[919]. Тем большего порицания, по моему мнению, заслуживают Каллифонт и Диномах[920], которые подумали, что разрешат спор, если совокупят наслаждение с нравственной красотой, словно скотину с человеком. Не принимает нравственная красота такого соединения, его презирает и отвергает. Да и предела добра и зла, который должен быть прост, невозможно достигнуть смешением совершенно несходных начал, взятых в должных количествах. Но об этом (ведь это — важный вопрос) я говорил в другом месте[921]; вернемся теперь к разбираемому нами вопросу. (120) Как следует разрешать вопрос в случае, когда кажущаяся польза борется с нравственной красотой, рассмотрено выше достаточно подробно. Но если нам скажут, что видимость пользы присуща и наслаждению, то мы ответим, что между ним и нравственной красотой слияния быть не может. Ведь наслаждение, даже если сделать ему уступку, пожалуй, будет обладать какой-то крупицей приправы, но, конечно, не принесет пользы.
(121) Вот тебе, сын мой Марк, дар от отца, по моему мнению, ценный; но это будет зависеть от того, как ты примешь его[922]. Впрочем, ты должен будешь принять эти три книги как чужеземцев[923] среди твоих записей наставлений Кратиппа. Но как, если бы сам я приехал в Афины (а это действительно произошло бы, если бы отечество громким голосом не отозвало меня с полпути[924]) и ты не раз услышал мои слова, так ты — ведь в этих свитках до тебя дошел мой голос — уделишь им столько времени, сколько сможешь, а сможешь ты, сколько захочешь. И право, когда я пойму, что тебя радует этот род знаний, то я, надеюсь, вскоре лично буду говорить с тобой о нем, а пока ты будешь вдалеке, — издалека.
Итак, будь здоров, мой дорогой Цицерон, и будь уверен в том, что я глубоко тебя люблю и буду любить еще больше, если ты будешь находить радость в таких сочинениях и учениях.
ПРИЛОЖЕНИЯ
ТРАКТАТ ЦИЦЕРОНА «ОБ ОБЯЗАННОСТЯХ» И ОБРАЗ ИДЕАЛЬНОГО ГРАЖДАНИНА
МАРК ТУЛЛИЙ ЦИЦЕРОН
(106—43)
Мрамор. Рим, Капитолийский музей
Трактат «Об обязанностях» (De officiis) — последнее философское произведение Цицерона. Как известно, своими философскими штудиями Цицерон активно занимался в периоды отстранения от государственных дел. Таких периодов «досуга» (otium) и в то же время активной творческой деятельности было два: один из них совпадал с господством триумвиров и кануном гражданской войны (вторая половина 50-х годов), другой — с диктатурой Цезаря, включая мартовские иды и начало борьбы с новым тиранном Марком Антонием (46—44 гг.). В первый период Цицероном был написан большой трактат по теории красноречия «Об ораторе» (De oratore) и два знаменитых диалога, посвященных государствоведческим проблемам, — «О государстве» (De re publica) и «О законах» (De legibus), во второй — все остальные риторические и философские произведения, в том числе и интересующий нас трактат «Об обязанностях».
Точная датировка этого последнего философского труда Цицерона, несмотря на некоторые указания самого автора, едва ли возможна. Впервые Цицерон упоминает о нем в письме к Аттику, написанном в 20-х числах октября 44 г. из своей Путеольской усадьбы (Письма к Аттику[925], 15, 13, 6). В начале ноября он уже сообщает о том, что первые две книги трактата закончены и что он заказал себе «выписки» из сочинения Посидония, необходимые ему для работы над третьей книгой трактата (Att., 16, 11, 4). А еще через какое-то время он снова сообщает Аттику, что получил столь нужные ему и вполне его удовлетворяющие «выписки» (Att., 16, 14, 3). Поэтому можно предположить, что работа над трактатом была закончена (или оставлена) в самые последние дни 44 г.; соображения же, высказываемые некоторыми исследователями относительно того, что Цицерон продолжал работать над своим произведением еще и в 43 г. (даже до осени 43 г.), представляются нам маловероятными — в слишком бурный водоворот событий оказался он вовлеченным с самого начала нового года. Таким образом, вопрос о сроках завершения трактата «Об обязанностях» остается открытым[926].
Какова же была в это время политическая обстановка в Риме и как ее оценивал Цицерон? Мартовские иды пробудили в нем сначала большие надежды. Убийство тиранна, — а теперь Цицерон называет Цезаря не иначе, как тиранном или царем (rex), — должно было привести к восстановлению res publica libera и, следовательно, к восстановлению руководящего положения самого Цицерона в государстве.
Однако в самом непродолжительном времени эти радужные надежды сменились горьким разочарованием. Ближайший же ход событий после убийства Цезаря показал, что заговорщики или, как их иногда называли, «республиканцы», не имеют ни определенной программы действий, ни сколько-нибудь широкой поддержки у населения Рима. На короткое время установилось неустойчивое равновесие между цезарианцами и республиканцами, наметились тенденции компромисса, но очень скоро все же берут верх сторонники убитого диктатора, тем более что их лагерь возглавлялся такой яркой и деятельной фигурой, как Марк Антоний — не только один из ближайших сподвижников Цезаря, но и консул текущего года.
Цицерон понял все это достаточно рано. Уже в начале апреля он почел за благо покинуть Рим. Его письма полны жалоб и сетований на то, что приходится «опасаться побежденных» (Att., 14, 6, 2), что «тиранн пал, но тиранния живет» (Att., 14, 9, 2), что все намеченное Цезарем имеет даже большую силу, чем при его жизни (Att., 14, 10, 1), и, не став его рабами, «мы теперь стали рабами его записной книжки» (Att., 14, 14, 2). В письме к Аттику 22 апреля 44 г. Цицерон пишет: «Опасаюсь, что мартовские иды не дали нам ничего, кроме радости отмщения за ненависть и скорбь… О прекраснейшее дело, но, увы, незаконченное!» (Att., 14, 12, 1). И, наконец, несколько позже, в письме к тому же Аттику: «Поэтому утешаться мартовскими идами теперь глупо; ведь мы проявили отвагу мужей, разум, верь мне, детей. Дерево срублено, но не вырвано; ты видишь, какие оно дает побеги» (Att., 15, 4, 2).
Цицерон провел лето 44 г. в своих поместьях. Он колебался между двумя противоположными намерениями: вернуться в Рим или отправиться в Грецию, в Афины, где в это время находился его сын. Обстановка в Риме тем временем существенно изменилась. С одной стороны, положение Марка Антония весьма окрепло: он, ссылаясь на волю покойного диктатора, издавал самовластные распоряжения, имел вооруженную охрану из 6 тысяч человек, ожидал прибытия из Македонии поступающих в его распоряжение легионов и претендовал, по истечении срока своего консулата, на управление Галлией; с другой стороны, наметился раскол внутри единого до сих пор лагеря цезарианцев, росла оппозиция новому тиранну, которая приобрела особую силу и значение в связи с появлением в Риме наследника Цезаря — Гая Октавия. Общая ситуация все более усложнялась.
После долгих колебаний и неудачной попытки отправиться в Грецию морским путем Цицерон решается вернуться в Рим. В его настроении происходит явный перелом (в какой-то мере, очевидно, в результате встречи с Брутом). Вместо недавних сомнений и нерешительности, вместо сознательно проводимой политики абсентеизма он вновь полон энергии и мужества, как в свои лучшие времена. Прекрасно понимая, что ему предстоит трудная борьба, Цицерон возвращается в Рим, отнюдь не убаюкивая себя возможностью компромисса или примирения. Он готов начать, по его собственному выражению, «словесную войну». Причем он ничуть не сомневается в том, что подобная «война» может в любой момент перерасти в самые настоящие вооруженные действия, т. е. в новую гражданскую войну.
Цицерон вернулся в Рим к 1 сентября 44 г. В этот же день состоялось заседание сената, на котором по инициативе Антония были утверждены новые почести в память убитого диктатора. Цицерон уклонился от участия в этом заседании. Сославшись на усталость после поездки и на общее недомогание, он с утра известил Антония о своем намерении не являться в сенат. Однако Антоний воспринял это как личное оскорбление и заявил, что велит привести Цицерона силой или прикажет разрушить его дом. Конечно, он не исполнил своей угрозы, хотя подобный выпад уже сам по себе был равносилен объявлению войны.
В ответ на это Цицерон явился в сенат на следующий день и в отсутствие Антония выступил против него с речью. Это и была первая из его знаменитых речей, произнесенных в ходе борьбы с Антонием, которые он сам впоследствии назвал «Филиппиками», имея в виду речи Демосфена против Филиппа Македонского (Цицерон, Письма к Бруту, 2, 3, 4; 4, 2; Письма к Аттику, 2, 1, 3; Плутарх, «Цицерон», 48; Аппиан, «Гражданские войны» 4, 20).
Первая речь против Антония носила еще весьма сдержанный характер. Цицерон занял пока довольно осторожную позицию. Начало речи он посвятил объяснению своего поведения: изложил причины, побуждавшие его принять решение о том, чтобы на время уехать из Италии, а также причины, в силу которых он изменил это решение (Филиппики[927], 1, 6—11). Затем, заявив, что во имя мира и спокойствия он предлагает сохранить в силе распоряжения Цезаря, подразумевая под ними те законы, которые Цезарь успел провести еще при жизни, он одновременно доказывал, что проекты новых законов, вносимые Антонием, противоречат прежним цезаревым распоряжениям (Phil., 1, 10—21).
После своего выступления Цицерон снова уезжает из Рима (в свою усадьбу в Путеолах). Антоний же назначает на 19 сентября новое заседание сената, на котором выступает с большой речью, направленной прямо и резко против Цицерона. Антоний обвиняет Цицерона в том, что тот в свое время вынудил сенат вынести ряд противозаконных смертных приговоров (заговор Катилины), что он был подстрекателем убийства Клодия и поссорил Помпея с Цезарем и, наконец, — самое главное обвинение, — что Цицерон — идейный вдохновитель расправы над Цезарем (Phil., 2, 16—18). Обвинения были достаточно тяжкими: бралась под сомнение вся политическая репутация Цицерона. Становилось ясно, что начинается борьба не на жизнь, а на смерть.