Когда я собрался в Светлово, Федор Николаевич сказал мне:
— Вы там присмотритесь к председателю райисполкома Сомову. Обком партии прочит его в руководители подполья. Я его лично знаю. Умный, грамотный коммунист, хорошо разбирается в людях, ориентируется в местных условиях. Так что полагайтесь на него в нужной степени. Я ему позвоню, он вас примет самым лучшим образом и создаст все условия. А секретарь райкома в Светлово — человек болезненный, недавно ему вырезали полжелудка. Пока он — не помощник.
Конечно, я был благодарен Белоконю вот за такую помощь и советы, которые ни в коей мере не связывали моей инициативы, всегда были кстати.
Светлово — город зеленый, в основном одноэтажный, с мощенными булыжником улицами, по донбассовским меркам — тихий, почти провинциальный. Вот только железнодорожная станция — махина.
В отделении НКВД я познакомился с капитаном по фамилии Копейка. Его уже предупредили о моем появлении, и он ждал. Молодой, энергичный, влюбленный в свою работу. Он начал было пересказывать мне о случаях задержания ракетчиков.
— И все, сволочи, наши. Не какая-нибудь переодетая немчура, — возмущался он.
Я сказал, что с ракетчиками достаточно знаком.
Когда в отделе разрабатывался план моей работы в Донбассе, Борзов рекомендовал поинтересоваться теми, которые в силу социального происхождения или своего темного прошлого могли быть настроены враждебно к Советской власти. Я и спросил капитана:
— А не могли бы вы дать мне список людей, проживающих в районе, которые когда-то были в банде Чухлая, а также тех, что в разное время были наказаны органами правосудия за бандитизм и другие крупные преступления?
— Такого полного перечня в наличии у нас нет, — обескураженно ответил Копейка. — Но подработать можно. Денька два, правда, на это уйдет. С бывшими осужденными проще: проверил через военкомат, кто еще не в армии, — и баста. А вот с чухлаевцами… Их амнистировали в свое время… И никаких документов от того времени не сохранилось. А они потом вжились и помалкивают. Доведется по селам побеспокоить стариков, мол, покопайтесь в своей памяти, отцы.-Впрочем, кое-кого я и сам знаю. К примеру, один из таких недавно по контузии вернулся, на полгода белый билет выдали.
— Фамилию помните?
— Сугонюк. Я его уже пощупал с разных сторон, все на законных основаниях… — В словах капитана жило сожаление: «Не дезертир…»
Хотя в свое время через мои руки прошло немало амнистированных чухлаевцев, но такой фамилии я не помнил. Впрочем, нередко мы за фамилии принимали уличные или бандитские клички. Так было принято: по кличке.
— А не попадалось вам, капитан, за последнее время что-нибудь такое, — покрутил я в воздухе рукой, — пустячное, но необычное. Знаете, бывает, в глаза бросится. Или наоборот, нечто рядовое, как говорится, навязшее в зубах?
Копейка задумался, пытаясь что-то отыскать в своей памяти. И вот этот процесс поиска удивительно зримо проявлялся на его суховатом лице. Нетерпеливо тряхнул головой, отбросил назад темные волосы, но они строптиво сползли на лоб.
— Навязшее в зубах?.. Нарушение светомаскировки. Город, можно сказать, еще не бомбили. Как-то ночью сбросили осветительные ракеты, где-то в степи, у ставка, упала бомба. Непуганые, вот и нет настоящей бдительности. Общественность подняли на ноги, наказываем по всей строгости закона. А случаи имеются.
— Злостные есть? — поинтересовался я.
— Есть и злостные, — капитан назвал несколько фамилий, дал свою характеристику виновным. Ему было неловко, что он не может ничего путного предложить полковнику, приехавшему из Москвы.
Мне надо было разработать с капитаном Копейкой ряд мероприятий. Если группа «Есаул» будет десантироваться где-то в здешних местах, а ее кто-то встретит, то, вне сомнения, этот «кто-то» должен иметь радиопередатчик. Необходимо установить круглосуточное дежурство по эфиру. Если такой передатчик удастся обнаружить, вызовем пеленгаторы, и те доделают остальное. Кроме того, следовало взять под контроль всю местность. На промышленных предприятиях круглосуточно несли патрульную службу рабочие и служащие. В селах тоже были выделены специальные люди. После того, как основной урожай был убран, сельские патрули стали охранять села и общественные постройки. Но надо было вывести их в поля, в перелески, взять под особый контроль небо и тщательно следить за самолетами, пролетающими ночью, и при малейшем подозрении сообщать немедленно в органы милиции и НКВД.
Когда мы с капитаном Копейкой прикинули, как все это лучше и проще сделать, он сказал мне:
— Вспомнил, товарищ полковник, один факт. По-моему, именно такой, какой вы ищете: необычный, но пустяковый, зряшный. На окопах работает жена того самого Сугонюка — чухлаевца…
— Бывшего чухлаевца, — уточнил я. — Сами же говорили: контужен, значит, Родину защищал.
— Черного кобеля не отмоешь добела, — отмахнулся капитан. — так вот, наш оперработник обратил внимание на лямки ее «сидора», они сделаны из стропы немецкого парашюта. «Где взяла?» Говорит: «Выменяла на светловском базаре за кусок хлеба. Свои лямки порвались, вот и выменяла у какой-то тетки». Базар наш — при вокзале, — пояснил капитан. — Народа проезжего тьма-тьмущая.
Факт был действительно пустяковый.
— А вы убеждены, что лямки из стропы немецкого парашюта?
— Искусственный шелк. Наши — хлопчатобумажные. — А если это не стропа, а кусок веревки?
— Можно посоветоваться со специалистами. Но наш оперуполномоченный увлекался до войны парашютным спортом. Правда, ему на этом поприще не повезло, сломал ногу и чуточку охромел.
Я продолжал задавать вопросы:
— Допустим даже — стропы от немецкого парашюта, ну и что из этого? Купила.
— Так я же, товарищ полковник, сразу предупредил: факт необычный, но пустячный…
— Давайте, — предложил я, — исключим всякую случайность, познакомимся с владелицей необычных лямок.
Окопы рыли на правом, крутом берегу Светлой и на левом — низменном, густо поросшем сосной, а кое-где дубом. Мальчишки, девчонки, женщины… Человеческий муравейник. Молчаливые, злые. Это от душевной и физической усталости. Тысяча с лишним километров от государственной границы, а поди ж ты, и здесь врага ждут.
Грунт песчаный, но он пророс корнями. Не лезет лопата — берутся за топор.
На окопных работах, пожалуй, нагляднее всего видно, что на защиту страны встали все — от мала до велика.
Я подумал о своем старшем сыне Константине, который тоже «мантулил», как говорят шахтеры, землю где-то на строительстве подмосковных оборонительных сооружений.
Казалось, невозможно найти кого-то в этом человеческом муравейнике, но капитан Копейка знал, где работает Надежда Степановна Сугонюк, видимо, он предусмотрел нашу поездку и собрал необходимые сведения. «Моторный хлопец, — подумал я о нем с благодарностью, — свое время умеет беречь и чужое тоже».
Капитан охотно рассказывал о Сугонюк в привычной, видимо, для него чуточку грубоватой, но необидной для собеседника манере.
— Сорок три года. В молодости, по всему, парни бегали за нею стадом. И сейчас еще недурна собой. Детей, правда, не нажила, сохла на личном хозяйстве. Домина — каменный, под жестью. Двор огорожен крепостным забором. Сад, пасека. Охраняет имение презлющий волкодав.
— А источники изобилия? — поинтересовался я.
— Смешанные. — Вложив в это слово все свое презрение к образу жизни Сугонюк, капитан Копейка пояснил: — Оба с мужем — колхозники. Числились даже ударниками. Но, по-моему, лучше всего их кормили пчелы. До десятка ульев держали. Да… Не лежит у меня душа к этому гражданину. Сколько чухлаевцы беды посеяли! А мы все простили. Они моего отца зарубили. Показал продотряду, где куркули прячут хлеб.
Вот теперь мне стала понятна его нетерпимость к Сугонюку.
— Вернулся этот комиссованный. Отметился в военкомате в первый же день. Свидетельство — в порядке. Кроме контузии, у него еще ранение в левое плечо, говорит, что плохо заживает. Похоже — не брешет: бледный-бледный, а от бинтов нехороший запах. Говорю ему: «Покажитесь врачам, может, у вас с раной непорядок». Отвечает: «Пчелки вылечат. Буду обкладывать раны прополисом». Это пчелиный клей, — пояснил капитан Копейка.
По его словам, Надежда Сугонюк жила довольно зажиточно. Пусть основой такого благосостояния была личная пасека, но все равно достаток не приходит к ленивым. В колхозе — ударники, дома — пасека, сад, огород, корова, поросенок, куры, гуси. За всем этим надо ухаживать: найти время, желание. И вот такая-то отменная хозяйка, отправляясь на две недели на тяжелую работу, прихватив огромный вещмешок с харчами… не починила лямки. Они были такие ветхие, что едва добравшись до Светлово, Сугонюк поспешила на базар за «свежей» веревкой! Не очень правдоподобно.
Оставив машину в сосновом бору, мы с капитаном Копейкой направились к Надежде Сугонюк.
— Вон, полюбуйтесь, — показал он.
Действительно, было чем полюбоваться. Сильная рослая женщина, стоявшая на дне будущего окопа, легко втыкала лопату в песчаную землю с обильной мелкой галькой и свободным широким движением выбрасывала за бруствер. Лопату за лопатой. В этих мерных движениях была какая-то неукротимость, своеобразная рабочая красота.
Женщина почувствовала, что за нею наблюдают. Прервала работу, выпрямилась. Я инстинктивно ждал, что она устало потянется, внутренне заохает, выгнется, снимая напряжение с натруженных мышц спины. Ничего подобного. Ноги — на ширину плеч, руки на черенок лопаты. Увидела нас, улыбнулась по-женски добро и в то же время занозисто.
— Диво-то какое! Два справных мужика. На всех окопах таких не сыщешь. А у меня одна лопата. Которому из вас ее передать? Другой-то, поди, до смерти обидится.
Я не спускал глаз с ее рук, опиравшихся на заеложенный, отполированный черенок. Широкие ладони с короткими пальцами-обрубками.
— Вылезайте к нам, Надежда Степановна, — сказал капитан. Подошел к окопу, протянул женщине руку.