Гайдар замолчал, и ребята замолчали тоже и задумались о том, что услышали.
А потом вскоре Гайдар уехал в Арзамас работать и оттуда прислал письмо. В письме было написано:
«Тишина здесь — потрясающая. И глубоко за полночь с огромным удовольствием я читал строка по строке и учился страшному, простому мастерству Гоголя…»
Опять читал и опять учился. А теперь вот мы читаем и перечитываем книги Гайдара и тоже учимся его простому и очень трудному мастерству.
Все это я и сказал Светлане Никитиной. А потом еще вспомнил об одном гайдаровском письме и рассказал о нем. Гайдар тогда жил в городе Одессе.
«Я живу сейчас на берегу моря, — писал он оттуда. — Здесь меня кормят, усыпляют и умывают. Я работаю… Надо в поте лица добывать трудовую копейку — это раз. Во-вторых, надо оправдать свое существование перед людьми, перед зверьми, перед разными воробей-птицами, соловей-птахами, перед рыбой-карась, линь, головель, лещ, плотва, окунь, а перед глупым ершом, перед злобной щукой мне оправдываться не в чем…»
На обложке одной из своих книг он бережно переписал слова великого русского писателя Льва Николаевича Толстого: «…Только честная тревога, борьба и труд… есть то, что называют счастьем»…
— Понятно ли тебе, — спросил я Светлану, — что Гайдару, наверно, нелегко было стать писателем, и напрасно ты думаешь, что писательская работа — легкое дело.
— А я ничего такого и не думаю, — сказала хитрая Светланка. — Я очень люблю читать и перечитывать любимые хорошие книги. Я хорошо учусь и буду еще лучше учиться. А скажите, пожалуйста, какой Гайдар был маленький и какое у него было детство и отрочество?
Ну и пришлось мне все рассказывать сначала.
Детство
Два мальчика сидели и разговаривали в пустом классе.
Иногда они таинственно шептались, иногда громко спорили. Один хлопал по парте серой узкой книжкой, похожей на разрезанную пополам тетрадку. Другой заботливо и бережно держал в ладонях маленькую серую птицу с желтой грудкой, гладил ее по голове, точно прощаясь, и дул ей на перышки.
Второгодник Александр Бебешин был в Арзамасском реальном училище главным менялой. Отец-торговец с малолетства научил его уму-разуму. Бебешин менял все: перья на пуговицы, учебники на тетради, тетради на ножи и гвозди, ножи на ранцы. В свободное время он торговал резинками для рогаток и цветными карандашами.
Сокровища его были неисчислимы.
В четвертом классе Арзамасского реального училища Александр Бебешин считался выжигой, но человеком до некоторой степени полезным.
Именно у него, у Александра Бебешина, ученик того же четвертого класса Аркадий Голиков за двух горластых и голенастых чижей выменивал сегодня «Товарища» — календарь для учащихся на 1917/18 учебный год.
Александр Бебешин хорошо знал своего лобастого и упрямого покупателя. По всему Арзамасу Аркадий Голиков славился как ученый кроликовод и птицелов и, стало быть, обладал значительными запасами для обмена. Правда, отец у Голикова был большевиком где-то на фронте. Сын пошел в отца — его совсем недавно выбрали председателем школьного комитета. Но Александр Бебешин считал, что торговля стоит вне политики.
— Меняю чижей на голубей, — сказал Бебешин тихо, когда сделка с календарем была уже закончена.
Аркадий промолчал. Он сидел за партой и старательно выписывал на первой странице календаря свой адрес: Новоплотинная улица, дом № 25.
Ему очень понравилась аккуратная серая книжка «Товарища», и (как бы не потерять) он на будущее приписал внизу:
«Если кто найдет, прошу возвратить по адресу…»
Бебешин с интересом наблюдал за Голиковым. На свободной, чистой странице календаря Аркадий как бы машинально чертил затейливый «рыцарский» орнамент с овальными щитами по краям. В центре одного из щитов одна за другой стали в ряд буквы.
Г — начальная буква фамилии — Голиков, А-й — Аркадий, так часто сокращенно писали имена в школьном журнале. Д’АР — Д, отделенное апострофом от АР, значило в переводе, конечно, — арзамасский. Все вместе буквы составили звучное, красивое и пока еще чужое слово: ГАЙДАР!
— Меняю лакированный пояс на твою крольчиху Пуму, — сказал так же тихо Бебешин. — Пояс новый. Пряжка позолоченная.
Аркадий молча сложил в кукиш три пальца левой руки. Пума была его любимицей. Бебешин обиженно отвернулся. Голиков продолжал писать, отвечая на вопросы календаря.
«Мое рождение (месяц, год, число). Какие я перенес болезни? — Корь. Мой любимый писатель?»
Аркадий задумался. «Один любимый писатель?»
— Так нельзя задавать вопросы, — сказал он недовольно. — Мало любимых писателей: Гоголь, Пушкин, Толстой…
Он еще подумал и прибавил к списку Жюля Верна. Вопросы следовали один за другим — он отвечал точно и коротко.
«№ галош? — Галош нет. № шинели? — Шинели нет».
Он оглянулся на Бебешина. Меняла упаковывал чижей в старую коробку из-под папиросных гильз «Катыка».
Торопливо Голиков дописал внизу страницы: «№ винтовки — 302939». Только вчера он получил в отряде Красной гвардии боевое оружие.
— Бебешка! — сказал он вдруг. — Александр!
— Чего тебе надо? — недовольно ответил Бебешин. По выражению глаз и тону Голикова он понял, что на этот раз разговор пойдет не такой, как раньше, Голиков встал.
— Ты опять вчера завел торговлю на уроке Софьи Вацлавовны? — спросил он.
— Ну и что?
— Брось эти дела, — сказал Голиков. — Торгуй в переменках.
— Отвяжись, — сказал Бебешин.
— Не отвяжусь, — сказал Аркадий. — Комитет постановил требовать от класса полнейшего спокойствия на всех уроках, и главное, на французском и истории.
— Подумаешь, — сказал Бебешин. — Ты меня не трогай. Я, брат, таких, как ты, видал на фунт сушеных. Мы из вас душу вытрясем, если тронете! Комитетчики! Тоже мне председатель! Ты у меня смотри. Я знаю, кто у Николаева купил револьвер за двенадцать восемьдесят…
Сидя под партой, затолканный туда Бебешин долго всхлипывал и жалобно просил отпустить его на все четыре стороны.
— Я хочу, чтобы ты понял, — спокойно говорил Аркадий, придерживая Бебешина под скамьей. — С тобой сначала действовали убеждением, потом принуждением…
Он отпустил Бебешина, встал и пошел вон из класса. У самой двери он повернулся и сказал выразительно:
— А если будешь доносить — набьем морду.
И, посвистывая, направился домой.
Дома все было тихо. Седая красавица крольчиха, топоча лапами, подскочила к нему, смешно задвигала ушами и сморщила мордочку.
— Пумаха, здравствуй, — сказал Аркадий. — В арзамасских пампасах, на твое счастье, еще сохранились заросли капусты и моркови… Давай сюда своих сородичей…
Когда мать вернулась с работы, Аркадий сидел в саду на скамейке и вслух читал Лермонтова…
Нет на устах моих грешных молитвы.
Нету и песен во славу любезной…
Помню я только старинные битвы,
Меч мой тяжелый да панцирь железный…
Судя по упоенному, счастливому выражению лица, у него появлялся еще один любимый писатель. Крольчиха Пума сидела у него на груди за пазухой. Белые и серые крольчата прыгали вокруг.
— Письмо от отца, с нарочным, — сказала Наталья Аркадьевна. — В Москве идут бои.
Аркадий встал. Медленно он опустил на землю крольчиху и положил на скамейку Лермонтова.
— Прощай, мама, — сказал он. — Ты меня сегодня не жди ужинать. Я вернусь поздно.
Он потрогал в кармане револьвер. Винтовка у него хранилась в дружине.
От калитки он обернулся. Позднее осеннее солнце светило в сад. На дорожках, шурша желтыми листьями, весело прыгали крольчата. Нацепив на колючки сразу два больших кленовых листа, деловито бежал устраивать себе логово хитрый зверь — еж.
Под старой яблоней грустная и молчаливая стояла мать.
Вот такое оно и было, детство, и хорошо и чуть-чуть больно было смотреть на него издали, со стороны…
Потому что детство кончилось, и мальчик это понимал.
Солдаты второй армии
По должности командира полка Аркадий Гайдар был зачислен в запас.
В военном комиссариате он сдал под расписку комиссару длинноствольный маузер и старую драгунскую шашку, получил документы, деньги и вышел на улицу. Теперь он стал «гражданским товарищем» и мог делать все, что угодно.
На бирже труда Гайдару предложили свободные места: продавца в бакалейном магазине, преподавателя физкультуры в школе и участкового надзирателя в отделении милиции.
Задумчивый и озабоченный, Гайдар шел по Арбату.
Он остановился внезапно: кто-то смотрел на него пристально и добродушно.
Гайдар засмеялся.
В витрине магазина, облокотившись на барабан, сидел огромный плюшевый медвежонок и разглядывал прохожих. Трубы и мячи, сабли и ружья, прыгалки и пистолеты заполняли витрину.
Гайдар вошел в магазин.
Веселая толпа детей и взрослых толкалась у прилавка.
— Вам что? Барабан? Трубу?.. Вам что прикажете, молодой человек? — спросил продавец Гайдара.
— Мне? — переспросил Гайдар. — Я и сам не знаю.
Двое мальчишек стояли с ним рядом и удивленно переглядывались.
«Бывают же на свете такие люди! — подумали мальчишки. — Деньги есть, а что купить, не знают».
— Дядя! — сказал один из мальчишек. — Дядя! Купи саблю.
— Кому? Тебе? — спросил Гайдар.
Но мальчишка бескорыстно замахал руками:
— Нет, дядя, себе. Вон ту, с ремнем.
— Дайте мне саблю с ремнем, — послушно сказал Гайдар.
— И солдатиков, — подсказал второй мальчишка.
— И солдатиков, — сказал Гайдар. — Много солдатиков. Пехоту, кавалерию и артиллерию. И дайте уж мне заодно боевую трубу, барабан и какое-нибудь веселое животное… Ну а теперь подите сюда, маленькие товарищи.
Гайдар подарил мальчишкам трубу, барабан и саблю и вышел из магазина.
В палатке на углу он купил себе булку с колбасой и медленно пошел по Воздвиженке к Александровскому саду.