— Я воровал! — заорал он. — Убил человека! Не ходил в церковь! Участвовал в нападениях! Вынуждал платить отступное! И, это, требовал за крышу! Сидел в КПЗ! Ругался! Изменял жене! В самый Великий пост! Работал по воскресеньям! Пнул в задницу монашку!..
— Хватит, — перебил я его, остановил Марлену и вырубил двигатель. — Я что, похож на ксёндза? И исповедей не принимаю. И не сужу. Только лишь перевожу на другую сторону.
— Меня переведешь?
— Тогда ты должен заплатить мне обол.
— Это что такое?
— Древние греки верили, будто бы миры живых и умерших разделяет река времени — Стикс. Переплыть на другую сторону было можно, но перевозчику нужно было заплатить обол. Это такая греческая монета. Потому-то в рот покойнику клали денежку. У тебя во рту, случаем, ничего нет?
— В Греции уже евро ходит… — ошарашено пробормотал тот.
— Устроит и евро, — любезно согласился я. — Евро, доллары, злотые, золото, информация, иены, облигации, программное обеспечение — что угодно. Но перевозчику ты должен заплатить.
Он стал хлопать себя по карманам, со всей серьезностью мотая головой, и в конце концов обнаружил Ка своего бумажника.
— Нет, сынок. — Ты не живешь я же возвращаюсь в тот мир. Мне нужны настоящие бабки. На той стороне.
— Я… у меня был бумажник.
— Твои дружки его забрали, — пояснил я и присел на седло Марлены.
— Сарделька и Клапан?! Вот же сволочи! Ограбили мея, когда я уже не жил?!
— А что, добро пропадать должно?
— Тогда и не знаю. — Он опустил руки.
— А у тебя ничего не было припрятанного на черное время?
— Было. Дома.
— Ну, вламываться к тебе я не стану, — проинформировал я его. — Думай.
— Акции! Акции пойдут?
— Можно. И сколько их у тебя?
— Полторы тысячи акций Олебанка. По пятьдесят злотых стоили! Отправишься к одному такому типу, зовут его Корбач, Яцек Корбач, работает в Инвестиционном Фонде «Гриф», скажешь ему пароль «лажа» и сообщишь, что тебя прислал Колбаса. Тогда он выплатит тебе за них наличку…
— Подойди-ка сюда. Хочу поглядеть тебе в глаза, а вдруг заливаешь? Помни, что ты не живешь. Я могу выслать тебя не только наверх.
Я вытащил обрез из кобуры. Глаза застреленного сделались квадратными.
— Не, не! Как Господь жив! Пароль «лажа». Не-е-е-т!
Он не врал. В его ауре мерцал один только страх. Он хотел, чтобы все закончилось, в конце концов, один раз сегодня его уже застрелили. Я переправил его.
— Иди к свету… — сказал я. Я всегда так говорю.
Когда я возвращался домой, на лесной дороге кто-то стоял. Черный силуэт в треуголке, окутанный коротким плащом, в сапогах по колени, опираясь на воткнутой в землю рапире. Альдерон.
Конкурент.
До определенной степени он был таким же, как и я. Сам я встретил его недавно, года четыре назад. Я был взбешен, поскольку думал, что этот мир принадлежит одному тоько мне. Поначалу мы друг друга игнорировали. Потом я считал его за придурка.
Но потом нашел его в мире живых. На самом деле его звали Блажеем.
И было ему всего четырнадцать лет.
Из них пять лет он пролежал в коме. Собственно говоря, жил он только лишь в мире Между. Здесь он не был бледным скелетом, подключенным к проводам, но воином по имени Альдерон. С тех пор мне его только жаль, но я никогда не дал по себе этого узнать. И он не знает, что я знаю.
Альдерон редко когда переправляет кого-нибудь. Он желает очистить страну Полуснаот демонов. Но если переправляет, то даром.
И только портит мне бизнес.
Он показал открытую правую ладонь, в которой не было никакого оружия. Я сошел с мотоцикла и показал ему свою.
— Я знал, что найду тебя здесь, — сказал Альдерон. — Кого-то переправлял?
Я кивнул.
— И дорого?
— Бедняк не попался, — буркнул я. — Ты, возможно, и миллионер, а я должен с чего-то жить. А кроме того — таковы принципы.
— Ты сам их выдумал, — парировал тот. — Обол был мелкой монеткой.
— Я уже переправлял и за пять злотых. Ты чего-то хочешь, Альдерон?
— Что-то происходит. Ты заметил?
Я согласно кивнул, затем достал из кармана гильзу и бросил ему. Тот подставил ладонь в толстой перчатке.
— Видел когда-нибудь нечто подобное?
Тот поддел пальцем свинцовую пломбу и понюхал. Скривился и вновь заткнул гильзу, поперхнулся, и начал обмахивать второй рукой лицо.
— Отвратительно, — сообщил. — Видел. Сегодня уже трех. Они здесь новые. Только, как мне кажется, это мыслеформа.
— Такая огромная? Глупости! Это демон.
— Вот именно. Ведет себя как демон, и выглядит точно так же. Но порождена человеко. Не атакует, а только лишь прочесывает город, словно бы они чего-то искали.
— В прошлую пятницу ты был здесь?
Он молча кивнул.
— Умерла девушка. Ее убили. Причем, самым гадким образом. Ты ее не переправлял? Или, возможно, видел самостоятельный переход? В центре города, неподалеку от площади Свободы.
Он отрицательно покачал головой.
— Нет, ничего не видел. Во всяком случае, не переход. Зато видел толпу демонов и мыслеформ. Действовали они будто стадо. Никогда не видел ничего подобного. Там были и эти твои… богомолы. И множество птицеголовых. Если эта твоя девушка была там, то могла с ними столкнуться.
— Оглядись-ка здесь. Брюнетка, худенькая, молодая. Она будет перепугана. Если встретишь, дай мне знать.
— Это кто-то важный?
— Девушка моего родственника. И, возможно, причина всего этого балагана.
Он сморщил лоб, но я ничего больше не сказал.
— Держись, Альдерон.
Я ударил по стартеру. Бедный парень. Со дня на день его отключат, а тогда я сам его переправлю. Даром.
И к чертовой матери принципы.
Пепел, слоями заполняющий улицы, вздымался за колесами высоким, спутанным саваном. Только этого все здесь и стоило. Пепел и пыль.
Я выспался и самого утра поехал в «Гриф». Пан Корбач принял меня неохотно, пока не услышал пароль «лажа». Он предложил сделать денежный перевод. Я ему пояснил, что, учитывая ситуацию Колбасы, это, скорее всего, невозможно. И что я спешу. После того я получил чашку кофе, а через полчаса — наличку. У Корбача тряслись руки.
Оказалось, что «лажа» стоила почти шестьдесят тысяч, в пачках, скрепленных банковскими бандеролями. В конверт они не поместились, высыпались на стол. В конце концов, Корбач упаковал их в сумку для документов и завернул в параллелепипед величиной с кирпич.
После чего быстро провел меня к двери, прося, чтобы я обязательно передал привет Колбасе.
Я заверил его, что сделаю это при ближайшей же возможности.
Затем возвратился домой и спустился в подвал.
Там у меня имеется секретное помещение, замаскированное фальшивой стенкой и охраняемое противопожарной дверью. В средине подвальные полки из Икеи для самостоятельного монтажа, а на них картонные коробочки, в которых я храню оболы. Все они рассортированы по номиналу, драгоценности лежат в выстеленных плюшем ящичках, но имеются и банки с царскими пятирублевиками — «свинками», ожерелья нанизанных обручальных колец, а еще обувные коробки, куда попадают томпак[2], фальшивые деньги и предметы, никакой ценностью не обладающие. Попадаются и такие. Еще там же стоит бельевая корзина, куда я сбрасываю поврежденные банкноты: окровавленные, чем-то залитые или обожженные.
Нет, я не скопидом.
Просто я понятия не имею об отмывании денег. Не могу же отправиться в банк и внести все это хозяйство на счет. Вот оно и лежит на полках.
Когда я возвращался наверх, то услышал протяжный стон, чуть ли не крик. Мой племянник проснулся и, скорее всего, несколько секунд лежал в блаженном беспамятстве, которое дарит утро, но потом в одном мозжащем ударе весь кошмар к нему вернулся.
Я пошел приветствовать его стаканом воды и несколькими таблетками. Новый день, новая пилюля.
Потом он сидел в салоне на кресле, скованный химией, и качался, глядя в пространство, словно при госпитализме[3], точно так же, как и тогда, на вокзале. Перед ним стоял одинокий и печальный завтрак.
Я расхаживал по террасе и глядел на то, как цветут сливы. За столом, с кофе и газетой, высидеть не мог. Я размышлял.
Затем удостоверился в том, что лекарства начали действовать, и пошел переговорить с племянником.
— Расскажи мне о своей бывшей жене, — потребовал я.
Тот не понял, что я имею в виду.
— Ну, у вас все не складывалось? С самого начала?
Тот рассказывал неохотно, походило на то, что он и сам не знал. Когда-то ему казалось, будто бы все было в порядке, но потом вышло, что моменты, которые считал чуть ли не совершенными, для нее абсолютно не имели какой-либо ценности, либо же совершенно жалкими. Это мне ничего не дало. Парень сам уже ничего не знал. Новое лицо его бывшей супруги, разъяренная яростью и ненавистью, заслонила для него и убила все прошлое. Он уже не помнил ничего хорошего.
Бывшая позвонила ему где-то после полудня. Он ходил по салону с мобилкой у уха и отвечал: «да», «нет», «не знаю», а в ответ из динамика доходило ритмичное жужжание, как будто женщина тарахтела словно заведенная. Ритм голоса предполагал перечень решительных и, скорее всего, агрессивных требований. Не знаю, что она говорила, впрочем, мне это было до лампочки, я только поглядывал из-за газеты.
А маклер Корбач был таки прав. Акции Олебанка серьезно упали в цене, и на сегодняшней продаже я только терял. К сожалению, ни я, ни Колбаса, ждать не могли.
Павел удивительно спокойным тоном пытался объяснить своей бывшей, что сейчас не самый лучший момент в его жизни. Он стал свидетелем, а в каком-то смысле — еще и жертвой — убийства, несколько дней провел в больнице, и временно ему негде жить.
В ответ он получил очередную порцию решительного жужжания, словно бы в корпусе телефона спряталась бешенная оса. Тогда и он начал кричать на собеседницу, а потом бросил телефон.
На первой странице городского приложения написали, что некий ксёндз попал под трамвай.