уди, перемазанная ее кровью. Леонид обернулся к нам.
— А, Петруша. Неймется тебе, дурню. Революцию решил сделать. — Омоновец обернулся ко мне. — Представляешь, Любка, этот пидарас полстраны затрахал со своего древнего компьютера. А когда ФСБшники к нему пришли, заявил, что не знает, кто с его майла работал. Так ничего не доказали, только пальчиком погрозили. Мол, 1917, больше так не делай и следи за компом. А тут решил под катастрофу поразвлечься, похоже.
В это время дочь главы встала, положила голову матери на землю, и пошла в дом, прикрыв грудь и пах руками. Красивая, какая девка, и вот. Глава, наконец, сел, прекратив пытаться встать.
— Егорыч, ты как? — не слишком ласково спросил Ленька. — Ты это не линять надумал?
— Вряд ли, Лень. Ровера нет, только машина дочери. Не похоже. — Я пнул пытающегося встать типа.
— Я, может, не ОМОНовец, но тоже присягу давал. Хотел жену с дочкой на дачу спроводить, а тут эти. Оглушили меня, убили Люду, Лизаньку ссильничать захотели. — Константин Егорыч от волнения заговорил книжным языком. На его лбу набрякла здоровая гематома.
— Не хотели, пап. Изнасиловал. Эта мразь. — Из дома вышла уже умытая, одетая в джинсы и майку, но босиком Лиза. И с ружьем. Подняла стволы и выстрелила Петру с ником 1917 в пах. Того отбросило, он дико заорал, пытаясь прижать отстреленные яйца. Хреново, блин. Антиреволюционный террор в действии. Оставшиеся двое взвыли и стали просить о пощаде, причем девушку. В принципе, верно, они ее мать убили и ее насиловали. А та отбросила ружье, как палку( если я не ошибся, это Блазер Д 99, с тремя стволами двадцатого калибра, главе подарили на юбилей. Я о таком только мечтал. ), и разревелась на крыльце, усевшись на первой ступени. Егорыч проковылял к ней и стал утешать, как маленькую девочку.
Избив очень сильно двух оставшихся в живых революционеров (подстреленный бандит истек кровью из бедренной артерии), занесли тело женщины в дом, переговорили с главой и решили ехать дальше. Рассказали главе о разговоре с муллой, об отправке медиков в зону цунами. И посоветовали главе перебираться в наш микрорайон, так как никто из соседей даже не попытался вступиться. Только глядели через занавески. А когда мы подошли и люлей этим четверым чертям навешали, занавески задернули. Но опять не вышли! Рассказали главе об оружейном магазине, посоветовав оповестить безоружных знакомых. Леонид подрезал ему гематому, спустив дурную кровь. Перевязав ему голову , ( голову главе, хм), пошли к машине, у нас еще дел полно. А вот то, что главе ничего о происходящем неизвестно, плохо. Очень.
— Куда едешь? — У Леньки гуляли желваки под шкурой. — Ненавижу, когда насилуют женщин. Однажды нашли корреспондентскую машину. А в ней зарезанных мужиков и молоденькую кореспондентшу. Чешку. Её мало того, что вдвадцатером насиловали, так потом пустую бутылку из-под водки в попу засунули и разбили. Она четыре часа, пока ее в госпиталь везли, бредила и просила, чтобы ее не трогали. По-русски, по-чешски и по-английски. А маму по-чешски звала. Умерла в госпитале, сепсис. — Он замолчал.
— Так куда едешь, наши дома в другой стороне? — переспросил через некоторое время Ложкин.
— В Магнит, надо продуктами затариться. — Я глянул на него. — Ты мешки взял? Впрочем, у меня хватит.
— Мы же решили, что местные магазины трогать не будем, вроде?
— Так это не местный, а краснодарский, забыл, что ли? А продукты нужны. Сколько бардак продлиться, неизвестно. — Я активно крутил баранку, объезжая выбоины на асфальте. Егеря здорово трясло, когда приходилось переезжать через трещины в земле.
— Ну, это от нас зависит. — Ленька обеими руками держался за все, что можно.
— Верно, но только отчасти. Вадим говорит, другие звезды. Ты понимаешь, что это значит? Так что мы здесь надолго. — Я вырулил на улицу между сбербанком и Магнитом. Дорога здесь была совсем нетронута. В просвете между домами напротив Сбербанка стояла полицейская машина. — О, а что, это ваши банк под охрану взяли?
— Нет, это Верхнезаслонская машина, их пост сейчас на Оренбургском стоять должен. А чужим гаишникам нечего в охране банка делать. Ну ка, притормози потихоньку.
— Что, опять воевать? — Ну не нравится мне это дело. Я остановил Егеря. Из-за деревьев нас не должно было быть видно.
Через открытые двери банка были видны ноги охранника. Из холла банка доносились голоса, резкие мужские и плачущий женский. И еще плакала кто-то. Заглянув из-за кустов напротив Банка, через стекло витрины, увидели, как какой-то сержант пристраивал девушку в одной форменной блузке на столе, а еще двое укладывали, что-то в мешки, принимая это от избитой начальницы банка. Да твою душу, у них сексуальное влечение от катастрофы увеличилось, что ли? Маньяки, чтобы их хлопнули! И почему их трое? Они же или парами или четверками ездят?
— Твой насильник, понял? — негромко произнес Леонид. Я поднял Бенелю и подвел мушку под солнечное сплетение поддонка.
— Огонь! — Ружье толкнуло меня в плечо. Звук выстрела сменился звоном битого стекла, а омоновец сделал четыре быстрых выстрела, по оставшимся двоим. Тут с лестницы, со второго этажа длинной очередью патронов на пятнадцать ударил Калашников. Пули били столы, ломали растения в кадках, рикошетили во все стороны.
— А-а-а-а! — по лестнице сломя голову ломанулся последний. Нервы не выдержали, похоже. Одно дело взятки с водил брать, и совсем другое разбойничать. Мне он был прекрасно виден, и я прострелил ему голову. А точнее разнес зарядом картечи. Тело вместе с автоматом скатилось по ступенькам. Начальница отделения медленно повернулась, изо рта у нее потекла кровь и она упала. Девушку на столе накрывал мной застреленный гаишник.
— Пошли, зачистим. — Ленька зашел в банк. Я зашел следом. Девушка оказалась живой. Ее собой как щитом прикрыл насильник. Начальница умерла. Остальные оборотни тоже. В мешке лежали золотые слитки, монеты из золота и серебра в пластиковых прозрачных контейнерах. Я поднял автомат. Какой-то укорот. Выщелкнул магазин. 7, 62. АК-104, по-моему. И пистоль непростой ПМ, а что-то навороченное. Грохнул выстрел.
— Служба сопровождения и обеспечения. Их только перевооружили. Что стоишь, собирай трофеи. — Леонид шустро подбирал оружие и снаряжение. Рядом лежал достреленный оборотень.
А я стоял и смотрел на первых убитых мной людей. За всю службу ни разу в людей не стрельнул, после распада Союза до переезда в Россию множество моментов на краю было, но Бог миловал, а тут…
— Что, первые? Ладно, прикрывай. Я твою долю тоже соберу. А ты что разревелась? Одевайся живо, с нами пока пойдешь. — Леонид приподнял и подтолкнул девушку. Я поднял мешок. Ого! Килограмм десять — двенадцать.
— Лень, а почему у главы ты сначала предупредил, а здесь сразу на поражение? — Глупо, но мне это интересно.
— Там обычные безоружные придурки. Пусть совершившие преступление. А здесь вооруженные предатели. Ясно? — Лицо у Леонида не располагало к дальнейшим разговорам.
Потом мы много чего сделали. Набрали и закинули в кузов Егеря сахара, риса, муки, макарон, приправ и консервов. Потом вспомнили и натаскали мыла, шампуней, зубной пасты и стирального порошка. Немного оклемавшаяся девчонка (ее звать Машей, оказалось), натаскала различных женских и детских кремов. Ну а я, напоследок, выпотрошил ювелирный и рыболовный отделы. Вошел во вкус, так сказать. И поехали домой.
А дома четыре дня подряд отыскивали, вытаскивали из-под развалин, и затопленных домов и хоронили погибших. Последние два дня работали в повязках, так как погода была теплой, и тела погибших разлагались. А сколько скотины дохлой вывезли и птицы! Очень много, погибло собак на привязях. Кошки в большинстве уцелели. А воронья слетелось с чайками! Тучи! Но они хоть всю мелочь вроде снулой рыбы подобрали. Мулла серый ходил, над каждым или каждой погибшими читая суры из Корана, не делая различий между конфессиями. Говорит, нет разницы, кто молитву читает, главное, правильно прочитать. Может, и прав. Хорошо хоть глава додумался, экскаватором могилы копать, и пару кранов с крановщиками нашел. Было очень страшно входить в дома, в которых, ты знал это, жили семьи с детьми. Очень.
И запах. Я думал, что этот приторно-сладкий запах уже из меня не вымыть. Похоронив последних погибших, мы все здорово напились. По крайней мере, я уже ничего не помнил.
Глава четвертая, в которой обнаруживаются огромные щуки и неизвестные горы.
— Кваааа!
А это что? Прикалывается, что ли, кто-то? Так громко орать! Я приподнял налитую свинцом голову.
— Кваааа! — Перед моими с трудом открытыми глазами сидела здоровая жаба. Не просто здоровая, а очень большая. И ярко — фиолетовая. С огромной ловкостью она поймала языком комара над моей пяткой (это же больше метра!). Так это не кошмарный сон? И эти затянувшиеся похороны были на самом деле? Я с трудом уселся на раскладушке, земля покачивалась перед глазами. Прихватил голову руками, но легче от этого не стало. Наоборот, стало мутить еще больше. Встал и пошел в конец огорода и долго пугал одинокий куст крапивы. Так тебе, сволочь, а то все время вырастаешь! Пусть тебе будет стыдно! Прекратив извергать из себя остатки вчерашней попойки, сходил в одинокий домик, а потом побрел к роднику.
Единственным светлым пятном в этом кошмаре был родник, который забил у меня на участке. Сильный и мощный, он быстро намыл из вынесенного с глубины песка чистый бочажок, из которого вытекал ручей. Вода была очень чистой, холодной и вкусной. Намного лучше, чем все бутылированные, она горной нисколько не уступала. Ручеек пересекал весь участок в длину и вытекал под забором, уходя вниз по кювету.
Помакав голову в ручей и умывшись пониже по течению, чтобы не пачкать бочажок, я напился из самого родника. И головная боль ушла. Будто рукой сняло. И похмельный синдром тоже. Очень сильно захотелось, есть, и я вспомнил, что четыре дня почти не ел. Захотелось, причем не есть, а жрать. На часах было полпятого. Над горами на востоке всходило Солнце. Над горами? Откуда они взялись? Наверное, из-за облачности не видно было, а сейчас ясно. После катастрофы натащило облаков. Еще одна загадка. Ладно, но где бы перекусить? Домой идти, так перебужу всех. А в Егере ничего нет из консервов? Проверил кабину и кузов, ничего съедобного. Прохладно, одни трусы на мне.