космический провал, где нет конца и дна, в этот провал устремляется река времени,гаснут как искры имена людей, и исчезают как волны поколения за поколениями.
Философ Гераклит23 сказал: «Время - это поток, в которыйнельзя войти дважды». Этот странный философ размышлял всю жизнь над загадкойвремени и смерти. Он не боялся видеть то, на что закрывают глаза другие, аименно, что время превращает все в иллюзию, что мы одновременно живем и неживем - мы есть, и нас нет. Он произнес непонятные слова: «Я знаю все, а другиене знают ничего». Он знал, что все рушит и уносит время; он знал, что сам живети умирает в каждое мгновенье, что он мертвец, вызванный из мрака, и обреченныйуйти в тот же мрак. Он познал, что время делает из всего ничто, и поэтомусказал, как о великой мудрости: «Я знаю все, а другие - ничего», но это «все»,и слова Сократа: «Я знаю, что ничего не знаю» - почти одно и то же.
Гераклита называли плачущим философом. Он плакал надзаблуждением людей, которые иллюзию принимали за действительность, и жили вмире призраков, удерживаемым их воображением. Он плакал о том, что люди страшатсядумать - что такое время, как некоторые боятся заглянуть в бездну, от видакоторой у них начинают подкашиваться ноги и кружиться голова.
Время - это вращающееся колесо, на котором написано:«Не было. Есть. Не будет». Здесь «да» наложено на «нет», и оба слова,соединенные вместе, превращаются в какой-то неразгаданный иероглиф. Некийфилософ утверждал, что для него одинаковы и жизнь и смерть. А когда егоспросили, почему же тогда он живет, то он ответил: «Именно, поэтому».
Гераклит решил выйти из потока времени, и своей рукойисполнил то, на что он был обречен с рождения. Сократ не искал смерти, и неотвращался от жизни, он был занят другим: познанием самого себя. Он познал, чтосмертен, и поэтому принял смерть спокойно; принял как неизбежность, как человеквстречает наступающую ночь. Гераклит, убедившись в мнимости жизни, решилпроявить мнимую победу над смертью, и бросился в ту бездну, которую постоянновидел перед собой. Гераклит плакал над заблуждением людей, забывших овсепожирающем огне времени и «дамокловом мече» смерти.
Другой философ Демокрит24, смеялся над заблуждением людей,поверивших, что они люди. Для него боги и люди - это конгломераты некихневидимых и неразделимых частиц. Человеческое тело мало - чем отличается отмуравейника; в нем каждая частица, как насекомое в стае, исполняет свою работу;человека нет, есть только самосоздающиеся и рассыпающиеся структуры; жизни исмерти, как таковых, нет: собираются космические частицы вместе, под действиемвзаимного притяжения (симпатии), а затем расходятся друг с другом, как пары вовремя танца, и переходят в прежнее состояние - в тонкий невидимый прах, изкоторого лепятся новые тела.
Для Гераклита иллюзией было бытие; для Демокрита - самчеловек. Для Гераклита время и смерть превращают жизнь в трагедию; дляДемокрита - в комедию. Современники назвали Демокрита «смеющимся» философом.Этот демонический смех гуманисты пытались объяснить, как оптимизм ижизнерадостность античных материалистов. Судьба обеих философов была схожей:Гераклит покончил жизнь самоубийством, а Демокрит ослепил себя.
Стоики25, в какой-то степени, являлись преемниками Гераклита, покрайней мере, в своем отношении к миру. Для них жизнь представляла собой театрабсурда. Единственное благородное дело для мудреца - смотреть на жизнь равнодушно,как на театральное представление. Философ-стоик чувствовал себя императором,который из ложи наблюдает скучающим взором за битвой гладиаторов и зверей вцирке. Стоик презирал жизнь за то, что она есть, и благодарил смерть за то, чтоона будет. Стоики думали разрешить загадку жизни, скрыв под железной маскойсудорогу боли.
Цинизм был продолжением философии Демокрита наэтическом плане. Киники26,по крайней мере первые из них, были достаточно умны, чтобы видеть уродстваокружающего их мира и человеческих грехов. Но уродство познается черезсравнение с неким совершенством и красотой. А циники не имея средств исцелитьуродства, решили избавиться от самого понятия красоты. Они, представив себяуродами в мире уродств, подписали свой философский манифест именем псов27, но при этом отбросилидаже такое достоинство собачей натуры, как преданность дому. Они осмеивали всеи самих себя, но не смогли создать ничего и оставили своим потомкам толькояркий, но дурно пахнущий букет эпиграмм, афоризмов, насмешек и парадоксов; онистарались увидеть в мире только несоответствия и уродства. Вся философиякиников, с их вызывающим антиэстетизмом, похожа на крики и смех детей, которыеокружили калеку и издеваются над ним.
Средние века были периодом интеллектуального и духовногоподъема, тоской по небу и вечности. Люди искали не внешнюю скорлупу жизни, а еесокровенное, духовное, как бы огненное ядро; это было духовным порывомчеловеческой души от внешнего к себе и от себя - к Богу. Средневековье остаетсядля нас тайной, поскольку сама мистика и мистическая любовь - это тайна.
Божественный свет постигается и созерцается черезподвиг человеческой души. Отяжелевшие веки ренессанса скрыли от ока сердца этотсвет. Гуманисты увидели в средневековье только черный силуэт истории, словнонезнакомца, одетого в траур, как для куртизанки лик аскета кажется мрачнымприговором над жизнью. В искусстве средневековья постоянно фигурирует смерть -этот спутник человека, зловещий двойник, неразлучный как тень. Однакосредневековье видело смерть на фоне вечности. Смерть помогала христианам неопустить око души от неба к земле, не отдаться в плен страстям, не превратитьсяв животных, как от пищи волшебницы Кирки28. Память о смерти была для них ступенями кнебесному Иерусалиму, где Бог станет Всем для всех. Тени видны только присолнечном свете. В сумерках ренессанса память о смерти исчезла; на нее сталисмотреть как на врага. На полотнах ренессанса замелькали картины обнаженныхчеловеческих тел; они были похожи на гимн и песнь во славу плоти. Это времядуховного упадка названо потомками «возрождением».
Для возрождения, как и для античности, божествомказался космос. Возрождение стало предлагать людям свою теорию бессмертия: разчеловек частица космоса, значит, он умереть не может. Возрождение лгало насамих святых: на Западе их изображали похожими на языческих богов. Духовностьстало сменяться душевностью. Мир засверкал палитрой всех красок, но небопотускнело и исчезло, как будто подернулось пологом облаков.
Христианство на Востоке было поставлено под железныйпоток мусульманских орд, как крепость под удары тарана. Оно выстояло, новнутренний двор храма уменьшился до размеров, который можно измерить тростью.
Западное христианство было уже оторвано, как быотщеплено от ствола Вселенской Церкви. Ее пышная крона покрывала огромныепространства Европы, а ветви тянулись в глубь других частей света, но оно былолишено животворящей благодати и поэтому все больше полагалось на силу копья имеча. Если аллегорически представить католицизм эпохи ренессанса, то это будеткрест и меч: ключи апостола Петра29 и топор палача, звон колоколов и стоны сжигаемыхеретиков.
Запад назывался христианским; рука Римскогопервосвященника была настолько сильна, что могла сбросить с трона неугодных емукоролей, как на рыцарском турнире победитель выбивает одним ударом своихсоперников из седла. Но в интеллектуальную элиту ренессанса стали просачиватьсяучения, чуждые христианству: это идея одухотворенности всей материи - гилозоизм30 - еще один виток вборьбе с памятью о смерти. Если вещество обладает разумом, то человекпродолжает жить и ощущать жизнь после смерти в своих элементах, какую бы формуне приняли бы они.
В новое время, под влиянием гилозоизма, особеннопроцветавшего в оккультно-эзотерических школах, был реанимирован и реформированантичный пантеистический идеализм. Для пантеизма смерть - это исчезновениеличности, а не бытия; дух человека растворяется без остатка и следа в абсолюте,как брызги волны исчезают в океане.
Материализм предлагал жалкое бессмертие: человекпревращается в космическую пыль, материально он продолжает существовать, хотя ине осознает своего бытия - значит, все в порядке.
В новое время исторический иллюзионизм проявил себя ввиде хилиазма31,ведущего начало от староиудейских апокрифов, описывающих земное царство мессии.Утопии о «счастливых островах», плывущих как корабли в просторах океана, и«городов солнца», построенных из золота и стекла, породили несбыточные надеждытолпы, - ими умело пользовались диктаторы. Они с «островов счастья», как скораблей, сбрасывали трупы акулам, а для постройки «городов солнца» рыли каккотлованы огромные общие могилы. Память о смерти должна быть стерта программнымколлективным оптимизмом, как стирают пыль с окон. Она объявлялась кладбищенскойгнилью, мертвечиной, труположеством; а бессмертие объяснялась как благодарнаяпамять потомков.
Наши современники все меньше задумываются над тайнойжизни и смерти, времени и вечности. Кажется, что в их организме выработалосьвещество, которое можно назвать «антисмертью» - это психическая установка,которая должна выбрасывать из поля сознания всякую мысль и воспоминания осмерти.
Современный человек живет во времени, не понимая и неосознавая его. Он видит перед собой смерть и ее следы везде: в человеческомобществе, в окружающей природе и в его собственной семье, но, в тоже время,гонит от себя образ смерти, словно своего врага, как будто, если он забудет осмерти, то смерть забудет о нем, и он останется жить, как по преданию Агасфер32, оттолкнувший Христаот дверей своего дома.
В житии преподобных Варлаама и Иоасафа33 есть образ - притча.Человек, спасаясь от зверя, влез на дерево, которое росло на краю пропасти. Ончувствует, что дерево шатается и вот-вот должно упасть. Он смотрит вниз ивидит, что два зверька своими зубами как пилой режут ствол. И, вдруг, человекзаметил на дереве дикий мед, и стал с жадностью поедать его. Он забыл обо всем,