На вас копья, мечи булатные,
да кобылы под вами устали.
Отдохнуть не желаете?»
– Да, да, да, притомились, наверно.
А где тут, Чертишка, таверня?
«Дык поблизости есть избушка
на курьих ножках, в ней дева (старушка)
пирогами всех угощает,
да наливает заморского чаю,
а потом печь по чёрному топит
и в баньке парит приблудных («мочит»).»
Раззявили рты служивые:
– Тормози, Микула, дружину! —
орут Селяновичу с эхом. —
Утомились братья твои. Приехали.
Что поделаешь, с солдатнёю спорить опасно:
на кол посадят, съедят припасы.
Развернул воевода процессию к лесу
в поисках бабьего интересу.
Подъезжают к избе, заходят;
там баба-краса не ходит,
а лебёдушкой меж столов летает,
чаю заморского разливает
в чаши аршинные,
песни поёт былинные.
А на скатертях яств горами:
капусты квашеной с пирогами
навалено до потолочка.
– Как звать-величать тебя, дочка?
Девица-краса краснеет
да так, что не разумеет
имени своего очень долго:
– Кажись, меня кличут Ольгой.
– Ну, Олюшка, наливай
нам свой заморский чай, —
выпили богатыри, раскраснелись;
глядь во двор, там банька алеет
истоплена дюже жарко
(дров бабе Яге не жалко).
Не жалко ей и самовару:
мужам зелье своё подливает
да приговаривает:
– Кипи, бурли моё варево;
плохая жизнь, как ярмо,
пора бы бросить её;
хорошая жизнь, как марево,
был богатырь – уварим его!
Воины пили чай и хмелели.
Лишь Потык… прислушался он к напеву,
бровь суровую нахмурил,
в ус мужицкий дунул,
усмехнулся междометием,
насупился столетием
и подумал о чём-то своём
(мы не узнаем о том).
А посему «сын полей» не пил – пригублял
да в рукав отравушку выливал.
А бабя Яга (то бишь Олюшка),
как боярыня, ведёт бровушкой,
глазками лукавыми подмигивает,
ласковым соловушкой пиликает
речи свои сладкие.
А брательнички то падкие
на бабью ворожбу:
рты раззявили – ржут!
И Алеша Попович
хочет «Ольгу» до колик:
норовит идтить в опочивальню,
да губы жирны (от еды) утирает
платочком шёлковым, вышиванным,
супружницей в дорогу ему данным.
А как губы жирныя повытер,
так и в деве красной он заметил
две, три неглубокие морщины,
глаз косой и вместо груди вымя.
В обморок упал, лежит, молчит.
Глава 5. Драка богатырей у бабы Яги
А гульбище богатырское гудит:
«Если есть богатырь – будет драка;
если есть на свете честь, то её сваха
в кулачных боях опохмельных
да в сценах сладких, постельных.
Народится сынок —
богатырчик тебе вот!
А коль снова девка,
значит, все на спевку:
гой еси, гой еси,
ходят бабы, мужики
по дорогам, по дворам
сыты, пьяные в хлам!
Если есть богатырь – будет драка;
если есть на свете честь, то её плаха
навсегда на планете застрянет:
не хотели мы пить, но тянет.» —
пели воины такую песню
и жизнь казалась им неинтересной.
Тут встал Святогор
и сказал (казалось с гор):
– Была бы баллада,
но как-то не нада;
была бы идея,
да брага поспела;
выходи-ка, Илья, дратися,
коли делать больше нечега.
И поднялся Илья Муромец
да закричал (как будто с Мурома):
– Гой еси, добры молодцы,
да не перевелись богатыри
на земле чёрныя пока што!
А кто не битися, махатися,
тот под столом валятися. —
и пошёл на Святогора в бой кулачный.
«Что ж ты делаешь, мальчик! —
с неба (вроде бы) всплакнули боги. —
Ты пошто полез на сына бога Рода,
да на брата родного Сварога.
Но куда тебе, прыщу,
завалить вон ту гору?»
А Илья Муромец,
то ли от ума, а то ли от тупости,
взял лежащую рядом дубину
и по ноженькам святогоровым двинул.
Сразу подкосился богатырь-гора —
это из-под ног ушла черна земля.
И упал богатырь, и не встал богатырь.
«Второй туда же, – бабка Яга подумала
и дров в печурку подсунула. —
Гори, гори, моя печка,
всё сожги, оставь лишь колечко
обручальное с пальца Алешки.»
А мужики, мужики, мужичошки
медовухой заткнули дышло,
вот тут-то дух богатырский и вышел
из нашей дружины
(эх ты, былинный)!
Развалились и лежат —
в ладоши хлопать не хотят.
Лежит и Михайло Потык,
но глаз у него приоткрыт,
да думу думат голова:
«Что за нечисть нас взяла?»
А дева Ольга-краса
в кажду руку взяла
по одному богатырю
и тянет к баньке, да в трубу
запихиват мужскую стать.
Потык хотел уж было встать:
поднатужился – не смог,
от усилия аж взмок;
нет, не получается.
Девка к нему приближается,
берёт за ноженьку,
волокёт к пороженьку
и бросает прямо в печь.
– Ух и смердит же человек! —
Ольга голосом страшным ругается,
в бабу Ягу превращается
и на палец кривой надевает колечко.
Глава 6. Настасья посылает соколика на подмогу
Ёкнуло у Настасьи сердечко;
и привиделось ей что-то страшное:
Муж в огне, а колечко украдено
злющей бабкой лесною.
Настя кличет молодого
зачарованного соколка
и просит у птицы она:
– Ты лети, мой сокол ясный;
в беде лютой муж прекрасный;
ты лети, спеши, спеши —
потуши огонь в печи
да колечко верни обручальное.
Покружился сокол, в дорогу дальнюю
пустился стрелы быстрее!
А пока он летит, немеют
рученьки у Михайло свет Потыка,
горит рубаха – печь уж в жар вошла.
Поднатужился былинный богатырь,
заревел, как медведь (нет, хан Батый),
да согнул свои ноженьки длинные
и разогнул (в печурке) аршинные.
Затрещала печь, ходуном пошла.
Тут и сила птичку нашу принесла.
Глянул сокол – тако дело,
в рот водицы набрал смело:
ни много, ни мало, а бочечку стопудовую —
бабки ёжкину воду столовую.
Подлетел к баньке и вылил в трубу
всю до капли воду ту.
Потухла печка, погас огонь,
вывалились богатыришки вон:
выкатились и лежат —
подыматься по-прежнему не хотят.
А баба старая Яга
от расстройства стала зла:
нет у ней силы, истратила —
на воинов всю потратила.
Плюнула, дунула и сквозь землю сыру провалилась,
в самый тьмущий ад опустилась —
пошла силу у чёрта выпрашивать.
А ясный сокол не спрашивал
у Настеньки разрешения великого,
он тоже сквозь землю дикую
метнулся стрелою в ад:
«Где наши в огне не горят!» —
и следом за бабкой в само смердово зло,
в бесстрашный бой: кто кого?
Глава 7. Михайло Потык и кот Котофей
А тем временем в баньке у Ёжки
ни девицы красны матрёшки
парятся, песни поют,
а великаны водицу «пьют» —
сильныя могучие богатыри
не в ратном бою полегли,
а от яда бабьего спят вечным сном.
И мы б не узнали о том,
да Потык богатырь-гора
не испил он яду до дна,
поэтому пошевелился,
поднялся, пошёл, расходился —
раскидал злую печь на кусочки;
поплакал над братьями; ночью
собрался уж их хоронить.
«Не спеши ты могилы рыть! —
пташка синичка сказала
и в ушко Михайлушке зашептала. —
Там у бабы Яги в светлице,
стоит чан, в нём жива водица;
токо воду живу сторожит
черный кот, он на чане спит.»
И пошёл Потык в светлу горницу,
чан нашёл, кот на нём коробится —
когти вывалил и шипит.
Михаил ему говорит:
– Ах ты, кот-коготок,
шёл бы ты на лоток;
мне водица нужна живая,
дай-ка я её начерпаю.
А кот чернушечка-коток
прищурил хитро свой глазок
и говорит: «Мур, мур, мур, мур,
люб мне твой Илья, Мур, Мур,
а поэтому сему
я отдам тебе воду,
но с условием одним —
Ёжку вместе победим.
А как? Узнаешь позже.
Бери что нам не гоже!»
Ой да набрал Потык воды,
сощурив глаз… нет два (да три)
и пошёл к дружинушке своей.
«Лей им воду во рты, не жалей!» —
птичка синичка трещала.
И о чудо, дружинушка оживала.
Глава 8. Соколик и баба Яга в аду
А что же там в страшном аду?
Бабка Ёжка схватила метлу
и летит вниз черной земли,
туда, где огонь развели
черти с чертенятами
рогатыми, патлатыми.
А ясный сокол несётся вдогонку!
Старуха приметила гонку
и стрелой калёной помчалась.
И с кем бы она ни встречалась
на своём мимолётном пути,
успевала всем бошки снести!
Наконец, у котла приземлилась,
долго в костёр материлась
да чёрта звала лохматого.
И его, конечно же, матами!
Вышел чёрт да спрашивает:
«Чего ты не накрашена?»
Спохватилась тут Ягуся,
обернулась девкой Дусей.
– Так лучше? – спрашивает.
– Да, вечность нас изнашивает, —
бес вздохнул и лоб потёр. —
Чего тебя принёс-то чорт?
Дуся льстивенько сказала:
– Я без силушки осталась,
дай мне силушку, дружок!
Чёрт открыл в груди замок,
вынул силу и подал:
– Евдокиюшке б я дал
даже сердце и себя;
силу бери и вон пошла!
Дуська силушку схватила,
на себя вмиг нацепила
и давай расти, расти —
выросла аж из земли
и стала могучей,
как грозная туча.
Тут сделалось ей тяжко —
палец распух бедняжка,
на который кольцо надела Алешкино.