Об одном из важных видов этимологических исследований
А. С. Мельничук
Наблюдающееся в послевоенный период значительное оживление этимологических исследований лексики индоевропейских, и в частности славянских, языков выдвинуло на передний план необходимость рассмотрения общих вопросов о принципах, методах и приемах этимологического анализа применительно к современному состоянию языкознания. Одна из относящихся сюда задач заключается в определении возможных в настоящее время основных видов этимологических работ как форм или способов этимологического исследования, в установлении места и роли каждого из этих видов в общем процессе развития современной этимологии и в выяснении степени их эффективности для дальнейшего прогресса сравнительно-исторического языкознания.
Вопрос о видах этимологических работ уже стал предметом обсуждения. В частности, этому вопросу была посвящена значительная часть доклада О. Н. Трубачева на Всесоюзном координационном совещании славистов в 1961 г.[1] В качестве основных видов этимологических работ автор выделил этимологические словари, этимологические исследования тематических групп лексики и исследования по этимологии отдельного слова, а также рассмотрел специфику каждого вида. При этом вполне обоснованно была подчеркнута важность этимологических исследований целых тематических групп, обеспечивающих, в частности, возможность учета системных связей между словами, входящими в состав одной группы[2].
Совершенно очевидно, что при всех объективных трудностях, которые приходится преодолевать в процессе этимологизации многих слов, учет системных отношений между лексическими элементами языка имеет для научной этимологии первостепенное значение[3]. По существу, все здание научной этимологии с самого начала представляет собой сложную модель своеобразных системных отношений между лексическими элементами родственных языков. Своеобразие и сложность этимологической модели лексического состава заключается в том, что она является результатом научной абстракции не только от синхронических отношений между языковыми единицами, как это бывает обычно для других системных построений в языкознании, но и (в значительно большей степени) от диахронических и территориальных видоизменений тождественных в прошлом единиц при их вхождении в различные синхронные системы. В этой модели системные отношения между словами внутри отдельных тематических групп, как и между целыми тематическими группами в пределах всего словарного состава, занимают значительное место. Но основу этимологической модели словарного состава образуют фонетические и семантические отношения между словами внутри отдельных этимологических гнезд и между целыми этимологическими гнездами, восходящими к различным корням праязыка. Именно непрерывное уточнение состава этимологических гнезд и углубление понимания системных отношений внутри гнезд и между гнездами составляют основную и непосредственную задачу всей научной этимологии в целом. При таком понимании основной задачи этимологии и при учете имеющегося опыта исследователей представляется целесообразным выделение еще одного вида этимологических работ — исследования этимологических гнезд, восходящих к одному нераспространенному корню, на лексическом материале целой группы или семьи родственных языков[4].
Можно предположить, что подробное рассмотрение целых этимологических гнезд составляло важный аспект исследовательской практики большинства крупных этимологов, авторов наиболее самостоятельных этимологических словарей. Такое рассмотрение стало необходимым сразу же после научного установления индоевропейских корней и с тех пор представляет собой одну из двух взаимосвязанных сторон этимологизирования наряду с возведением отдельных слов к определенным корням. При этом могут преследоваться две разные цели: с одной стороны, подробное рассмотрение всей совокупности слов родственных языков, возводившихся когда-либо к данному корню, и сопоставление сомнительных в этом отношении слов с другими этимологическими гнездами, к которым эти слова могут быть отнесены, является одним из наиболее эффективных способов проверки уже предложенных этимологий; с другой стороны, поиск и рассмотрение новых слов, которые могут быть возведены к данному корню, обеспечивают возможность установления новых этимологий, основывающихся на совокупности этимологических связей в рамках целого данного гнезда. Специфика этого вида исследования, заключающаяся в направлении исследовательской процедуры — не от данного слова к искомому этимологическому гнезду, а от данного гнезда к искомым отдельным словам, — является важным, пока что полностью не используемым, источником дополнительных возможностей этимологизирования.
Эффективность этимологического исследования, охватывающего целые гнезда слов родственных языков, отчетливо видна во всех тех случаях, когда результаты исследования оформляются в виде статей или монографий, как, например, у П. Персона[5], а не распределяются между разными статьями этимологического словаря. На современном этапе развития этимологии индоевропейских языков этот вид этимологического исследования может быть особенно эффективным в применении к лексическому материалу таких языковых групп, которые сравнительно редко служили основой для разработки этимологии целой языковой семьи. В значительной степени к таким языкам принадлежат славянские. Наиболее существенные результаты могут быть достигнуты при сочетании этого вида этимологических исследований с работой по составлению этимологического словаря, что дает возможность предварительно выявить этимологические гнезда, заслуживающие исследования в первую очередь.
Высказываемые здесь положения основываются главным образом на результатах непосредственного исследования двух этимологических гнезд, восходящих к и.‑е. корню *kes‑ со всеми его древними разновидностями и к и.‑е. корню *bhā‑/*bhə‑, на материале славянских и других индоевропейских языков. В обоих случаях исследование строилось в виде подробного обзора лексического материала различных групп индоевропейских языков, который возводится или с фонетической точки зрения может быть возведен к данному корню, причем особое внимание было уделено материалу славянских и балтийских языков. Привлекались также казавшиеся несомненными соответствия из семито-хамитских языков — главным образом по данным Г. Меллера и А. Кюни.
Проведенные исследования показали, что отыскание и сопоставление возможно большего количества слов из родственных языков, которые в фонетическом отношении могут быть возведены к данному корню, делает возможным установление неожиданных семантических переходов и генетических связей между сопоставляемыми словами. Вследствие этого слова, оставшиеся в прошлом без удовлетворительной этимологии, занимают определенное место в уже разработанном этимологическом гнезде. Вместе с тем сопоставление соответствующих данных из всех групп родственных языков способствует уточнению и конкретизации первоначальной семантики индоевропейского корня.
В частности, при исследовании этимологического гнезда, восходящего к корню *bhā‑ ‛говорить, рассказывать’, более древнее состояние которого восстанавливается в виде *bhəʼə (ср. евр. bēʼēr ‛объяснять, разъяснять’; иврит. ‛толковать, комментировать’, nibbāʼ ‛прорицать’, nābīʼ ‛пророк’, араб. nabbaʼa ‛он сообщил’, nabaʼuⁿ ‛сообщение, известие’), к различным широко представленным в славянских языках производным основам от этого корня, в основном рассмотренным уже в сравнительном словаре Л. Садник и Р. Айтцетмюллера[6], удалось возвести еще несколько славянских лексических образований, этимология которых до настоящего времени оставалась неразработанной или спорной. При этом особенно заметно пополнилось количество образований от основы bar‑, содержащейся в диалектных русских образованиях бараба́рить ‛тараторить’, бара́бара ‛вздор, чепуха’, та́ры-ба́ры (обозначение беспечной болтовни), укр. та́ри-ба́ри то же, словен. bȃrati ‛спрашивать’, bárli ‛шутка’, болг. диал. барам ‛спрашиваю’, польск. baraszki ‛шутки, проделки’, barłożyć ‛болтать’ и др. К этой группе образований легко присоединился объяснявшийся до сих пор по-разному укр. глагол бари́тися ‛задерживаться, мешкать’, русск. диал. бари́ться то же, бари́ть, блр. диал. барыцца то же[7]. Этот глагол проще всего объясняется как результат развития обычной и в настоящее время префиксальной формы забари́тися ‛задержаться, замешкать’ с первоначальным значением ‛заговориться, заболтаться’, т. е. увлечься разговором на слишком долгое время (ср. русск. заигра́ться, засиде́ться и т. п.). Абсолютную параллель к этому образованию составляет укр. диал. загуря́тися ‛задерживаться, замешкиваться, развлекаться’, загу́ритися ‛задержаться и т. д.’, загуря́ти, загу́рити ‛занимать, развлекать разговорами’ от глагола *гурити ‛говорить’ (ср. русск. диал. гуркать, а также бала-гур, говорить). Первичность префиксальной формы с за‑ в укр. забаритися ‛задержаться’ подтверждается еще и тем, что в украинском языке имеется только производное прилагательное забарни́й ‛медлительный, требующий много времени’, но нигде не зафиксирована беспрефиксная форма *барний. Дальше, к этому же гнезду присоединяется охарактеризованное М. Фасмером как темное слово русск. диал. бартé ‛пожалуйста, прошу тебя’[8], являющееся аллегроформой прежнего *