— Да, — ответил Мячиков, медленно прохаживаясь по номеру. — Продолжает утверждать. Это-то и странно. Знаете, что я подумал? — Он остановился и резко повернулся ко мне. — Если он был трезв, то ошибиться не мог — это факт. Согласны? — Я кивнул. — А раз он продолжает стоять на своем, значит его заявление — заведомая ложь, а отсюда следует, что, клевеща на вас, он преследует вполне определенную цель.
— Какую же?
— Вы не догадываетесь? По-моему, это ясно: он пытается свалить вину на вас.
— Так вы думаете, что это именно он убил алтайца?
— Кстати, фамилия алтайца — Мартынов, это я тоже выяснил между делом… По поводу же того, кто убийца, я пока судить не берусь, но тот факт, что Хомяков каким-то образом причастен к этому делу, по-моему, не оставляет сомнений.
— Он мог солгать, когда говорил, что был трезв в ту ночь, — предположил я.
— Зачем? — быстро спросил Мячиков. — Зачем ему лгать? Не кажется ли вам, Максим Леонидович, что он специально стоит на своем, чтобы ему поверили — трезвому веры больше. И следователь, кажется, клюнул на эту приманку. А был он пьян или трезв, это значения не имеет, важно то, что он сказал на допросе. На допросе же он самым наглым образом поставил под удар вас, любезный Максим Леонидович. И самое неприятное для вас то, что вы действительно были в коридоре.
— Он в номере живет один?
— Нет, — повернулся ко мне Мячиков и устремил на меня любопытный взгляд, — не один. Вопрос правомерен. Браво, мой друг! Когда я заходил к Хомякову, в его номере была женщина.
— Женщина? Жена, наверное?
— Исключено, — замотал головой Мячиков. — По двум-трем оброненным ими словам я понял, что, хотя они и прибыли сюда вместе, в супружестве не состоят.
— Ясно, — кивнул я, — решили приятно провести время вдали от любопытных глаз знакомых и, возможно, своих законных супругов.
— Вот-вот, — согласился он, — так я и подумал. Кстати, именно наличие женщины и подтверждает слова Хомякова о том, что он был трезв или, по крайней мере, только слегка выпивши. Но только слегка. Посудите сами, Максим Леонидович, какая женщина позволит своему любовнику напиться в первую же выпавшую на их долю ночь, свободную от посторонних, как вы верно заметили, глаз? Да никакая, если, конечно, не предположить, что единственной целью их уединения явилась обоюдная патологическая страсть к спиртному. Но в это верится с трудом. Вы согласны со мной, дорогой друг?
— Абсолютно, — ответил я.
— Итак, — продолжал Мячиков, — Хомяков был трезв или только слегка пьян — и в том и в другом случае он не мог видеть вас идущим по коридору со стороны холла. Отсюда вывод: его показания заведомо лживы. А ложь всегда наводит на некоторые размышления. По крайней мере, Хомякова ни в коем случае нельзя упускать из виду.
Я задумался.
— Что ж, — сказал я наконец, — за рабочую гипотезу Хомякова принять можно, хотя на данном этапе ничего конкретного я бы утверждать не взялся. Кстати, Григорий Адамович, что вы можете сказать об этих так называемых алтайских передовиках? Вот у кого наверняка могли быть мотивы к убийству.
— Да, с этими отчаянными парнями шутки плохи. Возможно, в чем-то они не поладили, повздорили — и одним стало меньше. Алтай — совершенно дикая страна, и живут там одни дикари, для которых жизнь человека не дороже бутылки водки или, скажем, ставки в преферанс. И все же я более склонен поверить в версию с Хомяковым.
— Любая версия должна опираться на факты, — возразил я.
— Согласен, — кивнул Мячиков, — именно факты и привели меня к этой версии. Хомяков повинен в одном величайшем грехе — во лжи. Это факт? Факт, по крайней мере, мы с вами только что выяснили его. А ложь, по моему разумению, всегда страшней любого деяния честного человека, как бы неприглядно это деяние ни выглядело на первый взгляд. Вы согласны? — Я, подумав, кивнул. — Итак, Хомяков — кандидат номер один. Если допустить, что наши логические построения верны, то события прошлой ночи можно представить следующим образом. Около трех часов Хомяков встретился в холле, вернее, на лестничной площадке, с тем несчастным, которого то ли в результате внезапно вспыхнувшей ссоры, то ли по заранее обдуманному плану — истинных причин убийства мы, к сожалению, пока не знаем — вышеупомянутый Хомяков ударил ножом и смертельно ранил. Потом он вернулся в номер, оставив умирающего на месте преступления, но, прежде чем закрыть за собой дверь, увидел вас: вы крадучись шли по коридору, озираясь по сторонам и прислушиваясь. Первым его чувством был испуг, но потом отчаянная мысль пришла ему в голову: он решил все содеянное им свалить на вас. Именно так он и поступил, когда подошла его очередь отвечать на вопросы следователя, но сделал это умно и тонко: говоря о вас, дорогой друг, он ни на йоту не отступил от истины, изменив лишь направление вашего движения по коридору. Так что к разговору с вами следователь был уже основательно подготовлен. Можно предположить, что вашему рассказу он не поверил…
— Так оно и было, — вставил я.
Он кивнул:
— Тем самым следователь включил вас в список подозреваемых, и теперь вы, дорогой Максим Леонидович, у него, как говорится, «под колпаком». Но я уверен, справедливость восторжествует, и все тайное в конце концов станет явным. По крайней мере, мы должны приложить к этому максимум усилий.
Версия Мячикова показалась мне убедительной. Пожалуй, из числа всех кандидатов в преступники Хомяков был наиболее яркой фигурой. Мячиков прав: даже самая маленькая ложь черным, несмываемым пятном ложится на любого, пусть кристально чистого человека. Но одна мысль все же не давала мне покоя: ложь Хомякова, с другой стороны, вовсе не означала, что он причастен к убийству, могли ведь быть у него и иные причины лгать. И тем не менее я был доволен ходом нашего расследования — хотя мое участие в нем было пока что чисто символическим — и искренне восхищен кипучей деятельностью, которую развил неунывающий Мячиков с самого раннего утра.
— А вы действительно не теряли времени даром, Григорий Адамович, — улыбнулся я ему, одеваясь и приводя себя в порядок. В голове стучало и ухало с такой силой, что я невольно поморщился, когда резко поднялся с кровати.
— Что с вами? — участливо спросил Мячиков, заметив мое состояние.
— Пустяки, — махнул я рукой. — Голова разболелась. Пройдет.
— Конечно, пройдет, — подхватил Мячиков, сокрушенно хмуря брови, — но все-таки какая неприятность…
— Не берите в голову, пустяки.
— Хороши пустяки! — Он вдруг хлопнул себя ладонью по круглому выпуклому лбу, озаренный внезапной мыслью. — Бог ты мой! Какой же я осел! А вы молчите, Максим Леонидович, ни слова мне не говорите. Я ведь не предупредил вас, что по ночам храплю, и, говорят, сильно. Сам-то я этого не замечаю, а вас наверняка донимаю вот уже вторую ночь. Вот незадача-то! Вы бы сразу сказали, дорогой мой. Оттого и голова болит, что я вам спать не даю. Очень, очень сожалею об этом и искренне раскаиваюсь в содеянном.
Бесспорно, он был прав. Мой организм выразил своеобразный протест против его чудовищного храпа — в виде бессонницы и вызванной ею головной боли. Мозг Мячикова был поистине кладезем всевозможных мыслей, среди которых немало было и мудрых. Вот и сейчас одна такая мысль, видимо, выплыла на поверхность его сознания и разгладила морщины на лбу.
— Я знаю, что делать! — радостно потирая руки, возвестил он. — Только прошу вас, Максим Леонидович, дорогой, не усмотрите в моих словах что-нибудь обидное — моими помыслами движет исключительно расположение к вам, участие и желание помочь. Верьте мне. Кроме того, это может послужить интересам нашего общего дела. — Он сделал небольшую паузу. — Не перебраться ли вам, дорогой друг, в соседний номер — ведь он пустует?
Идея показалась мне неожиданной и действительно представляющей интерес. Я был далек от мысли подозревать этого добряка в желании избавиться от меня и попытке завладеть номером в единоличное пользование.
— Представляете, какое преимущество мы получим, если вы переселитесь туда! — продолжал он, воодушевляясь. — Ведь через стену — а стены здесь, заметьте, очень тонкие — будет находиться комната Хомякова, за которым мы сможем установить наблюдение гораздо более тщательное, чем сейчас. Этим переездом мы убьем, так сказать, сразу двух зайцев: избавим вас от неприятного соседа-храпуна и вплотную приблизимся — по крайней мере, территориально — к предполагаемому убийце. Ну, соглашайтесь! А нет — так я сам перееду, чтобы не затруднять вас лишними хлопотами. А, Максим Леонидович?
Я поймал себя на мысли, что все, что бы ни делал или ни говорил Мячиков, всегда отвечало моим собственным намерениям, — словом, между нами наметилась полная гармония. Общаться с ним было легко и приятно. Вот и сейчас, высказывая свое предложение, он словно бы читал мои мысли, вернее, предсказывал: не предложи он мне этого сейчас, я бы сам наверняка додумался до того же часом позже — настолько предложение Мячикова соответствовало моим желаниям.
— Вы как всегда правы, Григорий Адамович, — сказал я. — Я сегодня же переговорю с директором.
— Вот и отлично. Только не откладывайте на потом, поговорите тотчас же — а то, не дай Бог, номер займет кто-нибудь другой.
Я вновь был вынужден согласиться с ним.
2.
Кабинет директора оказался запертым, но я решил не уходить и во что бы то ни стало дождаться его, дабы не возвращаться к вопросу о переезде вторично. От нечего делать я начал бродить по пустынному коридору второго этажа, пока мое внимание не привлек хриплый, натуженный голос Вилли Токарева из-за приоткрытой двери, на которой красовалась табличка с аккуратной надписью «Медпункт». Я вспомнил о своей головной боли и решительно толкнул дверь. В нос мне ударил запах спирта и табачного перегара. В кабинете царили беспорядок и хаос, за столом, заваленном всевозможным хламом, какими-то бумагами и пустыми коробками из-под лекарств, сидел молодой блондин в грязном, некогда белом халате и печальными глазами изучал меня.