на самом деле думает другой. И каждый знает, что другой знает об этом: они нагло лгут друг другу, но ни один из них не верит другому. Каждый знает, что другой лжет, и каждый знает, что его или ее ложь видят насквозь.
Ни одному из влюбленных эта ложь не сходит с рук. Оба понимают, что на самом деле происходит в симметричных и многоуровневых попытках обмануть другого, которые каждый из них предпринимает. Для них все предельно ясно. Но влюбленные абсолютно уверены, что их ложь не повредит их любви. Они знают, что, несмотря на всю ту ложь, что они говорят и слышат, их любовь устоит перед знанием об истине.
Я полагаю, что та близость, которую разделяют эти влюбленные благодаря тому, что оба знают о лжи другого, а также о том, что их собственная ложь на самом деле никого не обманула, является особенно глубокой и желанной. Достигнутая ими близость простирается на все уголки их души, которые являются для них особенно важными и для сокрытия которых они прилагают немалые усилия. Однако, несмотря на это, они знают, что каждый видит другого насквозь и что каждый добрался до сокровенных уголков души другого. Осознание ими того, что каждый из них одержим другим и что такое взаимопроникновение их лжи удивительным образом ведет используемый ими обман к истине любви, достойно восхищения.
Обычно я не рекомендую и не оправдываю ложь. Как правило, я целиком за истину. Тем не менее если вы уверены, что можете солгать себе в ситуации, подобной той, что описана в сонете Шекспира, то мой вам совет: дерзайте!
IX
Истина обладает инструментальной ценностью, если рассматривать ее как бы по частям. В конечном счете именно отдельные, индивидуальные истины являются полезными. Прагматическая ценность истины проявляется для инженера в утверждениях относительно предела прочности и эластичности материалов, для врача, например, в утверждениях относительно содержания лейкоцитов, а для астронома – в описании траекторий небесных тел и т. д. Никто из тех, кто ищет и использует истину подобным образом, не беспокоится об истине как таковой. Их заботят главным образом отдельные факты и выводы, которые можно из них извлечь. Но им не нужно для этого заботиться об абстрактных понятиях фактичности и истины. Их интересуют истины относительно фактов в конкретной области исследования. Их любопытство удовлетворено, когда они приобретают определенное количество, на их взгляд, истинных, и потому полезных, убеждений относительно определенных тем, в которых они особенно заинтересованы.
Но что можно сказать о ценности истины самой по себе, т. е. помимо тех общих предположений, которые я уже выдвинул относительно ценности индивидуальных истин? Для начала нам стоит прояснить, что именно мы пытаемся узнать, когда задаем вопрос о ценности самой истины или о том, зачем заботиться об истине как таковой? Но еще до этого нам следует прояснить для себя, что значит – конкретно и на практике – ценить и заботиться об истине в первую очередь. К чему на самом деле приводит забота об истине в отличие от заботы лишь о получении и использовании конкретных истин?
С одной стороны, конечно, человек, который заботится об истине, заботится также и об углублении и расширении нашего понимания отдельных истин, особенно тех, которые наиболее интересны или которые могут быть особо ценными. Забота об истине подразумевает и другие вещи: удовольствие и даже особую радость влюбленного от узнавания и понимания тех важных истин, которые прежде были не известны или не до конца ясны; стремление защитить от искажения и дискредитации те истины, которые у нас уже есть; и в целом решимость поощрять в обществе, насколько это возможно, активное и устойчивое предпочтение истинных убеждений в противовес невежеству, ошибкам, сомнениям и искажениям. У нас есть все основания полагать, что эти устремления искренне разделяют те, кто посвятил себя поиску конкретных истин относительно конкретных проблем. Действительно, трудно найти такого человека, для которого эти стремления казались бы несущественными.
Как бы то ни было, забота об истине играет совершенно иную роль в нашей жизни и в нашей культуре, чем забота о накоплении индивидуальных истин. Она имеет более глубокое и всеобщее значение. Она дает основание и мотив нашему любопытству относительно фактов и нашему признанию важности исследований. Именно потому, что мы понимаем важность истины для нас, мы и заботимся о накоплении истин.
Должен признаться, все это мало чем отличается от пересказа моей старой истории о полезности истины. Тем не менее есть здесь и другая сторона, уже гораздо более философская, и касается она не только наших практических потребностей и интересов.
О том, что мы существуем в этом мире как отдельные существа, отличающиеся от того, чем не являемся, мы узнаем благодаря тому, что сталкиваемся с препятствиями при воплощении своих намерений, т. е. сталкиваемся с сопротивлением попыткам реализации нашей воли. Когда определенные аспекты нашего опыта не подчиняются нашим желаниям, когда они, наоборот, неподатливы и даже враждебны нашим интересам, только тогда нам становится понятно, что они не являются частью нас самих. Мы осознаем, что они не подчиняются нашему прямому и непосредственному контролю; напротив, нам становится понятно, что они независимы от нас. Именно здесь кроется исток нашего понятия реальности, которое по сути является понятием о том, что ограничивает нас, т. е. о том, что мы не можем изменить или контролировать одним лишь усилием нашей воли.
По мере того как мы все больше узнаем о том, в чем именно и как именно мы ограничены, мы очерчиваем свои собственные границы и тем самым определяем свою собственную форму. Мы узнаем о том, что мы можем и чего не можем сделать, а также о том, какие усилия мы должны предпринять, чтобы осуществить то, что действительно нам под силу. Мы узнаем о наших сильных и слабых сторонах. Все это дает нам больше, чем просто обостренное чувство нашей обособленности – оно определяет, кто мы такие.
Таким образом, осознание и понимание нами собственной идентичности возникает и зависит от нашего признания реальности, которая совершенно независима от нас. Иными словами, оно возникает и зависит от нашего признания того, что существуют факты и истины, над которыми мы не можем осуществлять прямой и непосредственный контроль. Если бы таких фактов и истин не было и если бы мир неизменно и податливо становился таким, как нам бы хотелось, то мы не могли бы отличить себя от того, чем не являемся, и у нас не было бы того чувства, чем же мы на самом деле являемся. Только благодаря признанию мира упрямо независимых реальности, факта и истины мы осознаем себя как отличающихся от других и выражаем природу своей собственной идентичности.
Но как тогда мы можем не принимать всерьез значимость фактов и реальности? Как мы можем не заботиться об истине? Очевидно, что мы не можем.