их брак невозможен: Дмитрий в отчаянии удаляется из графского поместья. Владения Борозина захвачены Пугачевым, который приказывает сжечь замок и бросить в огонь хозяина и его дочь; в этот момент неожиданно появившийся Дмитрий обращается к самозванцу с речью: «Пугачев! Осудя их на смерть, ты отмстишь только в половину <…> согласись отдать мне руку этой девицы, в которой отказал мне отец ея, и ты увидишь, что казнь их будет возобновляться ежедневно!» Пугачев велит обвенчать Дмитрия и Надежду, «с гнусными сквернословиями» и «диким смехом» исполняя роль посаженного отца. Затем толпа мятежников уходит из поместья, а Дмитрий объясняет Надежде и графу, что этой уловкой имел в виду спасти их обоих. Борозин не верит в чистоту его намерений и после разгрома мятежников едет в столицу «дабы испросить у Е. В. императрицы повеление об уничтожении принужденного брака дочери его». Между тем Дмитрий, появившийся в Петербурге раньше графа, сам возбуждает аналогичное ходатайство; Борозин в одно время узнает и о добродетельном поступке своего бывшего воспитанника, и о том, что «в вознаграждение» героического поведения во время мятежа Дмитрию «пожаловано дворянское достоинство и чин офицерский». В финале они вместе возвращаются в замок Борозина, где их ожидает Надежда.
Констатируя наличие мотивной переклички между этой повестью и КД (ср.: «Что, ваше благородие?» — сказал смеясь Пугачев. <… > Как думаешь, не послать ли за попом, да не заставить ли его обвенчать племянницу? Пожалуй, я буду посаженным отцом… — VIII: 356), Ю. Д. Левин не ограничился предположением о знакомстве Пушкина с произведением Лекуэнта Делаво. По мнению исследователя, близость предисловных формул, использованных в пушкинском наброске и в переводе «Дмитрия и Надежды» («Сей роман основан на анекдоте, и, соединя в нем вымысел с истинною Историею, цель моя была сделать его занимательнейшим»[7]), свидетельствует о том, что оба автора опирались на «один и тот же» устный источник. Это — распространенный оренбургский анекдот «о Пугачеве и молодых влюбленных», который «Пушкин несомненно слышал <…> когда собирал материалы для своей „Истории Пугачева“»[8].
2
Возвращаясь теперь к недописанному предисловию к КД, обратим внимание на логику перехода от первого абзаца ко второму. Иначе говоря, зададимся вопросом: как соотносится информация о распространении некоего «анекдота» именно в «Оренбургском краю» — и тезис о том, что читателю (отнюдь не только живущему в данной местности) будет легко распознать нить истинного происшествия, проведенную сквозь вымыслы романические? Возникающее здесь недоумение, на наш взгляд, может быть разрешено лишь в том случае, если выражение истинное происшествие понимать не в буквальном, но в терминологическом значении — как отсылку к подзаголовку целой группы текстов первой трети XIX в., который должен был удостоверить реальную основу сюжета, выглядевшего надуманным или даже невероятным (см., например, новеллу В. И. Панаева «Отеческое наказание», послужившую одним из источников пушкинской «Метели»). Иначе говоря, мы вправе отказаться от презумпции фольклорного происхождения оренбургского «анекдота», находящегося в фокусе первого абзаца, и усмотреть во втором абзаце намек на его литературную природу. Что же касается оборванной и зачеркнутой заключительной фразы, выделенной, как и первая фраза, в отдельный абзац, то она скорее всего обозначала переход к еще одному сюжетному источнику КД, каким действительно мог быть «Рассказ моей бабушки».
В пользу предложенного чтения говорит тот факт, что повесть Лекуэнта Делаво, обратившая на себя внимание Ю. Д. Левина, есть не что иное, как перелицовка назидательного рассказа («анекдота») из русской жизни, принадлежащего перу Бакуляра д’Арно (Baculard d’Arnaud) — писателя, имевшего довольно широкую аудиторию в последнюю треть XVIII в., но вошедшего в историю литературы прежде всего благодаря своей феноменальной плодовитости[9]. Текст, который мы имеем в виду, был опубликован в 1785 г., в составе очередного тома одного из его многочисленных авторских сборников, под заголовком «Великодушный поселянин» («Le paysan généreux»).
Варвар Пугачев захватывает богатые владения барона***: хозяин и его сыновья растерзаны, старшая дочь, отданная на поругание разбойникам, кончает с собой. Младшей дочери по имени Прескавья (Prescavia) предложен выбор между участью сестры или казнью; она без колебаний готовится взойти на эшафот. В этот момент из толпы раздается голос Алексиса (Alexis), одного из крепостных барона: «Есть наказание страшнее — отдайте ее мне в жены». По приказу Пугачева совершено венчание; когда новобрачные оказываются в убогом жилище Алексиса, тот уверяет Прескавью, что, оставаясь верным рабом, желает лишь спасти невинность своей госпожи, а из ложного положения ее впоследствии выведет «наша Матушка» («notre Mere»). Алексис со всей предупредительностью ухаживает за Прескавьей; дождавшись известия об аресте Пугачева, он вверяет ее надежному попечению и отправляется в Петербург. Прескавья, преодолевая старания опекунов, пускается вслед за ним. В покоях императрицы они появляются почти одновременно: вслед за тем как Алексис умоляет императрицу расторгнуть его брак, она признается в любви к своему спасителю и просит императрицу санкционировать их союз. Растроганная императрица проливает слезы; она дарует Алексису права