Большинство тех, кто носил лаконианский синий, пришло с «Нотуса», но Суйет Клингер, местный представитель в Ассоциации Миров, вместе со своими людьми тоже выбрала одежду, перекликающуюся с униформой лаконианцев. Почти того же оттенка синего и очень похожего кроя. Не совсем лаконианская форма, но что-то в том же духе. Суйет встретила Бирьяра печальным взглядом.
— Сочувствую, сэр, — сказала она. — Уверена, принять такое решение было нелегко.
Он знал, какого она ждет ответа. «Дисциплина — основа политики Высокого Консула». Ничего сложного, но все, что приходило Бирьяру в голову: «С чего это вы так уверены?»
Клингер знала о нем не больше того, что ей рассказали лаконианцы. Она проявляла бы такое же участие к любому, кто мог занять его пост. В свою очередь, любой на ее месте отнесся бы к Бирьяру так же, как она. Они друг для друга не люди. Роли, и только. Все согласно этикету. Неискренность этой картины просто угнетала.
Он кивнул.
— Дисциплина — основа политики Высокого Консула.
Она с уважением отвела взгляд. Формальности были соблюдены.
Бирьяр двигался сквозь угрюмую толпу, приветствуя каждого и получая приветствия. Формальности. Они всего-навсего придерживались формальностей. Солнце стремительно неслось к горизонту, тени вокруг двигались, и Бирьяру стало казаться, что он торчит здесь уже несколько часов, но оставалось еще столько кивков, которыми приходилось обмениваться, столько слов, которые приходилось говорить. Мертвеца отнесли к рециркуляторам, и медики удалились.
Ощущалась какая-то странность и где-то даже несправедливость в том, что местный ворюга останется в живых, а то и выйдет на свободу. Носить звание лаконианца значило придерживаться высшего стандарта, и предательство этого стандарта требовало ответных мер того же уровня, но эта мысль все равно терзала Бирьяра. По крайней мере сейчас. Отдохнуть бы да плотно перекусить, глядишь, и отпустило бы. Лица людей начали сливаться. Один, другой, третий, и так пока Бирьяра не перестало заботить, с кем он говорит.
Он подошел к человеку, с которым никогда не встречался лично. Каштановые волосы, серьезное выражение лица и похожая на крошку гудрона родинка на щеке. Бирьяр едва не отшатнулся, пораженный всплывшей вдруг в подсознании и объясняющей этот гудрон картинкой, но тут понял, что это забавно, и даже почувствовал некое странное удовольствие.
— Заместитель Балечек, — сказал Бирьяр. — Рад наконец с вами познакомиться.
Глаза Балечека распахнулись чуть шире. Он тут же расплылся в улыбке от удивления, что его узнали, а Бирьяр пожал ему руку и удалился. Теперь заместитель будет помнить приятный момент, который показал, что он важен новому губернатору. А функционально их встреча могла служить примером организации хороших отношений с местной властью, что послужат надежным цементом для лаконианского управления Обероном. Ну и поводом для грязных шуток между Бирьяром и его женой, но этот факт он обнародовать не собирался. Это только для них с Моной. «Работает лучше, когда знаешь толк в процессе», — сказала она тогда. Бирьяр хотел знать толк в процессе правления Обероном, даже в тех областях, что казались очень сложными. Особенно в них.
Готовая отвезти губернатора в офис машина ожидала у границы двора. Он нырнул внутрь, майор Оверстрит забрался следом и сел напротив. Его бледное бритое лицо блестело от пота.
— Как вы, сэр?
— Прекрасно, — ответил Бирьяр. — голова побаливает.
— Затыка, — сказал Оверстрит.
— Что?
Машина тронулась, прохладный воздух, свежий, словно прямиком из рециркуляторов «Нотуса», овеял лицо Бирьяра и наполнил ноздри. Он обратил внимание на отсутствие здесь оберонской вони, и ужаснулся мысли, что в конце поездки придется в нее возвращаться. Все же разумнее будет не избегать вонючего воздуха. Эти перерывы только отсрочат ассимиляцию.
— Они называют это затыкой, сэр. Обычное явление для приезжих. Здешние четырехчасовые циклы плохо сочетаются с нормальным суточным ритмом. Раздражительность, головная боль. У некоторых примерно через месяц появляется головокружение и спустя несколько дней проходит. Наш мозг таким образом просто приспосабливается к новой среде.
— Буду знать, — сказал Бирьяр. — Вас она тоже беспокоит?
— Беспокоит, сэр, — ответил Оверстрит. — Жду не дождусь, когда кончится.
На улицах сгущались на этот раз настоящие сумерки. Кончался день, наступал вечер. Бирьяр надеялся сделать все как надо и успеть заснуть до ночного рассвета. Если выйдет проспать всю ночь и заставить организм воспринять ее как полные двенадцать часов темноты… Такое страстное желание отдохнуть застало Бирьяра врасплох. Может, он устал больше, чем ему казалось.
— Насколько продвинулось другое ваше расследование? — спросил Бирьяр.
— Человек с металлической рукой.
Оверстрит словно обозначил заголовок отчета. Не спрашивал, не утверждал, просто поставил метку, с которой собирался раскрывать содержание.
— Он заметная фигура в местном криминальном мире. Пользуется несколькими именами, но ни одно не упоминается записях правоохранительной системы. Не имеет аккаунтов в валютной системе, хотя ключ, которым он пытался вас подкупить, однозначно говорит о свободном доступе к фонду неотслеживаемых средств.
— Откуда он взялся?
— В базах никаких данных о его прибытии.
— Он, значит, из-под земли выскочил? — спросил Бирьяр несколько резче, чем хотел.
Оверстрит пожал плечами.
— Я работаю с учетом предположения, что местные базы данных неточны и скорее всего страдают от постоянных взломов.
Бирьяр откинулся на сиденье. Группа молодежи играла в футбол прямо на улице, а охрана кричала, чтобы они разошлись и пропустили машины. Бирьяр наблюдал. Длинноногие, долговязые молодые люди. Может, астеры. Может, просто подростки. Кто-то из них мог оказаться сепаратистом-террористом. Да все могли. На миг само пребывание на поверхности планеты показалось безумием. Тут не было безопасных мест. Не могло быть.
— Он не какой-нибудь преступный гений, — сказал Оверстрит. Машина поехала дальше. — Просто у него есть фора. Мы его выследим.
— Не отдавайте его местной полиции. Он погостит у нас, пока мы не выясним, как он обошел наши протоколы безопасности.
— Понял, — ответил Оверстрит. — Значит, никакого официального ареста?
— Как только этот человек поможет нам с анализом системы безопасности, мы вернемся к вопросу об аресте, — сказал Бирьяр. Помолчал и добавил: — Он разговаривал с моей женой.
— Есть, сэр. Вас понял.
Имение теперь хорошо охраняли. Лаконианские десантники в силовой броне несли стражу на подъездах и крышах. Из-за них Бирьяр многое терял. Он должен неколебимо и уверенно нести людям волю Дуарте. Но с постоянной охраной губернатор выглядел встревоженным, а тревога делала его слабым в глазах людей, и при этом он никак не мог заставить себя отозвать охрану или отправить ее на другую службу.
Он вошел в личные покои и расстегнул воротник. За проведенное здесь время Бирьяр кое-что поменял в губернаторском особняке. Он привез не много вещей из старого дома на Лаконии, но то, что привез, занимало почетное место. Снимок с получающей лаконианскую награду за безупречную службу Моной висел на самой освещенной стене. Керамическая скульптура, свадебный подарок Моны. Каллиграфическая гравюра с тисненой золотом цитатой Высокого Консула Дуарте: «Трудись над дисциплиной, твори добро без труда».
Все остальное в комнате было чужим. Гофрированные настенные светильники с разными спектрами для дневной и ночной темноты. Волокнистые панели под дерево, сделанные из оберонских древоподобных организмов, похожих на деревья Земли. Здесь ничего не напоминало дом. Комната будто говорила Бирьяру, что он тут не к месту. Словно отталкивала прочь. Он не сомневался, что со временем это чувство пройдет.
Бирьяр потянулся. Узел меж лопаток стал его постоянным спутником, как и ощущение песка под веками. Дверь за спиной Бирьяра со щелчком отворилась, и послышались шаги Моны, такие же знакомые и легко узнаваемые, как ее голос. Он обернулся, и сердце ухнуло в живот.
— Что с тобой? — спросил он.
Она упала в плетеное кресло и помотала головой. Он видел раньше этот едва заметный, напряженный, бессознательный жест. Она злится. Ну ладно хоть не боится. Он подошел и сел рядом, но касаться ее не стал. Ее гнев плохо поддавался физическому утешению
— Здесь все прогнило насквозь, — сказала Мона. — В «Си-Тамьяне» процветает мошенничество, которое годами на корню рубит исследовательские приоритеты. Годами. Может, вообще с самого начала.
— Рассказывай.
Она рассказала. Не только о том, как ее координатор вносила себя в патентные соглашения, но и о том, что муж координатора — фининспектор профсоюза; что она получила место в офисе Моны через головы нескольких более квалифицированных кандидатов; что декларируемый ею доход и близко не похож на реальные суммы в ее кармане. Голос Моны с каждой фразой становился все жестче, гнев с каждой мыслью разгорался все ярче. Бирьяр слушал, сцепив руки и глядя прямо на жену. Деталь за деталью на плечи ложился новый груз. Коррупция на коррупции и коррупцией погоняет. Тут, кажется, пациент скорее мертв, чем жив.
— И вот еще что, — голос Моны перешел в крещендо. — Либо в руководстве и профсоюзе ничего не знают, то есть там сидят бездарные дилетанты, либо знают все, и тогда они в доле.
Бирьяр опустил голову, пытаясь уложить полученную информацию. Мона смотрела в никуда и качала головой. Пара миллиметров, туда-сюда. Словно неслышно ругала кого-то. Да наверное, и ругала.
Послышался вежливый стук. Горничная. Пришла подмести или сменить постельное белье. Бирьяр попросил зайти попозже и услышал в ответ невнятные извинения. Мона даже не заметила. Он рискнул взять ее за руку.
— Обидно, — сказал он.
— Мы должны все исправить, — ответила она. — Так не может продолжаться. Это воровство стоило многих лет труда. Веронику нужно арестовать и выслать. В профсоюзе начать расследования и чистки. Неизвестно, насколько глубоко проникла эта зараза.