Лев краснеет: неужели целительница рассказала Уилу, как он нечаянно обозвал Людей Удачи этим грубым жаргонным словечком?
— И то, и другое, наверно.
— А что же ты заранее всё не разузнал, до того как перелезть через стену?
— Мне надо было срочно где-то скрыться, некогда было привередничать. Один парень на станции сказал, что поскольку ваш народ защищён от расплетения, то я тоже буду защищён. Ну, и про то, что вы в курсе всей юридической дребедени, которая для этого требуется.
Уил сжаливается и выкладывает Леву сильно сокращённый вариант истории племени.
— Когда мой дедушка был мальчишкой, резервация чертовски разбогатела — не столько за счёт игорных домов, сколько за счёт нескольких судебных разбирательств относительно пользования землёй, очистного сооружения для воды, вышедшей из строя ветряной электростанции; ну, и, конечно, казино, которых нам вовсе не хотелось, но пришлось уступить, когда другие племена насели на нас. — Он неловко передёрнул плечами. — Чистое везение. У нас просто дела пошли лучше, чем у других.
Лев окинул взглядом улицу, отсвечивающие золотом поребрики...
— Я бы сказал, судя по виду, намного лучше.
— Да уж. — Уил был одновременно и горд, и смущён. — Некоторые племена мудро распорядились доходами от игорных заведений, другие растранжирили их впустую. Позже, когда виртуальные казино стали более популярны, чем настоящие, пришёл крах, но такие племена, как наше, прекрасно справились с трудностями. Мы Высокая резервация. Тебе повезло, что ты не попал в какую-нибудь Низкую — они там с удовольствием продают беглецов охотникам за органами.
Лев, конечно, слыхал о пропасти, отделяющей богатые племена от бедных, но поскольку всё это находилось за пределами его собственного мира, он никогда особенно над этим не задумывался. Может, таким богатым людям ни к чему продавать беглецов. И всё же он не разрешает искре надежды разгореться. Он уже давно понял, что надежда — это роскошь, которую человек вне закона не может себе позволить.
— Одним словом, — продолжает Уил, — моё племя изучило законы и знает, как их использовать. Если уж на то пошло, то мой отец — юрист, так что наша семья довольно зажиточная. Мама заведует педиатрическим отделением в клинике, уважаемая личность в резервации. К нам на лечение привозят детей из богатых племён со всей Северной Америки.
Леву кажется, что в голосе Уила звучит ирония, но стесняется задавать ему дальнейшие вопросы. Мать часто говорила мальчику, что разговаривать о деньгах невежливо, особенно если ты не очень близко знаком с человеком. Но с другой стороны, услышав игру Уила, Лев чувствует, что знает этого парня гораздо лучше, чем кое-кого из членов собственной семьи.
Уил останавливается перед маленькой витриной в конце улицы. На резной дубовой табличке значится: «Лютье». Уил дёргает за ручку, но дверь на замке.
— Хм. Хотел познакомить тебя с моей невестой, но она, кажется, ушла на перерыв.
— С невестой?
— Ну да. У нас такие обычаи.
Лев поднимает глаза на табличку над дверью и чувствует себя сущим невеждой.
— А... что такое «лютье»?
— Мастер, изготовляющий струнные инструменты. Уна на обучении у лучшего мастера резервации.
— А что, у вас их много?
— Вообще-то наше племя специализируется на этом.
Уил оглядывается, явно разочарованный, и Лев догадывается, что парень не столько хотел показать ему посёлок, сколько показать его, Лева, своей невесте.
— Ну что, пошли домой? — спрашивает Уил.
Но Леву надоело сидеть дома и только знать дрыхнуть. К тому же, если прошение удовлетворят, резервация может стать его домом. При этой мысли мальчика охватывает странный трепет: радостное ожидание мешается со страхом перед будущим, таким новым и неизвестным. В его прежней жизни не было ничего неизвестного, всё было расписано на годы вперёд, так чтобы ему никогда не нужно было задумываться над выборами и альтернативами. Зато сейчас у него столько альтернатив, что голова кругом.
— Покажи мне ещё. Школы, например. В какой школе я буду учиться?
Уил трясёт головой и смеётся:
— Слушай, да ты и впрямь ничего про нас не знаешь!
Лев не удостаивает его ответом, просто ждёт объяснений.
— Малыши учатся всему, что необходимо, у членов своего рода и старейшин, — объясняет Уил. — Потом, когда выясняется, к чему их влечёт и к чему у них есть способности, они поступают на обучение к мастеру выбранной профессии.
— А это не слишком узко — сосредоточиться лишь на одном и только этому и учиться?
— Мы учимся многому у многих, — возражает Уил, — в отличие от вашего мира, где одни и те же люди учат вас одному и тому же.
Лев кивает, поняв суть его рассуждений.
— И в той, и в другой системе есть как достоинства, так и недостатки.
Лев думает, что Уил сейчас пустится защищать традиции своего племени, но тот говорит:
— Согласен. — И, помолчав, добавляет: — Мне не всегда нравится, как то или иное у нас устроено, но наша система обучения подходит для нас как нельзя лучше. После нашей школы многие спокойно поступают в университет. Мы учимся, потому что хотим учиться, а не потому что так надо. Поэтому мы учимся быстрее. И основательнее.
Но тут за спиной Лева раздаётся юный, звонкий голос:
— Чоуилау?
Лев оборачивается и видит троих детей, примерно десяти лет от роду — те стоят, устремив на Уила восхищённые взгляды. Мальчик, который обратился к Уилу — худющий, как стрела, и такой же напряжённый. На его лице умоляющее выражение.
— Что-то не так, Кели? — спрашивает Уил.
— Нет... просто... Старейшина Муна спрашивает — ты нам не поиграешь?
Уил вздыхает, но улыбается, как будто он и раздосадован, и польщён одновременно.
— Старейшина Муна в курсе, что мне не разрешается играть просто так. Только тогда, когда это необходимо.
— Это необходимо. Вот, видишь — Нова, — говорит Кели, указывая на девочку, стоящую рядом с ним, потупив глаза. — С того самого времени, как её отец поменял своего духа-хранителя, её родители ругаются и ругаются.
— Плохо, — выпаливает Нова. — Ма говорит, она выходила замуж за орла, а не за опоссума, но в их офисе все бухгалтеры были опоссумы, кроме па. Ну, вот они сейчас и ругаются.
Лева так и подмывает расхохотаться, но он сдерживается — тут, кажется, дело нешуточное.
— Так может, мне поиграть твоим родителям, а не тебе? — спрашивает Уил.
— Они не станут просить об этом, — отвечает Нова. — Но, может, то, что ты дашь мне, как-нибудь перейдёт на них?
Уил смотрит на Лева и пожимает плечами.
— Только не слишком долго, — соглашается он. — Нашему новому мапи не стоит испытывать чересчур много эмоций в свой первый день на ногах.
Лев недоумённо смотрит на него.
— «Мапи» означает «упавший с неба». Так мы зовём сбежавших от расплетения: они залезают на стену, а потом прыгают вниз, в резервацию, как будто с неба сваливаются.
Старейшина Муна, женщина с белыми волосами, встречает их у двери в нескольких кварталах от мастерской гитарного мастера. Она обеими руками пожимает ладонь Уила и спрашивает, как дела у его родителей. Лев окидывает взглядом круглое помещение с множеством окон. Карты на стенах и компьютеры на столах делают его похожим на классную комнату, с той только разницей, что все собравшиеся здесь дети — их примерно десяток — заняты каждый своим делом: двое спорят над улиткой на одном из экранов; один мальчик водит пальцем по карте Африки; четверо других репетируют пьесу, судя по всему — «Макбета», если только, конечно, Лев точно помнит уроки английской литературы; остальные играют на полу в какую-то сложную игру с горками камешков.
Старейшина Муна хлопает в ладоши, и все детишки в ту же секунду устремляют на неё взгляды, видят Уила и окружают его. Он прогоняет их, и те табунком несутся в центр зала, распихивают друг друга локтями, в стремлении занять лучшее место на полу. Уил присаживается на табурет, и ребята кто во что горазд выкрикивают названия своих любимых песен. Но старейшина Муна призывает всех к порядку, подняв вверх ладонь.
— Сегодня дар предназначен Нове. Ей и выбирать.
— Песню вороны и воробья, — произносит Нова, стараясь за торжественным тоном спрятать свою радость.
Песня сильно отличается от того, что Уил играл для Лева. Она бодрая и весёлая. Наверно, и исцеление, которое она приносит — иного рода. Лев закрывает глаза и воображает себя птицей, порхающей среди летней листвы в саду, которому, кажется, нет конца. Музыка возвращает ему, пусть лишь на несколько мгновений, чувство невинного счастья, полностью утраченное Левом за последнее время.
Песня заканчивается, Лев поднимает ладони, чтобы похлопать, но старейшина Муна успевает ему помешать: берёт его руки в свои и качает головой — не надо.
Дети сидят тихо добрых тридцать секунд, полных отзвуков музыки Уила. Затем старейшина отпускает их, и они возвращаются к своим играм и урокам.
Она благодарит Уила и, пожелав Леву удачи в его странствии, провожает их.
— Ты просто великолепен, — говорит Лев Уилу, когда они выходят на улицу. — Уверен — за пределами резервации ты бы мог заработать миллионы своей игрой!
— Было бы неплохо, — задумчиво и немного грустно отзывается Уил. — Но мы же оба знаем — этому не бывать.
Лев не понимает, почему Уил грустит. Ведь если тебе не надо заботиться о том, чтобы оставаться в целости и сохранности — о чём тебе тогда печалиться?
— А почему не разрешается аплодировать? — спрашивает он. — Неужели люди здесь так боятся хлопателей?
Уил смеётся.
— Хочешь верь, хочешь не верь, но у нас в резервации хлопателей нет. Хотелось бы думать, что это потому, что людей в наших краях ничто не в состоянии настолько вывести из себя, чтобы им вдруг захотелось стать самоубийцами и сделать свою кровь взрывоопасной. Наверно, у нас другие способы выплеснуть нашу злость на внешний мир. — Он вздыхает, а когда снова заговаривает, в голосе его слышится значительно больше горечи: — Нет, мы не аплодируем просто потому, что у нас это не принято. Аплодисменты — они для обычных музыкантов. У нас же музыкант считается лишь орудием чего-то более высокого. Жаждать аплодисментов — значит показать всем, насколько ты тщеславен.