Поскольку в то время, как, впрочем, и сегодня, механики были востребованы, Мошу предложили работу с хорошей зарплатой, и он согласился. Перебрался в городок Велице и стал работать на инструментальном складе небольшого предприятия, сотрудничающего с крупным столичным заводом по производству магнитофонов. Счел, что должен уведомить об этом руководство детского дома, и получил ответ на копии бланка, в которой его фамилия была вписана от руки, причем с ошибкой. Руководство приветствовало его активную жизненную позицию и желало дальнейших успехов на выбранном поприще, связывая их с формированием – насколько удалось прочитать – “благоприятствующих черт характера”. Эту бумажку Филип бережно хранил, считая семейной реликвией.
У него имелись и другие реликвии: бирка с его фамилией (тоже написанной с ошибкой), которую повязали ему на руку при рождении, и книжка о Гулливере, которой его наградили в шестом классе за четвертое место в списке лучших учеников. Еще у него была коробка с личными вещами матери – с этой коробкой его передали в детский дом. В ней лежали снимки незнакомых людей, удостоверение матери с фотографией (в графе “специальность” значилось “раб. кух.”) и брошка из двух, как он думал поначалу, а на самом деле из трех, как понял позже, сплетенных змей. Могло показаться странным, как это брошка сохранилась в коробке, если бы не тот факт, что она была сделана из дешевого металла, а крепление сломано. Когда Филип устроился на инструментальный склад, он привел брошку в идеальное состояние: он давно решил, что подарит ее жене на пятую годовщину свадьбы. В этой коробке Филип и хранил все свои реликвии, в том числе фотографию детдомовцев, снятую по случаю окончания седьмого класса. Лица Филипа на снимке видно не было – его заслонил парень, окончивший седьмой класс в девятнадцать лет, но свитер Филипа виден прекрасно.
Некоторое время он жил в бараке на Варшавской в “клубе унылых мужиков”, как называли свое общежитие работяги с предприятия, сотрудничающего со столичным заводом, а потом снял комнату напополам с товарищем. Два года терпел его пьянство и подружек, пока наконец не остался один, поскольку тому как заслуженному работнику дали однокомнатную квартиру. Тем временем Филипа, проявившего на службе добросовестность и сметливость, свойственную всем детдомовским, перевели в отдел снабжения, и в возрасте двадцати семи лет он получил должность снабженца.
За чем последовало улучшение финансового и социального положения. Годом позже Филип получил квартиру (благодаря жилищной сберкнижке, с [28]которой покинул детский дом) и обставил ее. Еще живя в съемной комнате, он начал понемногу собирать мебель, так что, когда пришло время переезжать, ее хватило на комнату и кухню, а также подвал, поскольку, думая о будущей семье, он приобретал мебель с расчетом на жилплощадь побольше.
Через две недели после переезда Филип женился. Это было не просто. Ирена Козловская-Мош стала третьей девушкой в его жизни. Он встречался и спал с ней уже два года, но жениться оказалось сложно, поскольку он не служил в армии. В ее среде мужчина, не служивший в армии, не считался настоящим мужчиной, и хотя Ирена точно знала, что Филип мужчина, она не горела желанием доказывать это родителям.
Филип не служил из-за плоскостопия. Заболевание несерьезное, но когда он перенес воспаление легких, пришлось проходить дополнительную медкомиссию. У дополнительной медкомиссии был новый председатель. Предыдущему пришлось уволиться из-за смерти новобранца, у которого после курса молодого бойца открылся туберкулез. Как только новый председатель увидел плоскостопие и справку о перенесенной пневмонии, он немедленно влепил Филипу категорию “Д”. Филип пытался возражать, поскольку хотел в армию, но председатель, подшучивая над его фамилией, сказал: “Ты, Мош, хошь не хошь, – вот тебе “Д” и свободен”.
Члены комиссии рассмеялись, Филип забрал военный билет и вернулся в “венеричку”. Возможно, именно из-за этой истории Ирена не меняла после свадьбы фамилию, на всякий случай оставив себе путь к отступлению. Ее семья возражала против их брака не только потому, что Филип не понюхал пороху, но и потому, что отец невесты был не в восторге от того, как будущего зятя зовут. “Что за имя такое?” – все возмущался он, и не помогали никакие объяснения, что имя самое обычное, а Филипом назвали в честь отца. Тесть только негодовал сильней: “И отца Филипом звали? Матерь божья…”
Через год после свадьбы Филип, заплатив накопленные двадцать пять тысяч чете пенсионеров, обменял свою однушку с кухней на их двухкомнатную на окраине и забрал из подвала остальную мебель. Пенсионерам деньги пошли не на пользу. Супруг сразу же сбежал от жены, сошелся с любовью своей молодости, вдовой старше его самого, а через три месяца умер, и в последний путь его провожали две пожилые дамы, Филип и беременная Ирена. На кладбище разыгралась неприятная сцена, когда жена попыталась сорвать с возлюбленной покойного черную вуаль, утверждая во всеуслышанье, что под вуалью спрятаны остатки полученных от Филипа денег. Филип как можно быстрее увез с кладбища разволновавшуюся беременную жену и в тот же день преподнес ей подарок. Это была искусно гравированная – благодаря знакомствам на инструментальном складе – латунная табличка с их именами и фамилиями, которую Филип перед уходом на работу прикрепил на дверь. Строчки были расположены таким образом, что на табличке оставалось достаточно места для еще одного или даже двух имен. Когда они стояли перед дверью и жена спросила: “А тут? Зачем столько места?”, Филип обнял ее, положил руку ей на живот и со смехом сказал: “Ну? Ну? Угадай?.. Ну?” Тогда Ирена достала ручку и дописала “Людвик”, потому что так звали ее отца и так она хотела назвать сына. Филип взял у нее ручку и написал “Ирена”, потому что мечтал, чтобы первой родилась девочка. Они вошли в квартиру и осторожно, поскольку срок беременности был уже немалый, занялись любовью на раскладном диване. Потом Филип поцеловал спящую жену и поехал на вокзал. Ему нужно было в Щецин за запчастями для предприятия.
Поцелуи у двери и любовь на диване случались у них нередко. Ирена по-настоящему любила Филипа, хотя он и не верил, что был у нее первым. Все выяснилось только после свадьбы. Она потеряла девственность в двенадцать лет в ходе интенсивной подготовки к районным соревнованиям по гимнастике. После случившегося в соревнованиях участвовать не стала, а по итогам тщательного медицинского обследования получила возмещение ущерба от воеводского отдела просвещения и соответствующее заключение врача. После такого признания Филип полюбил ее еще сильнее, тем более что прояснилась тайна сберегательной книжки, ставшей ее вкладом в их общий бюджет. Ирена устроилась на работу в Кооперативный банк всего за полгода до свадьбы и за такое короткое время никак не могла бы накопить шесть тысяч злотых.
Будучи снабженцем, Филип много ездил по стране, однако поездки его не утомляли. Он мог провести ночь в поезде, потом целый день работать, а вечером пойти с женой в кино. По пути проходили мебельный. У Ирены там была подруга, следившая, чтобы из первой же партии матрасов для детских кроваток один достался потомку Филипа. По вечерам смотрели телевизор или в гости приходила сестра Ирены. В ее присутствии застенчивый от природы Филип почти все время молчал. Такую робость Ирена обнаружила в нем лишь после свадьбы. До того он казался ей разговорчивым и общительным. Поначалу думала, ему не нравится ее родня, но потом поняла, что он робок по-настоящему. Он заставлял себя быть разговорчивым и открытым, особенно на работе, ведь снабженец должен излучать уверенность в себе и хорошее настроение. Филип признался Ирене, что любит свою работу за то чувство свободы, которая она ему дает.
Филип любил ездить и еще больше любил возвращаться. Радость от перемены мест состояла в том, что в поездке он переставал думать о работе и даже о доме. Летом высовывался в окно и ловил воздух открытым ртом, а по вечерам вглядывался в мелькающие огни домиков и городов и думал о живущих там людях.
Когда, находясь в Жешуве, Филип позвонил в банк и узнал от Ирены, что она беременна, он нашел в расписании пассажирский поезд. Ему хотелось вернуться домой как можно скорее, но ехать при этом как можно дольше. Несмотря на осеннюю погоду, он вышел станцией раньше и последние шесть километров прошел пешком под ветром и дождем, сильно нагнувшись вперед.
На работе он считался лучшим снабженцем, самые важные поручения ему давал лично директор. Директор любил его, и всем было ясно, что когда начальник отдела Осух выйдет на пенсию, Филип займет его место. Расположение начальства вызывал еще и тот факт, что Филип был единственным на всем предприятии и во всем городке Велице студентом. За год до свадьбы он поступил в Высшую инженерную школу и раз в квартал получал от директора три выходных дня. Конечно, составляя отчеты, дирекция могла поставить в графе “учащаяся молодежь” лишь скромную цифру “1”, но до Моша было вообще нечего ставить. При встрече директор советовал Филипу следить за здоровьем, тем более что приближается сессия. Он даже несколько раз подвозил Филипа на служебной машине, когда лил дождь и Филип двигался перебежками от дерева к дереву.
Однажды Ирена проснулась среди ночи от боли и влаги между ног. Мгновение полежала тихо, затем протянула руку к соседней подушке и быстро села. Головы Филипа на подушке не было. “Филип! Филип! Филип!” – закричала она, и от страха и боли на лбу выступил пот. Что-то скрипнуло, и в дверном проеме появился Филип в майке и пижамных штанах. Ирена упала на подушку. “Больно. Пора, наверное”, – и заплакала от боли и облегчения. “Я ел”, – сказал Филип, проглатывая последний кусок сыра или кровяной колбасы. Он часто вставал по ночам, шел на кухню и ел, к этому его приучило щадящее питание в детском доме.
Когда он вывел жену из дому, на улице было серо и пусто. Стоны Ирены далеко разносились в тишине. Через десять шагов Филипу пришлось взять ее на руки. Понес, то и дело приваливаясь к деревьям. Мимо проезжала “варшава”, Филип стал размахивать женой, и “варшава” остановилась. Филип хотел было подбежать, но дверца открылась, высунулся водитель, и его мощно вырвало. Филип остановился, и “варшава”, виляя, начала сдавать назад. Филип с трудом сбежал от нее по соседнему переулку.