Такъ какъ чѣмъ болѣе показаній, свидѣтельствующихъ о самоубійствѣ царевича, тѣмъ для цѣли было лучше, то являются въ числѣ дающихъ подобныя показанія и такіе, которые не говорятъ и не дѣлаютъ даже намека на то, что сами были при смерти царевича, однако утвердительно объявляютъ, что царевичъ зарѣзался. Такъ губной староста Иванъ Муриновъ говоритъ: «тѣшился царевичъ у себя на дворѣ съ жильцы своими съ ребятки, тыкалъ ножемъ и въ тѣ поры пришла на него немочь падучая, зашибло его о землю и учало его бити и въ тѣ поры онъ покололся ножемъ по горлу самъ». А почему этотъ губной староста знаетъ, что именно такъ было, а не иначе? Очевидно потому, что этотъ губной староста смекнулъ, чего надобно тѣмъ, кто его допрашивалъ. По такому же поводу говоритъ утвердительно Огурецъ пономарь, что царевичъ «бьючись, самъ себя ножемъ покололъ», а между тѣмъ этотъ Огурецъ, по собственнымъ словамъ, сидѣлъ дома, когда услышалъ первый набатный звонъ; выбѣжавши, встрѣтилъ Субботу Протопопова, который ударилъ его въ шею и приказалъ ему исполнять свою обязанность — звонить посильнѣе. Вотъ городовой приказчикъ Русинъ-Раковъ уже предъ отъѣздомъ слѣдователей подаетъ бывшему вмѣстѣ со слѣдователями митрополиту Геласію челобитную, и въ ней также утвердительно и положительно говоритъ: «мая въ 15‑й день, въ субботу, въ шестомъ часу дня, тѣшился государь царевичъ у себя на дворѣ съ жильцы своими съ робятки, тыкалъ государь ножемъ и въ тѣ поры на него пришла падучая немочь и зашибло, государь, его о землю, и учало его бити, да какъ де его било и въ тѣ поры онъ покололся ножемъ самъ и отъ того государь и умеръ». Можно, пожалуй, подумать, что Русинъ-Раковъ видѣлъ все то, что́ разсказываетъ. Ничуть не бывало. «И учюлъ — продолжаетъ онъ — язъ въ городѣ звонъ и язъ государь прибѣжалъ на звонъ, ажно въ городѣ многіе люди и на дворѣ на царевичевѣ, а Михайло Битяговскій да сынъ его Данило, да Никита Качаловъ, да Осипъ Волоховъ, да Данило Третьяковъ, да ихъ люди лежатъ побиты». Слушая все это, почему слѣдователи не спросили дававшихъ такія показанія о смерти царевича: а вы откуда знаете, что царевичъ самъ зарѣзался, а не былъ зарѣзанъ? Оттого не спросили, что имъ нужно было, чтобы поболѣе оказывалось свидѣтельствъ о томъ, что Димитрій закололъ самъ себя, и они мало обращали вниманія, какимъ образомъ сообщались такія свидѣтельства и кто ихъ сообщалъ. Самыя эти показанія очень однообразны; мы нарочно и привели одно за другимъ, чтобъ читатели наши видѣли и поняли, что всѣ они плелись по одной мѣркѣ; камертонъ данъ — всѣ запѣли унисономъ! Не могло не быть показаній въ противномъ смыслѣ; тѣ, которые побили Битяговскихъ, Волохова, Качалова и ихъ братію, побили ихъ въ увѣренности, что они именно умертвили царевича: это люди должны же были что-нибудь за себя сказать. Однако, мы не находимъ ихъ показаній въ слѣдственномъ дѣлѣ. За исключеніемъ Михаила Нагого, все говорятъ только тѣ, которые показываютъ, что царевичъ зарѣзался самъ. Вопросъ о томъ, не зарѣзанъ ли Димитрій — не допускается; явно и умышленно обходятъ его, стараются закрыть благоразумнымъ молчаніемъ.
Не говоримъ уже о томъ, что мы не встрѣчаемъ ни показанія царицы, ни осмотра тѣла Димитріева. На этотъ счетъ говорятъ: да вѣдь дѣло не полное, мы имѣемъ только отрывокъ. Правда, но этотъ отрывокъ начинается пріѣздомъ въ Угличъ слѣдователей, надлежало бы тотчасъ и быть осмотру. Лѣтописецъ прямо и говоритъ, что онъ совершился тотчасъ по пріѣздѣ Шуйскаго съ товарищи: «и осмотри тѣла праведнаго заклана». Иначе и быть не могло. Отчего же этого осмотра нѣтъ въ слѣдственномъ дѣлѣ? Конечно оттого, что этотъ осмотръ давалъ выводы, противные заранѣе рѣшенному результату слѣдственнаго дѣла, который долженъ былъ состоять въ томъ, чтобы изо всего оказывалось, что царевичъ зарѣзался въ припадкѣ болѣзни. Напротивъ, раны на тѣлѣ Димитрія, вѣроятно, очень явно показывали, что онъ былъ умерщвленъ и потому-то въ день его смерти угличане, видя тѣло только-что испустившаго духъ зарѣзаннаго ребенка, съ полною увѣренностію бросились бить тѣхъ, которыхъ считали убійцами.
Судя по всѣмъ извѣстіямъ того времени и по соображеніямъ обстоятельствъ, предшествовавшихъ этому событію, сопровождавшихъ его и послѣдовавшихъ за нимъ, кажется, едва ли можно сомнѣваться въ истинѣ того факта, что Димитрій царевичъ былъ зарѣзанъ. Правительство того времени, когда совершено было убійство, имѣло свои поводы стараться увѣрить всѣхъ, что царевичъ зарѣзался самъ. Если бы убійство случилось не только по волѣ, но противъ воли Бориса; тогда Борису должно было представляться лучшимъ средствомъ избавить себя отъ всякаго подозрѣнія — поставить дѣло такъ, какъ будто царевичъ убилъ себя самъ.
Въ какой степени Борисъ участвовалъ въ этомъ фактѣ — мы едва ли въ силахъ рѣшить положительно. Одно только считаемъ вѣроятнымъ, что Борисъ, какъ умный и осторожный человѣкъ, не давалъ прямаго повелѣнія на убійство тѣмъ лицамъ, которыхъ онъ отправилъ въ Угличъ наблюдать за царевичемъ и его роднею, и которыя умертвили царевича. Быть можетъ, до нихъ доходили намеки, изъ которыхъ они могли догадаться, что Борисъ этого отъ нихъ желаетъ; быть можетъ даже, они и по собственному соображенію рѣшились на убійство, достаточно убѣждаясь, что это дѣло угодно будетъ правителю и полезно государству. Могла ихъ къ этому подстрекать и вражда, возникшая у нихъ съ Нагими. Во всякомъ случаѣ, они совершили то, что́ было въ видахъ Бориса: безъ сомнѣнія, для Бориса казалось лучше, чтобъ Димитрія не было на свѣтѣ. Раздраженное чувство матери, лишившейся такимъ образомъ сына, не дало убійцамъ совершить своего дѣла такъ, чтобъ и имъ послѣ того пришлось пожить въ добрѣ, и Бориса не подвергать подозрѣнію. Убійцы получили за свое злодѣяніе кару отъ народа, смерть царевича осталась безъ свидѣтелей, за неимѣніемъ ихъ — набрали и подставили такихъ, которые вовсе ничего не видали; но всѣ жители Углича знали истину, видѣвши тѣло убитаго, вполнѣ остались убѣждены, что царевичъ не зарѣзался, а зарѣзанъ. Жестоко былъ наказанъ Угличъ за это убѣжденіе; много было казненныхъ, еще болѣе сосланныхъ; угличанъ, видѣвшихъ своими глазами зарѣзаннаго Димитрія, не оставалось, но за то повсюду на Руси шопотомъ говорили, что царевичъ вовсе не убилъ себя самъ, а былъ зарѣзанъ. Не только русскіе, — иностранцы разносили этотъ слухъ за предѣлами московской державы. Слѣдственное дѣло съ его измышленіями не избавило Бориса отъ подозрѣнія.
Это подозрѣніе, однако, не помѣшало Борису по смерти Ѳедора взойти на престолъ, при посредствѣ козней, расположенія къ себѣ духовныхъ и подбора партіи въ свою пользу. Борисъ не былъ человѣкъ злой: дѣлать другимъ зло для него не составляло удовольствія; ни казни, ни крови не любилъ онъ. Борисъ даже склоненъ дѣлать добро, но это былъ человѣкъ изъ тѣхъ недурныхъ людей, которымъ всегда своя сорочка къ тѣлу ближе и которые добры до тѣхъ только поръ, пока можно дѣлать добро безъ ущерба для себя: при малѣйшей опасности они думаютъ уже только о себѣ и не останавливаются ни предъ какимъ зломъ. Отъ этого, Борисъ въ первые годы своего царствованія былъ добрымъ государемъ, и былъ бы можетъ быть долго такимъ же, еслибъ несчастное углицкое дѣло не дало о себѣ знать. Воспоминаніе объ немъ облеклось таинственностью, которая породила легенду, — что Димитрій не зарѣзался и не зарѣзанъ, а спасся отъ убійцъ и гдѣ-то живетъ. Этой легендѣ естественно было въ народномъ воображеніи родиться именно при той двойственности, какая существовала въ представленіяхъ объ углицкомъ событіи. Правительство говорило, что Димитрій самъ убилъ себя; въ народѣ сохранилось представленіе, что Димитрій зарѣзанъ; въ противоположности двухъ различныхъ представленій образовалось третье представленіе, наиболѣе щекотавшее воображеніе. Борисъ, услышавши объ этомъ, хотѣлъ найти виновниковъ такого толка, уже болѣе опаснаго для него, чѣмъ были толки о томъ, что царевичъ зарѣзанъ, но найти творцовъ этого слуха онъ былъ не въ состояніи, потому что ихъ не было — была только мысль, носившаяся какъ по вѣтру въ народѣ. Борисъ сдѣлался тираномъ, возбудилъ противъ себя ненависть, а съ ненавистью возрастала увѣренность въ существованіи Димитрія и явилась надежда на его появленіе.
И онъ явился послѣ того, какъ слухи о Димитріѣ дошли въ Украину, страну приключеній и отважныхъ предпріятій, и достигли до іезуитовъ, увидавшихъ удобный случай подать руку помощи удалому молодцу, съ цѣлію вслѣдъ за нимъ наложить свои сѣти на восточнорусскія земли.
Борисъ палъ, погибла семья его. Одна ложь о Димитріѣ смѣнилась другою ложью. Прежде говорили, что Димитрій зарѣзался самъ, теперь, спустя тринадцать лѣтъ, говорятъ, что Димитрій спасся и сѣлъ на престолѣ отца своего. На сторонѣ новой лжи было болѣе силы, чѣмъ на сторонѣ прежней. Мать Димитрія, та самая, которая когда-то подняла весь Угличъ за убитаго сына и показывала его трупъ всему народу, взывая о мщеніи, теперь всѣмъ говоритъ, что ея сынъ живъ! Трудно сказать, какъ долго пришлось бы названному Димитрію сидѣть на престолѣ, если бы онъ былъ болѣе остороженъ. Легкомысліе и довѣрчивость погубили его. Его убиваютъ, объявляютъ Гришкою Отрепьевымъ, хотя не знаютъ, кто онъ такой на самомъ дѣлѣ. На престолъ садится Василій Шуйскій, тотъ самый, который производилъ слѣдствіе, по которому Димитрій оказался самоубійцею. Что́ дѣлается теперь, при новомъ царѣ? Объявляется, наконецъ, правда о Димитріѣ, та правда, которую народъ давно уже зналъ и въ которой усомнился въ послѣднее время: Димитрій не самъ зарѣзался. Димитрій и не спасался отъ смерти. Онъ былъ зарѣзанъ тѣми людьми, которыхъ въ свое время побилъ углицкій народъ. Димитрій зарѣзанъ по волѣ Бориса. Мать Димитрія кается предъ народомъ въ томъ, что признавала сыномъ бродягу, и увѣряетъ всѣхъ, что ея сынъ въ той ракѣ, въ которой выставили мощи его, причисливши къ лику святыхъ.
Но народъ уже не вѣритъ и тому, чему такъ долго самъ вѣрилъ; не вѣритъ, чтобъ Димитрій былъ зарѣзанъ въ Угличѣ; не вѣритъ даже и тому, чтобы тотъ, кто царствовалъ подъ именемъ Димитрія, былъ убитъ. Если онъ спасся въ Угличѣ, почему ему не спастись въ другой разъ въ Москвѣ? Съ одной стороны народъ пріучили къ умышленной лжи, съ другой — къ самообольщенію. Бѣдный