Негнущиеся Юлины пальцы еле удерживали гладкий корпус. Кончик ручки навис над листком, слегка подрагивая.
– Пишите: «Я, такая-то и такая-то»… Фамилию, имя и отчество пишите полностью….
Врач диктовала. Заполнялся нервным неровным почерком белый лист.
– Поставьте внизу прямо под текстом дату и роспись.
Марина Витальевна дождалась, пока кончик ручки выведет последний завиток росписи и вытянула листок из под Юлиных рук.
– Это правильный выбор. Никто не осудит Вас за него, – желтая папка Марины Витальевны проглотила листок словно лягушка комара, и врач направилась к двери. – Через несколько минут к Вам придут и заберут ребенка.
Закрылась за ней входная дверь и палата окунулась в тишину. Юля разжала пальцы. Держать в них ручку больше не было сил.
Все. Она это сделала. Написала. Ей не верилось. Это все происходит не с ней, не сейчас. Дурной сон. Кошмарный.
Юля все так же сидела на кровати рядом с тумбочкой, когда в палату вошла медсестра, молча покатившая кюветку с ее сыном к выходу.
Юля не смотрела. Не могла. Она уткнулась взглядом в нейтральный серо-синеватый узор линолеума под каменную крошку, стискивая зубы до боли в челюстях.
Все. У нее больше нет младшего сына…
Прода от 16.09.2017, 20:44
Руки двигались по наитию. Вещей к сбору оказалось немного. Юля не распаковывала пакеты с вещами, когда ее привезли в послеродовое отделение. Не до них было. А в последние два дня она даже волосы не расчесывала, оказывается.
Бросив в сумку телефон и зарядное устройство, Юля выудила на свет свою расческу. Резинка для волос где-то потерялась. Неважно. Расческа тяжело продиралась сквозь спутанные пряди, не жалея их. Юля заплела волосы в косу и оставила ее свободно болтаться за спиной. Где-то в пакете есть косметичка. Пусть и дальше там лежит. Рыться в вещах не хотелось, равно как и краситься.
Готова.
К боку тумбочки прижались два пузатых пакета. В одном – ее вещи. В другом… Детские. Взгляд блуждал по цветочным завиткам, изображенным на пакете. Золотые на фиолетовом. Юля долго выбирала в магазине пакет, в котором она повезет вещи на выписку для малыша. Выбрала самый красивый.
Работники детского отделения не взяли вещи для отказника. Сказали, что пока он в родильном доме, его будут пеленать в роддомовские пеленки. Никто не станет хранить вещи до дальнейшего перевода малыша в следующее учреждение. Не до того сотрудникам.
Руки сами потянулись к пакету и извлекли на свет крохотный голубой комбинезончик с уморительной матроской и вышитым якорем спереди. Отложив вещицу легла на пеленальный столик, Юля выудила и надела на руку малюсенькую белую шапочку, которая тут же уныло свесила в пустоту свои синие завязочки.
Разбирать этот пакет было страшновато. Думала, нахлынет боль, наползет и проглотит словно удав обездвиженного кролика. Но боли не было. Только оцепенение. Холодное. Казалось, удав не спешил есть свою жертву, временно оставив ее на грани осознания собственной скорой гибели.
На дне пакета оставался только вязаный пледик. Юля вытряхнула его и голубые кисточки разметались на пеленальном столике поверх комбинезона и шапочки. Юля переложила вещички в аккуратную стопочку. Пустой пакет отправился туда же. Быстро нацарапав на вырванном из блокнота листке надпись «свободно», Юля положила ее поверх вещей. Пусть какая-нибудь мамочка, которая будет лежать здесь после нее, заберет вещички. Может быть послужат они для другого малыша.
Встретившая Юлю в выписной комнате работница удивленно огляделась.
– А ребеночек-то где? Может отстала медсестричка-то с малюткой.
Юля покачала головой.
– Нет малыша что ли? Неужто в родах потеряла…
Юля переодевалась в свою одежду под сочувственные причитания. Переубеждать и что-то объяснять не было сил. Быстро натянув на себя платье, в котором она приехала в роддом, Юля поспешила увильнуть от сочувствующей дамочки.
В выписном зале роддома было людно и радостно. Мелькали отблески вспышек фотоаппаратов. Работники роддома как на конвейере выпускали в зал и в объятья радостных родственников мамочек с малышами. Улыбались дородные тетеньки, вручавшие новоиспеченным папашам розовые и голубые свертки.
Всеобщее счастливое оживление проносилось мимо Юлиного ума. Не затрагивало, не волновало. Она села на кресло в уголке зала и приготовилась ждать. Саша так и не ответил на сообщение о выписке, но надежда на то, что он приедет была еще жива.
Время шло, но за Юлей никто не торопился прийти. Поскольку ей нельзя было сидеть, приходилось топтаться по залу. Вскоре она уже наизусть знала содержание всех плакатов на стенах, ассортимент аптечного и продуктового киоска, работавших на территории выписного зала. Только к лотку с детскими вещичками подходить не стала. Не смогла.
Бдительно наблюдала вахтерша за входящими и выходящими. Иногда ее цепкий взгляд останавливался на Юле. Через пару часов вахтерша все же не выдержала и выплыла из-за своей стойки, чтоб поинтересоваться дрейфующей по залу одинокой женщиной. Появление рядом деловитой бабульки с вопросами отрезвило внезапно и резко. Саша не приедет.
Юля стянула с сиденья свой пакет и пошла к выходу.
Город снаружи казался незнакомым. Вроде бы та же залитая августовским солнцем улица, та же хрущевка, взирающая рядами окошек на роддом из низинки за дорогой, но все какое-то чужое. Безвкусное.
Длинный белый автобус проглотил Юлю на остановке рядом с роддомом и выплюнул почти у самого дома. Дорогу до дома Она не заметила. Спроси ее, о чем она думала, пока ехала, не вспомнила бы ничего конкретного.
Квартира встретила Юлю тишиной и пустотой. В кухне висел едва уловимый запах перегара. Пол, однако, был вымыт, посуда стояла в шкафу чистая и мусорное ведро свидетельствовало о недавней уборке пустым нутром. Витя убирал. Это он всегда забывает вставить в ведро новый пакетик. В холодильнике аккуратно были разложены продукты.
Через два часа на плите томился готовый ужин, постель у всех была заменена на чистую, а в стиральной машине крутилась вторая порция белья, скопившаяся за время отсутствия хозяйки.
Юля опустилась в кресло. Дела окончены. За окном начали сгущаться сумерки. На стене мерно отстукивали секунды антикварные ходики, доставшиеся Морозовым от Сашиной бабушки. Семейная реликвия. У соседей сверху хлопнула входная дверь, кто-то протопал пятками по коридору, забормотал невнятно телевизор. Лай какой-то собаки на улице был пресечен грозным окриком хозяина. Прошелестела шинами проезжающая под окнами машина. В квартире Морозовых было пусто и тихо. Только ходики стучали по вискам своим тиканьем, да ворчала в кухне стиральная машина, переваривая в своем чреве простыни и пододеяльники. Тихо капала слезами на подлокотник кресла хозяйка квартиры.
Прода от 20.09.2017, 23:24
Ключ в замке провернулся два раза и кто-то зашелестел в прихожей одеждой. Юля поспешно вытерла ладонями слезы со щек
– Мам… Это ты? – раздался голос сына и Витина белобрысая вихрастая голова показалась в дверном проеме.
– Я, родной, – Юля не хотела показывать слез сыну, но эта фраза прозвучала как стон.
– Тебя выписали? А почему ты не позвонила? – юноша щелкнул выключателем и комнату залил яркий свет.
– Я написала твоему папе, – Юля зажмурилась. Ярко-желтые блики от люстры нещадно кололи утомленные от долгого плача глаза.
– Он ничего не говорил, – озадаченно сказал Витя.
– А где он?
– Не знаю. Разве не он тебя забирал.
Юля все еще жмурилась, стараясь привыкнуть к свету и скрыть снова подступившие слезы. Сын все понял.
– Мам, но почему ты мне не позвонила? Я б приехал.
– У тебя свои дела, – улыбнулась Юля.
– Отец совсем с катушек слетел. Даже кошелек потерял на днях. Пьет целыми днями. Только успевай бутылки выносить. На службу не ходит с тех пор, как Володя умер, – Витя был всерьез обеспокоен и расстроен.
– Кто в магазин ходил, – Юля попыталась увести разговор в новое русло. Говорить о ребенке не было ни моральных, ни физических сил. Да и что она расскажет? Правду? От этой правды удавиться в самый раз.
– Я.
– А папа?
– Папа тоже ходил. Но приносил только водку.
– Откуда же ты деньги брал?
– Заначку свою распотрошил.
– Витя, – ахнула Юля. – А как же гироскутер?
– А, – махнул рукой сын. – Еще заработаю. Тем более, осень скоро. Потом снег. Кататься будет негде. Пойдем чаю выпьем что ли?
В присутствие Вити кухня стала намного уютнее. Она наполнилась жизнью. Кипучей молодой энергией. Юля наблюдала, как кружит по кухне сын, наколдовывая им по чашке чая с бергамотом. Ее любимого.
Впервые за последние дни Юля немного оттаяла. Рядом с сыном. Он вернул в квартиру свет и тепло. Может и не обогрел и не растопил окончательно, но подарил лучик. Маленькую порцию облегчения.
Какой он уже взрослый, ее Витя. Виктор. И когда худенький белобрысый мальчик успел превратиться в этого светловолосого юношу, улыбающегося знакомой озорной улыбкой ее маленького сыночка?
От этого щемило сердце. То ли от разлуки с сыном, то ли от потрясения последних дней, Юля теперь видела его по-новому. В нем уже явно проступили черты того мужчины, в которого он совсем скоро превратится.
Детство сына кончилось. Он повзрослеет, начнет самостоятельную жизнь и никогда больше не будет прибегать в родительскую постель, напуганный плохим сном.
Юля до сих пор помнила его детский запах. Лучший аромат на свете. Дети пахнут любовью. Они делают все с любовью. На холодильнике до сих пор был прицеплен магнитиком листок с нарисованной на нем мохнатой оранжевой гусеницей на ножках-колоннах горделиво подписанная «сабака фима». Именно так. С маленькой буквы и через «а». Портрет рыжего пса Юлиных родителей от шестилетнего художника Вити.
Улыбка сына была так похожа на Сашину.
А как бы мог улыбаться тот другой ребенок? После операций, лечения… Юля и сама до сих пор не понимала, насколько ей хотелось повторения вот этой младенческой поры ребенка. Когда он маленький. Когда помещается вдоль одного предплечья руки. Она осознала только сейчас. Еще одного маленького человечка рядом. Не только Витю. Кого-то другого.