— Завязывается. Как я и предполагал, вокруг КВЖД, — проговорил Павел Иванович. — Пожалуй, ты прав — японцами. «Держи вора!» громче всех кричит сам вор. А развязывать этот узелок, или — как там по-твоему? — расшифровывать иероглиф, хочешь не хочешь, а придется. Нам с тобой, Василий.
Глава третья
Панихида по безвременно почившему генералу Данилину в православной церкви союза галлиполийцев на рю Мадемуазель окончилась, толпа прихожан чинно двинулась к дверям. Но тут от одного к другому передали, что офицерам велено собраться в притворе церкви.
— Господа офицеры! — адъютантским тенором подал команду штаб-ротмистр Мульча, и в комнату под сводами вошел генерал Кутепов.
Путко повел взглядом по сторонам. Проплешины. Патлы. Жеваные сюртуки. А прикроешь глаза — можно представить: парадные мундиры, эполеты, аксельбанты… Да и Александр Павлович Кутепов, генерал от инфантерии, сам в сером твидовом пиджачке. Котелок. Зонтик. По виду — рантье средней руки… Ан нет! За ним сила. Весь РОВС[2], сотни тысяч солдат и офицеров бывшей российской армии, ставших эмигрантами.
— Господа, — не повышая голоса, но отрывисто, по-командирски, начал Кутепов. — Рад доложить, что великий князь Николай Николаевич имел личную аудиенцию у президента Пуанкаре и получил от него карт-бланш на организацию во Франции русских военных школ. — Генерал сделал значительную паузу и продолжил: — Это, господа, означает и подготовку-переподготовку унтер-офицерских и младших офицерских кадров, кои за годы безвременья подзабыли военную науку, а она, даст бог, пригодится в недалеком будущем; это и воодушевляющий пример солидарности страны-союзницы, это и посильная, хотя и скромно оплачиваемая фондом великого князя служба для многих из вас.
По собранию пошел одобрительный гул.
— Наряду с сим радостным известием вынужден доложить и о прискорбном: «возвращенцы» усиливают свою зловредную деятельность. Еще до тысячи ходатайств поступило от эмигрантов в представительство Совдепии на рю Гренель. В числе ходатайствующих немало рядовых чинов, казаков. Но что особенно прискорбно, имеются и офицеры. Позор, господа! Отказаться от жертвенного порыва! Продать свои шпаги большевикам!..
Лицо Кутепова дошло бурыми пятнами. Гнев его передался собравшимся. Толпа загудела.
— Мы должны, господа, принять меры. К слову сказать, президент обещал великому князю содействие в искоренении деятельности зловредного «Союза возвращения».
Антон Путко продолжал с интересом разглядывать генерала. Невысок. Невзрачен. Черноус и чернобород. Довольно молод, едва за сорок. Кутепов лишь не так давно, после смерти барона Врангеля, принял пост председателя РОВС. В отличие от Деникина, Лукомского, Юденича и иных он выдвинулся лишь в гражданскую войну, до нее был дворцовым «шаркуном» — командовал лейб-гвардии Преображенским полком. Боевой путь начинал в Добрармии под Ростовом, потом командиром корпуса наступал до Орла и отступал до Новороссийска; уже в Крыму, у Врангеля, командовал армией… После войны Кутепов так и находился при бароне, в Югославии, пока великий князь Николай Николаевич не вытребовал его в Париж.
Перед тем как расходиться, штаб-ротмистр Мульча назвал несколько фамилий:
— Этих господ офицеров Александр Павлович просит задержаться. Остальные свободны.
Путко знал, что почти все названные — бывшие офицеры разведки, контрразведки и жандармерии. Его в этом списке не было.
Вечером следующего дня Путко катил на своем потрепанном «дофине» по французской столице, равнодушно принимая наскучившее высокомерие Елисейских полей, великолепие Трокадеро, сияние неба над иллюминированными мостами. Сам он снимал комнату в пригороде, в Биянкуре, неподалеку от заводской площади, посреди которой на постаменте стоял проржавевший танк FT — первая продукция фирмы, освоенная еще в семнадцатом году. С такими «сухопутными дредноутами», или, как называли их в армейской среде, «стальными гробами», Путко имел дело еще на Перекопе. Теперь он работал механиком в экспериментальном цехе этого завода. Ныне фирма переключилась на кабриолеты, ландо, грузовые автомобили, однако продолжала выпускать и модернизировать и военную продукцию. В цехе новинки отлаживались, подготавливались к серийному производству. Работать приходилось много. Зато и жалованье было вполне приличное. Мало кто из эмигрантской братии устроился так хорошо. Бывшие блестящие гвардейские офицеры почитали за счастье получить место шофера такси или официанта. Устраивались кто как мог. В большинстве же и вовсе перебивались с хлеба на воду. Исключая, конечно, тех, кто своевременно озаботился переводом ценностей в европейские сейфы или пользовался опекой разных «фондов», учрежденных для поддержания в среде белой эмиграции воинственного духа.
Сейчас, уставший после изнурительной смены, лязга станков, Путко неторопливо вел свою машину в потоке разномастных авто. Равномерное движение, привычно-сосредоточенное внимание снимали напряжение дня. Торопиться ему некуда. В целом городе никто не ждет его, и остается лишь думать, как убить вечер…
Он свернул на Севр-Лекурб и — такая случайность! — увидел бредущего по тротуару Мульчу. Со стороны долговязый, худющий, узколиций штаб-ротмистр в непомерно коротком макинтоше напоминал борзую, потерявшую след. Путко притормозил. Окликнул.
— Ишь ты! — Офицер оглядел машину. — Взял напрокат?
— Да нет, собственный.
Мульча бросил взгляд в кабину, понимающе гмыкнул:
— Подрабатываешь без счетчика?
— Нет. Просто выкупил на своей фирме, — небрежно ответил Путко.
— Ишь ты! — штаб-ротмистр не мог скрыть зависти. — А что за фирма? Где ты обретаешься?
— На «Рено», в Биянкуре.
— Ишь!.. Вот бы мне! — Лицо его еще больше заострилось. Путко понял — в брюхе его пусто. Посочувствовал:
— Можно обсудить. Не хочешь чего-нибудь пожевать и пропустить по рюмочке? Я плачу.
Они зашли в бистро.
— Желаешь аперитив, мартель?
— Водку! — с вожделением выдохнул Мульча.
— Две двойных «Смирнофф», — заказал Путко бармену. — Четыре сэндвича.
— Душу воротит, как они тут пьют: наперстками, без закуски! — Штаб-ротмистр опрокинул в рот рюмку, зажевал.
Путко думал, что он набросится на бутерброды, а он откусывал медленно, едва ли не с отвращением. Пальцы его дрожали.
— Значит, на завод хочешь? Кем можешь? У меня-то как-никак почти полный курс Петербургского императорского технологического, — со вкусом выговорил Путко.
— Ишь ты!.. — Мульча снова с недоброй завистью глянул на него. Наморщил лоб. Обозначились две продольные вкладки. — Шут его знает… Рубать — это могу… Стрелять тоже не разучился… Тачку возить? Не-ет, на завод не пойду. Как-нибудь перебьемся. Нынче такие перспективы открываются!
Путко заказал еще две двойных. К его удивлению, штаб-ротмистр был уже под хмельком.
— Я вчера в церкви задержаться не мог: вечерняя смена… О чем там разговор был?
— РОВС открывает военные школы. Будем учить скотину уму-разуму! — неожиданно ожесточился, ударил кулаком по стойке Мульча. — Ну и еще о «возвращенцах». — Придвинулся. — Решено создать группу, чтоб давить их! — Он выругался. — Помнишь, как у Пуришкевича — «каморы народной расправы» при его «дружине Михаила Архангела»?.. Эх и погуляли тогда! По жидам и студентам-интеллигентам!.. Бросай свою грязную работу. Хочешь, спротежирую? Ты в каких частях служил?
— Артиллеристом. На Юго-Западном. Потом на флоте.
— А-а… — разочарованно протянул Мульча. — Не-ет, мы своих, с опытом… Но ежели рвешься — спротежирую!
— Стоит подумать. Расскажи подробней, что это за «каморы». Еще по одной?
— Ишь ты! Не откажусь, коль такой щедрый…
Глава четвертая
В риге было сухо и душно от крепкого запаха свежего сена. А сверху по дранке крыши нудил дождь.
Алексею было жарко от полулежащей рядом с ним Нюты. Она вольно раскинулась на развороченных для просушки снопах жита, запрокинув за голову руки, выставила круглые локти. Девушку не было видно. Но он, пообвыкнув в темноте, старался разглядеть ее в коротких отсветах огня, мигавшего из заслонки печи.
— Нют!.. — колотилось его сердце, перехватывало горло.
Он осторожно повел рукой.
— Иди ты! — небрежно ворохнулась она, отказывая, но и не отстраняясь. — Лучше послухай.
О чем мог он слушать, когда туманило, кружило голову, все тело наливалось тяжелой истомой и мысли, желания стремились к одному?.. А она таинственным голосом продолжала:
— Маменька божится, истинная правда… Сама не видела, да Маха-Птица сказывала, что своими глазами подглядела, как он колдовал. В чистый четверг было. Пришел, значитца, он в Черный лес, стал под осиновое дерево и начал чось бормотать, подзывая своих нечистиков. Они и полезли-поскакали. Разные! Страшенные! Кто с хвостом, кто с рогом, а боле всего — гады, змеи то исть!.. И вот Петрич стал еще бормотать, Маха издаля не услыхала, а вроде как посылал их на работу. Они и поползли, поскакали в разны стороны… Да убери ты лапы, а то уйду!
Не поймешь: серьезно сказала или просто так, для игры. Он отнял руку. Закипая злостью, еле сдерживаясь, буркнул:
— Да куда ж гадов на работу, кака у них работа? Лес рубить, сено косить, что ли?
— Рази за тем с чистиками водятся? — удивилась его непонятливости Нюта. — Ихняя работа — молоко у коровы отымать аль куриц приворожить, чтобы соседям яйца несли, да ишо рожь кому пережинать. По одному колоску все поле пережнут, ни меры с десятины не соберешь!
В черном пряном воздухе сарая все Нютино казалось правдой. Алексей верил и не верил. Полувера эта коренилась в вековом убеждении ладышских жителей, что колдуны и знахарки живут себе так же, как пашенные крестьяне и смолокуры, лесорубы и сплавщики. Только их куда меньше — по одному умельцу на деревню, а то и на две деревни, как доктор или землемер, или председатель сельсовета. Однако открыто о колдунах не говорили, боялись навлечь их гнев, хотя по именам и знали. В Ладышах колдуном был пастух Иван Петрович — Петрич. Не простым колдуном, а «вековешным», перенявшим навыки от отца, тоже пастуха, а к отцу умение перешло от деда. В деревне Петрича побаивались, и даже спьяну никто его не ругал. Прошлым летом в Черном лесу медведь трех коров заел, а слова дурного пастуху не осмелились сказать: набормочет нечистиков да хвороб, пустит по миру.