[59]. Из этого затруднения не смог выбраться и сам Демокрит. Недостойна физика и вера в то, что может существовать нечто самое малое. Он никогда бы не сказал этого, если бы предпочел поучиться [геометрии][60] у своего приятеля Полиэна вместо того, чтобы заставить того забыть о ней[61]. Солнце представляется Демокриту большим, ибо он человек образованный и прекрасно знающий геометрию[62]. Эпикуру же оно кажется величиною что-нибудь в ступню[63], ибо он полагает, что оно такого же размера, каким оно нам видится, может немного побольше или поменьше[64].
21. Итак, то, что он меняет, он портит, а то, в чем следует, то все это принадлежит Демокриту: атомы, пустота, образы, которые он называет εἴδωλα, под воздействием которых мы не только видим, но и мыслим[65], да и сама бесконечность, называемая им ἀπειρία, целиком исходит от него же[66], равно как и все неисчислимые миры каждодневно возникающие и умирающие[67]. Хотя я совершенно не принимаю этого, однако мне бы не хотелось, чтобы Демокрит, которого все прославляют, подвергался бы осуждению со стороны своего самого верного последователя[68].
VII. 22. А во второй части философии, трактующей о исследовании и рассуждении, которая называется логикой[69], ваш любимец, как мне кажется, совершенно безоружен и беспомощен; он отказывается от определений, ничего не говорит ни о разделении, ни о расчленении, ни о том, каким образом строятся силлогизмы и делаются заключения. Не говорит он и о том, каким образом следует разрешать хитросплетенные софизмы, освобождаться от двусмысленности[70]: основу суждений о сущем он видит в чувственном восприятии[71], полагая, что если чувства однажды примут нечто ложное за истинное, то это будет означать исчезновение всякого критерия истинности и ложности[72].
23[73]. Особенно настаивает он на том, что, по его утверждению, сама природа одобряет и принимает[74], то есть на том, что есть наслаждение (voluptas) и страдание. Именно к этому он сводит все, к чему мы стремимся и чего избегаем[75]. И хотя эти мысли принадлежат Аристиппу, и киренаики отстаивают их и удачнее, и свободнее[76], я все же полагаю, что нет ничего недостойнее человека, чем подобные утверждения. Ведь природа создала нас для чего-то более великого, как мне по крайней мере кажется[77]. Может быть, я и ошибаюсь, но я совершенно убежден, что тот самый Торкват, который первым удостоился этого прозвища, сорвал с врага ожерелье[78] не для того, чтобы получить какое-либо телесное наслаждение[79], и не ради наслаждения в свое третье консульство сражался с латинянами при Везерисе[80]. Когда же казнил он собственного сына[81], он, полагаю, лишил себя многих удовольствий, поставив право государства и интересы его могущества превыше установленной самой природою отцовской любви.
24. Или неужели кажется тебе, что помышлял о своих наслаждениях Тит Торкват[82], тот самый, что был консулом вместе с Гнеем Октавием, когда проявил такую суровость к своему сыну (отданному им на усыновление Дециму Силану), приказав ему явиться на свой суд, поскольку македонские послы обвиняли его в том, что будучи у них претором, он брал взятки. Выслушав обе стороны, Торкват заявил, что, по-видимому, его сын, получив власть, оказался не таким, какими были его предки и запретил являться ему на глаза. Но оставим все эти тяготы, опасности и даже страдания, на которые всякий добропорядочный гражданин готов идти ради родины и близких, не только не стремясь к какому-либо наслаждению, но и вообще пренебрегая им, предпочитая скорее претерпеть любые муки, нежели хоть в чем-то не исполнить своего долга. Обратимся лучше к тому, что не в меньшей степени свидетельствует о том же самом, хотя и может показаться не слишком серьезным.
25. Скажи мне, Торкват, какое наслаждение приносят тебе и нашему Триарию науки, изучение истории и познание вещей, чтение поэтов, прекрасное знание множества стихов?[83] И не говори мне, пожалуйста: “Ведь это само по себе доставляет мне наслаждение, равно как и то, о чем мы говорили, доставляло наслаждение Торкватам”. Никогда ни Эпикур, ни Метродор, ни кто-либо из тех, кто что-то понимает и изучил все это (ваше учение), не защищается подобным образом. Часто спрашивают, почему эпикурейцы столь многочисленны? Дело в том, что, помимо других причин, большинство особенно привлекает утверждение, что правильное (recta) и достойное (honesta) само по себе приносит радость, то есть наслаждение. Эти замечательные люди не понимают, что если бы дело обстояло именно так, то это бы означало полное разрушение учения. Ведь если бы мы допустили, что даже если все это не связано с телесным наслаждением, и все же приятно само по себе, вне зависимости от чего бы то ни было, то и добродетель, и познание были бы желанны сами по себе, чего он, однако, вовсе не допускает.
26. Именно это я и не принимаю у Эпикура. Что же касается всего остального, то мне бы хотелось, чтобы он сам был более образованным (ведь он не слишком хорошо владеет теми науками, знание которых дает человеку право называться образованным, что, конечно, ты и сам понимаешь), либо не отвращал других от их изучения[84]. Впрочем, тебя-то, как я вижу, он отнюдь не отвратил».
VIII. Когда я все это сказал, скорее для того, чтобы вызвать его на спор, чем говорить самому, Триарий, слегка усмехнувшись, говорит: «Ты, похоже, чуть не вовсе изгоняешь Эпикура из хора философов[85]. Что ты оставил ему, кроме того, что ты понимаешь его слова, каковы бы они ни были? В физике он пересказывает чужие мнения, к тому же те, которые ты не принимаешь. А если он там что-то хочет изменить, то получается еще хуже; искусством диалектики он не владеет совершенно; называя наслаждение высшим благом, он, во-первых, мало что смыслил в этом вопросе, а кроме того, и здесь он повторяет чужие мысли, ибо до него об этом уже говорил Аристипп, и притом лучше, чем он. Под конец ты заявил, что он еще и невежественен».
27. Тогда я сказал ему: «Триарий, совершенно недопустимо умалчивать о том, что́ именно ты не принимаешь у того, с кем расходишься во мнении. Что мешало бы мне стать последователем Эпикура, если я принимал все сказанное им? Тем более что изучить это не представляло никакого труда, а поэтому не следует осуждать взаимные выпады несогласных друг с другом людей; злословие, оскорбление, раздражение, упрямое препирательство и борьба самолюбий в споре — вот что мне всегда представляется недостойным философии»[86].
28. На это Торкват замечает: «Совершенно с тобою согласен, ибо нельзя спорить, не осуждая мнение противника, но и нельзя добиться истины в споре вспыльчивостью и упрямством. Но если это не затруднительно [вам], у меня есть, что ответить». «Неужели ты думаешь, — отвечаю я, — что я бы стал говорить все это, если бы не хотел тебя выслушать?» «Так что же вы предпочитаете: или кратко рассмотреть все учение Эпикура, или исследовать только один вопрос — о наслаждении, о чем, собственно, и идет весь спор?» «Как тебе будет угодно». «Ну, хорошо, — говорит он, — я так и сделаю, ограничусь только одним вопросом, притом самым важным, а о физике — как-нибудь в другой раз. И тогда я поговорю и об этом упомянутом тобою отклонении атомов, и о размерах солнца, и о том, какое множество ошибок Демокрита было замечено и исправлено Эпикуром. Сейчас же я буду говорить о наслаждении, и хотя, разумеется, я не скажу ничего нового, уверен, что и сам ты убедишься в правильности этих мыслей». «Во всяком случае, — отвечаю я, — я не стану упорствовать и охотно соглашусь с тобой, если ты докажешь истинность твоих слов».
29. — «Докажу, — говорит он, — только ты оставайся таким же беспристрастным, каким являешь себя сейчас. Но я предпочел бы излагать предмет, не прерываясь на вопросы и ответы»[87]. «Как тебе угодно». И он начал свою речь.
IX. «Итак, я начну с того, с чего начинал сам создатель этого учения: я определю, что является предметом нашего исследования и каково оно, и не потому, что полагаю, будто вы не знаете этого, но чтобы наше изложение продвигалось вперед строго методически[88]. Итак, мы хотим выяснить, что является предельным и высшим из благ, которое, по мнению философов, должно быть таким, чтобы к нему сводилось все, само же оно не сводилось ни к чему[89]. Это благо Эпикур видит в наслаждении, считая его высшим благом, а страдания — наивысшим злом. Он начинает так: