Осень подходила к концу, погода всё ухудшалась, поэтому остальных детей тоже не выпускали на улицу, так что жизнь была не так уж плоха Рандориг, конечно, постоянно находился в обществе мужчин, и ему давали ещё более тяжёлую работу.
Гарион, едва удавалось ускользнуть, бежал к Забретт и Доруну, но им теперь наскучило прыгать сверху в сено или прятаться в стойлах и овинах. Взрослые быстро замечали, если детям нечего было делать, и тут же давали какое-нибудь поручение, так что чаще всего приятели находили местечко и просто беседовали — вернее, Гарион и Забретт молча слушали непрерывную трескотню Доруна. Этот маленький проворный мальчишка совершенно не был способен посидеть спокойно хоть минуту и мог часами болтать о пустяках, причём одно слово обгоняло другое.
— Что у тебя за метка на руке, Гарион? — спросила как-то Забретт одним дождливым днём, прерывая назойливое щебетание Доруна.
Гарион в недоумении оглядел абсолютно круглое белое пятно на ладони правой руки.
— Я тоже заметил, — вмешался Дорун, перебивая самого себя на полуслове, — Но Гарион ведь вырос на кухне. Наверное, обжёгся, когда был маленьким, ну, знаешь, потянулся за чем-нибудь горячим, прежде чем успели остановить. Клянусь, тётя Пол ужасно рассердилась, потому что её разозлить ничего не стоит, и она действительно может…
— Она всегда была, — сказал Гарион, проводя пальцем по пятну; раньше ему не приходило в голову присматриваться к метке. Она занимала всю ладонь и при определённом освещении отсвечивала серебром.
— Может, это родимое пятно? — предположила Забретт.
— Бьюсь об заклад, ты права, — тут же вмешался Дорун. — Я как то видел человека с багровым пятном во всю щёку — один из тех, кто приехал, чтобы увезти с полей репу. Во всяком случае, я сначала подумал, он где-то заработал синяк, наверное, здорово подрался, но потом заметил, что это не синяк, а, как только что сказала Забретт, родимое пятно. Интересно, как они появляются?
Этим же вечером, уже лёжа в постели, Гарион спросил тётю, протягивая руку:
— Что означает эта метка, тётя Пол? Расчёсывая длинные тёмные волосы, она мельком взглянула на руку мальчика.
— Не волнуйся, ничего особенного.
— Я и не волнуюсь. Просто интересно. Забретт и Дорун считают, что это родимое пятно. Они правы?
— В общем то да.
— У кого-то из моих родителей тоже была такая метка?
— У отца. В его роду у многих такие.
И неожиданно странная мысль пришла в голову Гариону. Сам не зная отчего, он протянул руку и коснулся белого локона на лбу тёти Пол.
— Это что-то вроде седой пряди у тебя в волосах?
Он почувствовал, как ладонь будто закололо крохотными иглами, а в мозгу приоткрылось некое окошечко: такое чувство, словно годы развёртывались перед глазами бесчисленной чередой, похожей на безбрежное море клубящихся облаков, и вдруг — острее, чем удар ножа, — пришло ощущение бесконечно повторяющейся потери, невыразимой скорби. Потом появилось его собственное лицо, а за ним — много других, старых и молодых, по-королевски гордых и совсем обыкновенных, а ещё дальше, в тени, почему-то больше не глупое, как обычно, лицо господина Волка. Но сильнее всего нарастало в мальчике сознание неземного нечеловеческого могущества, силы несгибаемой воли.
Тётя Пол рассеянно наклонила голову.
— Не надо так делать, Гарион, — приказала она, и окошко в мозгу захлопнулось.
— Что это было? — спросил мальчик, сгорая от любопытства и желания снова распахнуть его.
— Простой фокус.
— Покажи, как!
— Не сейчас, Гарион, мальчик мой, ещё рано, — прошептала тётя, сжимая ладонями его щёки. — Ты пока не готов. Спи.
— А ты не уйдёшь? — спросил он, почему-то испугавшись.
— Я всегда буду с тобой, — пообещала тётя, покрепче укутывая его одеялом.
И снова начата расчёсывать длинные густые волосы, мурлыча странную незнакомую мелодию красивым бархатистым голосом; и под это пение мальчик незаметно уснул.
С тех пор даже он не часто видел белое пятно на ладони — приходилось выполнять столько грязной работы, что не только руки, но и лицо, и одежда были вечно черны.
Самым главным праздником в Сендарии, да и во всех западных королевствах, был Эрастайд. Много веков назад в этот день семь богов соединили руки, чтобы создать мир, произнеся лишь одно слово. Эрастайд праздновали в середине зимы, и поскольку на фермах в это время не много работы, вошло в обычай справлять этот праздник пышно, целых две недели, с играми и подарками и небольшими представлениями, прославляющими богов. Последнее, конечно, было затеей Фолдора.
И хотя этот добрый простой человек вовсе не питал иллюзий относительно благочестия остальных домочадцев, все же обитатели фермы считали своим долгом угодить хорошему хозяину.
Но, к несчастью, этой зимой замужняя дочь Фолдора Анхельда с мужем Эйлбригом решили сделать обязательный ежегодный визит, чтобы, не дай бог, не поссориться с отцом. Анхельде совсем не улыбалось подвергать себя опасности лишения наследства за непочитание родителей. Однако её приезд был всегда тяжёлым испытанием для Фолдора, который взирал на мужа дочери, безвкусно разодетого и высокомерного мелкого служащего в торговом заведении столицы королевства — Сендаре, с плохо скрываемым презрением.
Однако их прибытие совпало с началом празднеств на ферме Фолдора, и, хотя особой любви эти двое ни у кого не вызывали, появление их было встречено с некоторым энтузиазмом.
У Гариона оказалось столько работы на кухне, что он совсем не встречался с приятелями и не смог разделить с ними обычное предпраздничное возбуждение. Да и сам приближающийся праздник потерял почему-то былое очарование. Мальчик тосковал по доброму старому времени и, горестно вздыхая, бесцельно слонялся по кухне, словно тень.
Даже традиционные украшения, развешанные в обеденном зале, где всегда проходило празднование Эрастайда, казались в этом году решительно раздражающими глаз. Еловые лапы, подвешенные к потолку, были не такими зелёными, как всегда, натёртые воском яблоки, подвязанные к лапам, — меньше и бледнее, чем обычно.
Гарион всё чаще вздыхал, находя тайное горькое удовлетворение в такой неразделённой печали.
Однако на тётю Пол надутое лицо мальчика не производило никакого впечатления: на лице не отражалось даже мимолётного сочувствия. Она только чаще обычного трогала лоб мальчика рукой, проверяя, нет ли у него жара, да пичкала самыми мерзкими на вкус зельями, которые только могла сварить.
Гариону ничего не оставалось, как скрывать от всех свою грусть и вздыхать не так громко.
Знакомый сухой голос в душе объявлял, что он ведёт себя просто по-дурацки, но Гарион упорно изгонял малейший признак веселья из собственной жизни.
Праздничным утром у ворот фермы появился мерг с пятью таллами и спросил Фолдора. Гарион, давно понявший, что на мальчишек никто не обращает внимания и можно узнать много интересных вещей, если маячить невдалеке и не лезть на рожон, нашёл себе какое-то занятие поблизости от пришельцев.
Мерг, лицо которого покрывали шрамы, совсем как у того, что приезжал в Верхний Гральт, важно восседал на сиденье фургона, кольчуга грозно позвякивала при каждом движении. Поверх был надет чёрный плащ с капюшоном, из-под которого торчал меч. Глаза находились в постоянном движении, жадно вбирая всё происходящее вокруг. Таллы, в грязных войлочных сапогах и тяжёлых плащах, с безразличным видом облокотились о фургон, не обращая внимания на свирепый ветер, взметавший снег на полях.
Фолдор, одетый в лучший дублет в честь Эрастайда, подошёл к воротам в сопровождении Анхельды и Эйлбрига — Доброе утро, друг, — приветствовал он мерга. — С праздником!
— Ты, как я вижу, фермер Фолдор? — проворчал тот с сильным акцентом.
— Совершенно верно, — ответил Фолдор.
— Мне известно, что у тебя много хорошо закопчённых окороков.
— Свиньи в этом году неплохие, — скромно ответил Фолдор.
— Я куплю всё! — объявил мерг, звеня монетами в кошельке.
— Завтра с утра совершим сделку, — поклонился фермер.
Мерг в недоумении уставился на него.
— Мы люди благочестивые, — пояснил Фолдор, — и не осмелимся оскорбить богов, омрачив праздник.
— Отец! — с негодованием воскликнула Анхельда. — Не глупи! Этот благородный торговец проделал долгий путь!
— В Эрастайд нельзя, — упорствовал Фолдор, покачивая головой.
— В городе Сендаре, — начал Эйлбриг гнусавым голосом, — мы не позволяли подобным предрассудкам мешать важным делам.
— Здесь не город, — твёрдо ответил Фолдор, — здесь ферма Фолдора, а на ферме Фолдора не работают и не заключают сделок в Эрастайд.
— Отец, — запротестовала Анхельда, — у почтеннейшего торговца много золота. Золота, отец, золота…
— Ничего не желаю слышать, — провозгласил Фолдор и обернулся к мергу:
— Ты и твои слуги будут желанными гостями на празднике. Места для ночлега хватит, а еды наготовлено на сотню человек. Подумай, ты можешь поклониться богам в этот великий день! Ни один человек ещё не стал беднее, если он набожен и чтит богов!
— В Ктол Мергосе такого праздника нет, — холодно отрезал человек с покрытым шрамами лицом. — Как говорит благородная дама, я приехал издалека и задерживаться мне недосуг.
— Отец!!! — прорыдала Анхельда.
— Я знаю соседей, — спокойно ответил Фолдор, — и боюсь, сегодня вам не повезёт ни в одном доме — все соблюдают праздник!
Мерг на секунду задумался.
— Ну что ж, пусть будет так, как вы сказали, — решил он наконец. — Я принимаю ваше приглашение, но с условием, что мы совершим сделку с утра пораньше.
Фолдор поклонился:
— Завтра я к вашим услугам, как вы того желаете.
— По рукам, — согласился мерг, спрыгнув с сиденья.
В обеденном зале уже накрывали столы. Служанки с помощницами, специально назначенными на этот день, сновали из кухни в зал, подгоняемые тётей Пол, внося блюдо за блюдом.
Наконец всё было готово — еда расставлена, огонь в каминах ярко горел, десятки свечей заливали комнату золотистым светом, факелы в железных кольцах на каменных колоннах пылали. Люди Фолдора, одетые в лучшие наряды, входили в зал, предвкушая пиршество.