Вдоль стен располагался ряд шкафчиков с бесчисленными циферблатами, переключателями, проводами и крошечными радиолампами. Это было похоже на обычный радиоприемник, только без громкоговорителей и наушников. В центре комнаты стояли бок о бок два очень глубоких и удобных кресла.
– Все будет очень просто, – тихо сказал Мельбурн. – Я не буду вдаваться в подробности об этом аппарате, пока мы не увидим, как он работает. Однако я могу пояснить, что комната абсолютно звуконепроницаема, так что никакие посторонние шумы не смогут проникнуть в нее. Кроме того, я поддерживаю в ней температуру на одном уровне. Эти меры предосторожности необходимы для предотвращения искажения звуковых ощущений и воздействия тепла и холода на прибор. Это единственная причина, по которой мы вынуждены находиться в этом помещении, поскольку оно специально приспособлено для восприятия этих ощущений.
– Видите ли, прибор, как и радио, работает на расстоянии. Сейчас я проверю, подходит ли вам длина волны. Когда я это сделаю и настрою прибор, вы сможете воспринять историю, насколько я знаю, в любой точке мира. Приемное устройство не требуется, поскольку он воздействует непосредственно на мозг. Но для получения чистого сигнала необходимы идеальные условия.
Я уселся в одно из кресел и слегка зевнул. Мельбурн, работавший с приборами, заметил мой зевок и одобрительно заметил.
– Это хорошо. Чем более отстранится ваше тело от реальных ощущений, чем ближе оно будет ко сну, тем лучше и ярче будут ваши впечатления.
Он нажал несколько кнопок и покрутил диск настройки чуткими пальцами.
– Теперь сосредоточьтесь на мгновение на слове «Венера», – приказал он.
Я сделал это и вскоре услышал слабое жужжание, шедшее из прибора. Затем Мельбурн, удовлетворенно кивнув, повернул переключатель, и жужжание прекратилось.
– Так я определил вашу длину волны, – объяснил он. – Я определил и свою собственную – можно транслировать одновременно две или более длин. Я также могу транслировать более одной роли. В то время как вы, например, в записи, которую мы собираемся получить, будете человеком, просыпающимся в незнакомом мире, я подключу себе длину волны, чтобы воспринимать эмоции и ощущения девушки по имени Сейда.
Он подошел к другому креслу и сел в него.
– Теперь все готово, – сказал он. – Когда я нажму эту кнопку на подлокотнике моего кресла, свет погаснет. Через мгновение мы окажемся под воздействием машины. Не думаю, что что-то может случиться. – Он улыбнулся. – Если что-то произойдёт, и вы будете достаточно наблюдательны, чтобы это заметить, вы сможете вызвать моего дворецкого с помощью электрического устройства, усовершенствованного мною, просто произнеся его имя, Питер, обычным тоном. Но я не понимаю, как что-то может пойти не так.
Мы протянули друг другу руки и молча пожали их.
– Удачи, – сказал я. – Результат этого дела значит для меня почти столько же, сколько и для вас.
Снова улыбнувшись, Мельбурн ответил:
– Тогда и вам удачи.
В этот момент свет погас, и мы несколько мгновений сидели в полной темноте…
Вспоминая эту сцену во время купания в то утро, когда я выбрался из озера, я начал яснее понимать, что со мной произошло. Очевидно, что с Мельбурном я виделся прошлой ночью, и странная другая жизнь, о которой я вспоминал ранее, была пережита мною в Обители Жизни.
Но это было еще не все. Я мысленно вернулся к пробуждению на холме и к посадке в Ричмонде. Я вспомнила разговор с Эдваром в квартире, на котором остановился, вернувшись к своим воспоминаниям о Мельбурне.
Теперь, когда я вылез из ванны, вытерся и оделся, я мысленно вернулся к тому любопытному, сказочному приключению в сказочном городе. Я все еще не мог поверить, что все это было нереальным, настолько ярким и чётким оно было.
Барет и Сейда
Я помню, что прожил почти два месяца – или мне так казалось – в том, другом мире. Мне отвели квартиру рядом с квартирой Эдвара – между нами было жильё Сейды. Эдвар посвятил меня в детали жизни, которую я должен был вести. Сам он был довольно холодным человеком: его интересовала древняя история и археология, и по утрам он проводил время за работой в Исторической библиотеке или в своем кабинете, а остальное время мотался по миру в диковинных экспедициях, совершая открытия – я полагаю, изучая территории, обычаи и летописи из других городов.
Сейда посвящала мне большую часть своего времени. Именно она брала меня с собой в разные места, показывая природные красоты этого мира. Видите ли, там были не только пологие склоны и вершины холмов. Там были горные утесы, высокие и дикие, как Альпы, леса, непроходимые и тихие, как джунгли Амазонки, и реки, несущиеся по камням или падающие с горных утесов на тысячи футов вниз.
В первый раз, когда я отправился с ней, она привела меня на гигантскую вершину, с которой открывался вид на море. Там, конечно, было небольшое ровное место для посадки воздушного корабля. Мы оставили его там и последние сто ярдов или около того поднимались пешком. Наш путь пролегал сквозь сильный снегопад, но было не слишком холодно, зато было волнительно и пьяняще. На нас были наши обычные костюмы, состоявшие из коротких штанов и туники.
Мы стояли на вершине и смотрели на самый величественный пейзаж, который я когда-либо видел. На востоке простиралось залитое солнечными лучами море, глубокое и очень синее. Берег был просто темной линией далеко внизу под нами. На многие мили к морю тянулась длинная полоса травы и полей, а за ней начинался лес. К северу горы выползали из-под полога леса и спускались к морю, поднимаясь все выше, пока не превращались в обширное дикое скопление утесов и скал, скрывающих море, и их вершины, насколько хватало глаз, были покрыты снегом или туманом. Затем холмы полого спускались к западу, образуя ряд лесистых долин, по которым текла широкая река, виденная мною при пробуждении, она спускалась с гор и пересекала долины, пока не разливалась по широкой низине на юге и не устремлялась на восток, к морю. Я знал, что повсюду, в долинах и на равнинах, разбросаны города, одинокие и высокие, как тот, что назывался Ричмондом. Но мы оказались так высоко в горах, что они были невидимы для нас – возможно, зоркий глаз смог бы различить их, крошечные белые точки, притаившиеся на земле.
Я повернулся к Сейде – и у меня перехватило дыхание. Налетевший с моря ветер хлестнул ее по тонкому одеянию и оно затрепетало у неё за спиной, словно быстрые крылья бабочки. Ее короткие темные волосы он откинул назад со лба, открывая чистый, нежный профиль ее лица. Я никогда не видел столь грациозной девушки. Я глазел на неё, пока она не повернулась в мою сторону и не встретилась со мной взглядом. Мне показалось, что в нём я уловил что-то изумлённое и необъяснимое.
– Боже мой! – крикнул я сквозь шум ветра, – Вы прекрасны!
Она слегка нахмурилась, но ее глаза по-прежнему испытующе смотрели на меня. Я шагнул вперед, оказавшись лицом к лицу с ней. Но я не прикоснулся к ней. Я боялся прикасаться к чему-то настолько чистому.
– Вы принадлежите этому месту, Сейда, – добавил я. – Ветер – это часть вас, и горы, и море. Вы не должны жить среди всех этих городских людей. Вы принадлежите этому месту.
Она слабо улыбнулась, глядя на меня снизу вверх.
– Вы принадлежите этому месту больше, чем я, Барет, – сказала она. – Вы пришли к нам не из города, а с холмов.
Мы долго стояли, глядя друг другу в глаза. Я хотел обнять ее, но не сделал этого. Наконец я отвел взгляд и посмотрел на море, озадаченный и встревоженный. Я никогда раньше не испытывал ничего более прекрасного и ничего более болезненного. Внезапно я понял, что хочу стать кем-то, сделать что-то – не для себя, а для нее. Это было странно.
– Пойдемте, – сказала она наконец, – нам лучше вернуться.
– Я бы хотел остаться здесь навсегда, – угрюмо ответил я, в последний раз охватывая взглядом необъятный горизонт.
– Я бы тоже хотела, – призналась она, затем, понизив голос, добавила: – Но это невозможно. Каждый должен следовать своей программе.
Мы вернулись на воздушный корабль и поднялись в прохладный, разреженный воздух. На обратном пути я стоял позади нее, наблюдая за ее стройным телом, пока она управляла кораблём. Время от времени она поворачивала голову и смотрела на меня через плечо, а затем быстро отводила взгляд.
– Почему, – спросил я ее, когда мы пролетали над долинами и рекой по дороге домой, – почему эти холмы выглядят такими ухоженными, как будто их кто-то построил?
Она оглянулась и улыбнулась.
– Они были спроектированы, – сказала она. – Холмы, реки и самые высокие горы – все это было создано нашими художниками-пейзажистами для достижения различных эффектов. Даже линия моря была очерчена и упорядочена художниками.
– Но зачем? – удивился. – Разве это не было ужасной тратой энергии?
– Нам так не казалось, – ответила она. – После того, как мы узнали секрет искусственной пищи, нам больше не нужно было возделывать землю, разве что на небольших участках. И мы хотели, чтобы вокруг нас была совершенная красота. Поэтому мы изменили очертания Земли и уничтожили насекомых, вредных животных и сорняки. Мы сделали Землю такой чистой и ухоженной, какой она никогда раньше не была.
– Это, должно быть, был потрясающий труд.
– Это доставило нам удовольствие. Наш внутренний инстинкт – всё обустраивать и переделывать, упорядочивать нашу жизнь так, чтобы мы знали, какая она есть и какой она всегда будет. – Она помолчала и тихо добавила: – Здесь обязательно нужно быть чуть-чуть детерминистом.
Мы больше не разговаривали до нашего прибытия в Ричмонд.
У меня нет цели подробно описывать все, что произошло за то время, что я провел в этом мире. В основном всё это было связано с Сейдой и нашими ежедневными путешествиями по миру. В конце концов, это не любовная история, а рассказ об очень странном опыте, и к тому же ничего из этого не было реальным.
В течение последней недели моя жизнь осложнилась чередой странных обстоятельств и событий. Однажды, после полёта на море с Сейдой, мы возвращались по песку к нашему судну. Без всякого предупреждения, окруженный ярким утренним солнцем и простирающимся на многие мили морем и пляжем, я ударился коленом обо что-то твердое и неподвижное и, выбросив вперед руку, чтобы не упасть, уцепился за твердую поверхность, похожую на железные перила. На мгновение я был ошеломлен и сбит с толку. Солнечный свет, казалось, померк, и вокруг меня появился смутный намек на тьму, со всех сторон возвышались черные стены. Я как будто находился в двух мирах одновременно, между ночью и днем. Затем тьма рассеялась, и солнечный свет стал ярче.