Собой овладеть не давал:
Подладившись ближе к лучине,
Он лапоть худой ковырял.
Здесь, в этой мелкой подробности, вскрывается краеугольная тема поэмы: непревзойденное трудолюбие народа, та ничем не искоренимая жажда труда, которая еще раньше заставила одного из некрасовских героев воскликнуть:
Эй! возьми меня в работники,
Поработать руки чешутся!
Некрасов не раз в своих стихотворениях свидетельствовал, что бездействие мучает этих людей, как болезнь, что работа определяет собою все основы их морального кодекса и является, так сказать, нормою их бытия.
Замечательно, что в эту поэму, равно как и в поэму «Кому на Руси жить хорошо» {которую Некрасов начал писать в том же 1863 году), он вводит сказочные образы, внушенные ему русским фольклором. В одной поэме — скатерть-самобранка и волшебная птица, в другой — знаменитый Мороз-воевода. Но, повторяю, это не мешает обеим поэмам быть величайшими образцами реалистического искусства. Ибо реализм Некрасова — не в рабском копировании мелких подробностей’ быта, а в широко обобщенных, типических образах, причем каждый образ воссоздан с такой страстной любовью, с таким ‚восхищением, что всю поэму можно назвать патриотическим гимном во славу русского трудового народа.
В поэме вскрывается горькое убожество старорусской деревни. И все же поэта никогда не покидало сознание, что русский народ, несмотря на нужду и тысячелетнее рабство, сохранил то светлое и глубоко-человечное отношение к миру, которое так поэтически выразилось в предсмертных воспоминаниях Дарьи.
В. деле поэтического изображения крестьянских работ, представленных читателю не в виде какого-то постороннего зрелища, а в виде переживаний самого же крестьянина, у Некрасова был единственный достойный предтеча — Кольцов, которого он чтил и любил как родоначальника подлинно народных стихов. о народе. Наряду с Жуковским, Пушкиным. Лермонтовым, Крыловым он называл Кольцова «светилом русской поэзии», которое «светит своим собственным светом, неё заимствуя ничего у другого». В позме «Несчастные» он назвал его песни «вещими». В этих песнях выразилось с наибольшею силою то присущее русским крестьянам упоение трудом, которое, как было сказано выше, прославляется и в произведениях Некрасова. Но, по Кольцову, процессы труда всегда и неизменно доставляют крестьянам радость:
Раззудись, плечо!
Размахнись, рука!
Зашуми, трава,
Подкошенная!
В стихотворениях Кольцова «люди сельские» воспринимают и пахоту, и сев, и косьбу как некий долгожданный и радостный праздник, и отсюда эта знаменитая песня, которую поет у Кольцова крестьянин во время своих повседневных работ:
Весело на пашне.
Ну! тащися, Сивка!..
Весело я лажу
Борону и соху…
Весело гляжу я
На гумно, на скирды…
Но в трагических условиях рабства это воспетое Кольцовым отношение русского человека к труду как к источнику радости было осквернено и поругано. Подхватив эту тему Кольцова, его преемник Некрасов внес в нее свои поправки. Он не уставал повторять, что даже для такого трудолюбца, как русский народ, работа под крепостническим гнетом превращается в каторгу. Напомним хотя бы образ пахаря в поэме «Дедушка»:
Лапти, лохмотья, шапчонка,
Рваная сбруя;. едва
Тянет косулю клячонка,
С голоду еле жива!
Трудно представить себе, чтобы этот некрасовский «пахарь угрюмый с темным, убитым лицом» мог пропеть своей голодной клячонке песню кольцовского пахаря:
Весело на пашне…
Ну! тащися, Сивка!..
Да и кольцовский косарь — до чего он не похож на некрасовского! Этот не скажет о своей «вострой косе»:
Мне давно гулять
Но траве степной
Вдоль и поперек
С ней хотелося.
Для него работа не гулянье:
Где не пробраться лошади,
Где и без ноши пешему
Опасно перейти,
`Там рать-орда крестьянская
По кочам, но зажоринам
Ползком ползет с плетюхами,
Трещит крестьянский пуп!
Поэту ли революционно- демократических масс воспевать сладость труда в стране, разделенной на «рабов» и «властителей»!
Здесь мужику, что вышел за ворота,
Кровавый труд, кровавая борьба:
— За крошку хлеба капля пота.
Да и эту крошку отнимают «властители»:
Работаешь один,
А чуть работа кончена,
Гляди, стоят три дольщика:
Бог, царь и господин!
Что народный труд был в тогдашней России мучительством, это знали и видели многие, но Некрасов первый и единственный из русских поэтов закричал об. этом во весь голос, как закричал бы сам многомиллионный народ, если бы не был обречен на безмолвие.
Некрасов не оставлял этой темы до конца своих дней. Не было таких деревенских работ, которых он не отразил бы в поэзии; недаром в его лексиконе занимало такое заметное место крестьянское слово «страда», всегда ощущавшееся им как «страдание». И такова уж гениальная способность Некрасова делать нас участниками чужого страдания, что во время чтения этих стихов мы не только со стороны наблюдаем за теми жестокими пытками, которыми терзает человека работа, но вместе с ним переживаем его пытки и сами. Он не просто показывал нам эти страдания издали, но всякий раз как бы перевоплощался в изображаемого им человека, тем самым заставляя и нас сопереживать его боль. Когда мы, например, читаем у него строки о жнице, мы как бы сами становимся ею и все ее ощущения становятся нашими:
Овод жужжит и кусает,
Смертная жажда томит,
Солнышко серп нагревает,
Солнышко очи слепит,
Жжет оно голову, плечи,
Ноженьки, рученьки жжет,
Изо ржи, словно из печи,
Тоже теплом обдает,
Спинушка: ноет с натуги,
Руки и ноги болят,
Красные, желтые круги
Перед очами стоят…
Еще экспрессивнее другое описание жатвы — в стихотворении «В полном разгаре страда деревенская», где читатель до такой степени вовлечен в мучительные переживания жницы, что физически, буквально физически, чувствует себя участником этой страды.
Только что в поэме «Мороз, Красный нос» мы прочли знаменитые строки:
Есть женщины в русских селеньях
С спокойною важностью лиц,
С красивою силой в движеньях,
С походкой, со взглядом цариц…
. . . . . . . . . . . . . . . .
В игре ее конный не словит,
В беде — не сробеет, — спасет:
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет! —
как тут же в ближайших стихах обнаруживается, что и это богатое изобилие жизненных сил преждевременно обречено на оскудение:
И ты красотою дивила,
Была и ловка, и сильна,
Но горе тебя иссушило,
Уснувшего Прокла жена!
Чем сильнее восхищала Некрасова пышно цветущая жизнь, тем мучительнее была для него ее слишком ранняя гибель в трагическом русском быту.
Едва только ‘явилась перед ним (в стихотворении «Тройка») пышушая здоровьем красавица, жизненные силы которой так и бьют через край, как он уже заранее знает, что этому цветению жизни суждено отицвести раньше времени:
И в лице твоем, полном движенья,
Полном жизни — появится вдруг
Выраженье тупого терпенья
И бессмысленный, вечный испуг.
Эту «роковую судьбу» всякого изобилия жизненных сил Некрасов отмечал в своей поэзии всегда. Матрена Корчагина, героиня поэмы «Кому. на Руси жить хорошо», внучка «богатыря святорусского»— «осанистая. женщина, широкая и плотная», но проходит несколько лет, и она тоже отцветает до времени:
По мне — тиха, невидима —
Прошла гроза душевная,
Покажешь ли ее?
По матери поруганной,
Как по змее растоптанной,
Кровь первенца прошла,
По мне обиды смертные
Прошли неотплачённые,
И плеть по мне прошла!
Именно потому, что Некрасов так взволнованно. любил полнокровную, пышно цветущую жизнь, он был до такой степенй чуток к ее ущербу, увяданию и гибели. И тем сильнее была его ненависть к царившим в тогдашней России порядкам, что, по его убеждению, они-то и губили в течение многих веков присущие народу богатырские силы:
Вихорь злобы и бешенства носится
Над тобою, страна безответная.
Все живое, все доброе косится…
Борьба с этим гибельным строем, которым «косится» все «живое и доброе», не могла не оставить своего отпечатка на самой форме стихотворений Некрасова, на всем его поэтическом стиле.
II
Одно из самых совершенных произведений Некрасова— поэма «Мороз, Красный нос», написанная в пору, когда он вполне овладел своим стилем, — есть, в сущности, собрание песен, связанных между собою лишь самыми необходимыми звеньями повествовательного стиха. Первая часть поэмы включает в себя следующие в высшей степени певучие песни: «Три тяжкие доли имела судьба», «Голубчик ты наш сизокрылый», «Ну, трогай, Саврасушка! трогай».