— Петруша! Уймись!.. Петруша! Родной!..
Все, что было потом, Климка помнил плохо. Звенели игрушки на елке, когда отец выбрасывал городового из комнаты. Плакала мать, прислонившись к стене. Захлебываясь, надрывались на улице полицейские свистки. Климка каким-то образом очутился на крыльце. Рядом под окнами отец дрался уже с двумя городовыми. Потом их стало больше. Отца скрутили и поволокли со двора на улицу. А Климка вбежал в дом, вытащил из-за елки шар и опять выскочил во двор. Ему казалось, что все еще можно уладить. Стоит только отдать шар — и отца отпустят, и все будет как прежде: мирно, спокойно и празднично. Он выбежал с шаром за калитку на темную улицу и крикнул:
— Возьмите!
На него никто не обратил внимания.
Окруженный городовыми, отец стоял около саней. В них Климка увидел генерала. А вокруг в быстро наступавших сумерках густела толпа. На крыльце кабака Климка заметил Шурку, его отца и еще несколько подвыпивших рабочих.
Один из городовых докладывал что-то генералу. Климка слов не слышал, но видел, как генерал взял у кучера кнут и хлестнул отца по лицу.
— Возьмите! — снова закричал Климка и высоко поднял руку с шаром. — Возьмите! Вот он!
На этот раз его услышали. И городовые, и толпа вокруг — все посмотрели на шар, на рабочего, замахнувшегося тяжелым молотом.
Шуркин отец, пошатываясь, сбежал с крыльца.
— Ты что ж это? — Он укоризненно помотал головой. — Это не игрушка! Это вроде флага получается! А ты его — врагам! Не положено!
Он взял шар.
Генерал прокричал что-то. Городовые, оставив Климкиного отца у саней, ринулись к шару. Но и толпа пришла в движение. Шуркин отец и Климка оказались в гуще людей. Какой-то мужчина басовито сказал:
— Пьяным флаг тоже несподручно! Дай сюда!
Климке показалось, что этот голос ему знаком. Он даже подумал, не Дед ли это Мороз? Мужчина поднял шар над головой и крикнул:
— Гони фараонов!
Подталкивая друг друга, тесня городовых, люди пошли вперед. Умчались сани с генералом. Полицейские разбежались.
— Расходись! — прокричал знакомый бас.
Становилось темней с каждой минутой. На тракте замелькали силуэты рабочих, торопливо расходившихся по домам. Подошла Шуркина мать, молча увела мужа и сына. Климка со своей матерью остались у калитки вдвоем. Она уже не плакала, сцепив в отчаянье пальцы, тоскливо смотрела в темноту. Увидев двух мужчин, приближавшихся к калитке, она вздрогнула и подалась вперед. Климка тоже узнал отца и того, чей голос был похож на голос Деда Мороза.
Они остановились рядом с калиткой.
— Мой тебе совет, — сказал мужчина, — когда придут за тобой — не рыпайся, иди. За драку штрафом отделаешься, а больше грехов за тобой не числится. Подержат и отпустят.
— А корова? — спросил отец и потрогал рубец на щеке — след генеральского кнута.
— Корова не по моей линии! — усмехнулся мужчина. — Придумаешь что-нибудь поумнее — приходи, потолкуем.
И он ушел.
Зазвонили в колокола. Церковь созывала людей на вечернюю службу. Кончался первый день Нового года и нового века.
Пятая операция
В Питере за Невской заставой про Пецу слышали все подростки. Не было мальчишки, который бы не завидовал его громкой славе. Взрослые называли Пецу и его дружков шпаной. Когда нужно было сказать точнее, говорили «кнутиковская шпана», потому что Пеца и его приятели жили на берегу Невы в большом пятиэтажном корпусе, который принадлежал домовладельцу Кнутикову. Этих ребят побаивались, хотя старшему из мальчишек — атаману Пеце — было всего тринадцать лет.
Однажды к кнутиковскому дому подъехала подвода с тяжелыми мешками. Пеца в это время мастерил в сарае дальнобойную рогатку. Большой иглой он пришивал к резиновой полоске кожаный язычок — «пуледержатель». Сами «пули» уже лежали в кармане. Это были квадратные кусочки чугуна от настоящей гранаты-«лимонки», найденной на заводской свалке. Семянниковский завод в то время снабжал русскую армию оружием, и на свалке валялись бракованные корпуса гранат, головки снарядов.
Пеца с любопытством посмотрел на подводу. Она стояла поперек узкой набережной, рядом с крутым спуском к Неве.
Возчик подложил камни под колеса телеги и ушел во двор.
В сарай к Пеце прибежал Венька Шустиков. Он был растрепан. Одно ухо у него подозрительно краснело. Пеца окинул дружка понимающим взглядом и спросил:
— Всыпали?
Атаману врать не полагалось, и Венька признался:
— Мамка!.. Хоть бы за дело, а то ведь так! Из-за прачечной… Из-за них! — он со злобой кивнул в сторону подводы.
Оказалось, что в мешках — цемент. Его привезли по приказу Кнутикова. Домовладелец задумал построить в подвале общую прачечную. Женщины сначала обрадовались. Но Кнутиков меньше всего заботился о жильцах и их удобствах. Старший дворник сказал, что за общую прачечную придется расплачиваться. Хитрый домовладелец на десять процентов повысил плату за квартиры.
Женщины подняли крик, проклиная и Кнутикова, и цемент, и прачечную. Венька не учел обстановку — сунулся к матери с какой-то просьбой — и попал под горячую руку. Ухо и сейчас пылало, как в огне. Но, увидев у Пецы новую рогатку, Венька забыл про боль. Он подержал рогатку в руках, осторожно натянул тугие длинные резинки.
— Дашь пострелять?
— Закончу — попробуем! — ответил Пеца и многозначительно посмотрел на подводу.
Венька не понял красноречивого взгляда атамана. А Пеца, орудуя иглой, сердито шевелил тонкими ноздрями и раза два повторил с угрозой:
— Попробуем… Попробуем…
Закрепив нитку, Пеца полез в карман за «пулей», вложил в кожаный лоскуток тяжелый кусочек чугуна и, не выходя из сарая, прицелился в подводу.
— Получай оц Пеци!
Когда Пеца злился, он вместо буквы «т» произносил «ц». Даже свое имя выговаривал по-смешному: не Петя, а Пеца, потому и прилипла к нему такая странная кличка.
Мягко щелкнув, чугунная «пуля» пробила мешковину. Цемент «потек» тоненькой струйкой и заклубился под телегой темным пыльным облачком.
Венька от восторга и нетерпения запрыгал на одной ноге.
— Дай! А? — взмолился он.
Пеца передал ему «пулю» и рогатку.
— В лошадь не попади! — предупредил он.
Венька три раза прицеливался и лишь на четвертый решился выстрелить. В мешке зачернела еще одна дырка.
Вскоре в сарай прибежал второй дружок Пецы — Витька-Дамочка. От него ребята узнали, что Кнутикова нет дома. Без него возчик не стал сгружать цемент и пошел в чайную.
Витька рассказал это с потешными ужимками. По-другому он не мог говорить. Голос у него писклявый, как у девчонки, а лицо все время двигалось. Брови то поднимались правильными черными полукружиями, то ломались почти под прямым углом. Гармошкой складывалась кожа на лбу. Даже уши у Витьки, когда он смеялся, оттопыривались, точно прислушивались к чему-то.
Ребята знали, что Витька может шевелить на голове волосами и складывать длинные тонкие пальцы в невероятные фигуры. Пеца долго учился Витькиному искусству: атаман должен уметь все, что делают другие. Но Витька-Дамочка в этом отношении оставался непревзойденным.
Выслушав Витьку, Пеца выдал ребятам по пять «пуль» и вышел из сарая.
Вечерело. На Неве шуршал молодой ледок, плывущий с Ладожского озера. По тугим мешкам пощелкивали «пули». «Стрелков» не было видно. Их возбужденные голоса доносились из сарая.
Застоявшаяся лошадь недовольно фыркнула, переступила с ноги на ногу и чуть двинулась вместе с телегой. Булыжники, подложенные под колеса, откатились, и телегу потянуло вниз по склону, который шел вплоть до самого берега и здесь превращался в крутой откос. Чтобы удержать телегу на месте, лошадь подалась корпусом вперед и застыла.
Пеца задумался. Потом он подложил под колеса откатившиеся булыжники и вернулся к ребятам. Они посовещались шепотом, подошли к подводе и внимательно обследовали сбрую. Путаясь в узловатых ремнях, Пеца попробовал освободить оглоблю. Но ремни не поддавались. Тогда он полоснул по ним перочинным ножом. Оглобля упала с глухим стуком. Мальчишки перерезали все гужи, повышибали булыжники из-под колее и отскочили в сторону. Телега тронулась вниз по склону: сначала медленно, но с каждой секундой все быстрее и быстрее. По откосу она уже неслась вскачь и, как взбесившийся бегемот, с шумом врезалась в воду. А ребята растаяли, словно их никогда и не было на берегу. Только лошадь продолжала задумчиво стоять на старом месте, а потом и она, почувствовав свободу, побрела куда-то вдоль Невы.
Утром об исчезнувшей подводе говорила вся застава. Приходили городовые. Упоминалось имя Пецы. Но это были лишь догадки. Ребята не оставили никаких следов и крепко держали язык за зубами.
Зато, закрывшись в темном сарае, они с гордостью вспоминали свою проделку, которую Пеца важно назвал операцией номер один.
История второй операции началась с Венькиного зуба. Два дня мучался парень. Зуб ныл не переставая.
Произошло это накануне получки. У матери не было ни гроша. Но она не вынесла Венькиного завывания: нахлобучила на голову сына старенькую шапку, засунула его руки в рукава пальтишка и потащила к врачу.
Зубной врач Блюминау жил на проспекте. Большая бронзовая табличка у парадного входа извещала, что его кабинет находится на третьем этаже в квартире № 12. Надпись была сделана крупными красивыми буквами.
Мать знала, что деньги нужно платить вперед. Но она надеялась, что врач согласится подождать до получки и выдернет зуб в долг. «Ведь человек же он! Поймет! — успокаивала она себя. — Расписку могу дать».
А Венька отрывисто мычал и, держась за мамкину руку, вслепую брел по улице, не видя ни домов, ни друзей, которые, сочувственно переговариваясь, шагали поодаль. Он не чуял ног, когда поднимался по лестнице, не слышал, какой разговор произошел между матерью и врачом, холодно принявшим их в просторной прихожей с круглым полированным столом. «Скорей бы! Скорей!» — думал Венька, отчаянно мотая головой. Но врач не спешил.
— Ну и приходите после получки, — спокойно сказал он. — Деньги будут — милости просим!