пример, какой-нибудь пробитый конденсатор или транзистор могут вовсе насмарку свести все измерения. Я занимался расчетом, наносил точки и усы, а Лопатин, своею твердой, натренированной рукой наносил линии. Он, в отличие от меня, окончил простой политех, где три года изучал инженерную графику, и без скидок на оторванную кисть, делал чертежи. Зато он не знал, какую важную роль играет погрешность и поэтому, не задумываясь, без колебаний, проводил линии.
Когда мне это основательно надоело, я с ненавистью посмотрел на почти не уменьшившуюся пачку не построенных графиков, и устроил перекур. Я отправился в лабораторию к Литвину. Мне нравился этот ироничный, острый на язык мужик. Он держал себя не зависимо, открыто перечил Полонскому, что вызывало законное недовольство у наших баб.
В лаборатории Литвина стояло несколько сосудов Дьюара, которые он заправлял жидким азотом раз в неделю. В летнюю жару у него всегда, без всякого холодильника, можно было получить холодные напитки. Еще у него стояла электрическая печь для отжига образцов. По прямому назначению печь использовалась редко - в обеденный перерыв Литвин пек в ней картошку. У него была отработанная до совершенства технология. Я и попал к нему впервые в обеденный перерыв. Домой мне ходить на обед далеко, на столовую денег не было, поэтому я просто сидел в институтском дворе. Литвин поймал меня, все сразу понял и силой затащил к себе. Hа моих глазах он поставил печься картофель, затем взял огромный алюминиевый чайник и налил в него из дьюара жидкий азот, чайник моментально покрылся инеем. Затем он долил азот в вакуумные насосы, и, что больше всего меня поразило, в остатки азота бросил кусок сала. Зазвенел таймер, Литвин вытащил картофель, поставил завариваться чай, а из чайника вытащил кусок твердого, холодного, с морозцей сала. Печеный картофель, мороженое сало, нарезанное тонкими дольками ножичком, сделанным из ножовочного полотна и чай вскипяченный всесторонним нагревом были великолепны.
- Вляпался ты, - первым делом сказал мне Литвин, - Hе повезло тебе ни с отделом, ни с начальником.
К тому времени я уже привык к его постоянным, ироничным замечаниям и решил, что он шутит. Hо, хотя Литвин выглядел веселым, похоже, он не шутил. Эта была веселость за чужой счет.
- Полонский - козел. Когда он был директором, весь институт ждал, когда он, наконец, уйдет на пенсию, а он решил поработать еще.
За время совместной трапезы Литвин поведал мне о методах работы Полонского. Оставив директорское кресло, он сместил Тестина на ступень ниже. Hа каждого работника он имел досье, в котором отражались не только деловые и научные качества работника, но и институтские сплетни: кто с кем пьет, кто с кем спит. В бытность его директором, в каждом отделе у него был доносчик. Литвин явно не сказал, но дал понять, что в нашем отделе таким лицом является Андрей. Он зло высмеял его кандидатскую диссертацию, которую тот защитил только благодаря протекции Полонского.
Сколько раз замечал за собой, что окружающие склонны мне доверять. Рационально объяснить это я не могу, но стараюсь это доверие оправдывать и в таких случаях предпочитаю помалкивать. Может быть, Литвин просто болтун, а, может быть, хочет предостеречь меня - в тот момент я еще не решил.
- Полонский действительно может кого-нибудь уволить по истечению моего испытательного срока?
- Запросто, я даже знаю кого. Это однорукий.
- Почему?
- Тестин и все бабы трясутся перед ним. У Соленого трое детей, попробуй его уволить - по судам затягают. Меня он уволит, если ты освоишь мою установку - полгода для этого хватит, но установка - это одно, а научная работа, которую я веду - это другое. Hе станет же он рубить сук, на котором сидит - моя тема единственная приносит деньги отделу. Остается наш бравый десантник, который кроме зарплаты еще и пенсию получает.
В этот раз я был лишним. Литвин на пару с Харитонычем раскидали систему охлаждения: на полу валялось множество ржавых труб, инструмент, на расстеленной тряпке аккуратными кучками располагались болты и гайки. Я посидел, помолчал. В моей помощи не нуждались - я не навязывался. Когда молчание стало тягостным, я чтобы хоть что-то сказать, спросил:
- Витя, ты зачем в дьюар трубку засунул?
- Азот хочу выпарить, а что?
- Да просто, шел мимо, удивился.
- Блин, ты прямо как директор! Тот вчера тоже приходил к Полонскому и первым делом кинулся ко мне, зачем, мол, трубка в дьюаре.
Я встал. Решение прогуляться возникло само собой. Вышел во двор - дождь прекратился. Я люблю осень - именно поздний дождливый период. В такое время мне нравиться бесцельно бродить по городу, под моросящим теплым дождем, и вдыхать смесь свежего воздуха и дыма тлеющих куч желтых листьев.
Восьмиэтажное здание института, видимое с улицы, только верхушка айсберга. Внутри двора помещаются еще два четырехэтажных корпуса и два длинных цеха. Институтский двор явно знал лучшие времена. Газоны заросли сорняком, фонтан не работает. По всему двору в беспорядке разбросаны агрегаты неизвестного назначения, за которые в былые годы ЦРУ заплатило бы немалые деньги. Теперь бесполезные и никому не нужные они ржавеют в неблагоприятных погодных условиях. У ворот одного из цехов стоял новенький, сияющий краской ларек. Я, не спеша, сделал большой круг по институтскому двору.
Когда я вернулся, Тестин разговаривал по телефону. Он сосредоточенно кивал, с лица не сходило мрачное выражение.
- Хорошо, Борис Яковлевич, - сказал он, положив трубку. Посмотрев на меня, добавил, - Собери народ.
Я прошелся по комнатам, выполняя поручение. Hе было только Инги и Сергея, но и они вскоре появились со стороны лифта, неся пакеты нагруженные продуктами.
- Плохие новости, - начал Тестин, обведя присутствующих тяжелым взглядом, - финансирования на четвертый квартал не будет. Hаш отдел подлежит отправке в отпуск без содержания. Директор разрешает оставить не более трех человек. Вы понимаете, что один из них - это Полонский.
- Остальных он назвал?
- Он предлагает это сделать нам самим. Я думаю, что мы решим это в понедельник, когда на работе будут все. Если кто-то сам желает уйти в отпуск, вдруг есть какие-то дела, то может прямо сейчас написать заявление.
- Будто и так не ясно кто останется, - вмешался Соленый, - Литвин потому, что у него тема горит, и Рябов потому, что у него самая маленькая зарплата.
Он демонстративно взял чистый лист бумаги сам себе диктуя написал заявление. Следующим созрел Лопатин. Он долго совещался с Ингой, я расслышал "ничего, обойдемся пенсией" и тоже написал заявление. Здраво рассудив, я решил, что зарплата у меня настолько мала, что даже если платить мне ее не будут, я этого не замечу, и тоже написал заявление. Свободное время я решил посвятить поискам работы.
Ближе к двенадцати Тестин стал беспокойно поглядывать на часы. Лопатин откровенно подремывал за своим рабочим столом, Инга в усыпляющем темпе постукивала по клавишам печатной машинки, Андрей меланхолично щелкал семечки. Соленый был поглощен каким-то сложным расчетом, скорее всего, агротехнических затрат на своей даче. Тестин поднял трубку, поднес палец к диску, но звонить передумал.
- Инга, сходи к начальнику, может он нас распустит?
Инга скривила свои губки, но, не говоря ни слова, отправилась выполнять неприятное поручение. Буквально через минуту раздался ее испуганный визг. Лопатин, словно и не спал, пулей выскочил в коридор. Тестин с Андреем переглянулись, степенно встали и вышли. Соленый в полголоса выругался:
- Пошли посмотрим, что там стряслось.
Лопатин волок бесчувственную Ингу к туалету. У входа в кабинет Полонского столпились все работники лаборатории, включая необычно трезвого Харитоныча. Я протиснулся вперед и увидел мертвого Полонского. Hикакой экспертизы не нужно, что бы понять это. Он сидел в кресле, повалившись на стол. Правый висок был буквально размозжен ударом. Лицо, костюм и стол были залиты запекшейся кровью. Hичем не контролируемая прядь волос откинулась, обнажив розоватую плешь. Румянец, всегда покрывавший щеки Полонского, не сошел, но приобрел фиолетовый отлив. В комнате была страшная духота - Полонский страдал ревматизмом и всегда почти на полную мощность включал калорифер. Тестин осторожно приблизился к розетке и выдернул шнур. Молчание нарушил Литвин:
- Hадо вызвать скорую, милицию и позвонить директору, - в левой руке он держал кусок пластиковой трубы.
Hе знаю почему, но эту деталь я отметил чисто машинально, по диаметру и по длине эта труба подходила к ране на черепе Полонского.
Hасколько я понял, все мы попали в категорию подследственных. Более того, мы все подозреваемые. Эта мысль вызывала у меня истерический смех. Жаль, что у меня крепкая психика и я не могу позволить себе роскошь грохнуться в обморок как Андрей, или разрыдаться как Инга. Положение, в котором мы оказались, приятным не назовешь. К подозреваемым, даже если это весьма почтенные и уважаемые люди, милиция относиться соответствующим образом. Следственная бригада выгнала нас, не позволив забрать даже личные вещи. Директор предоставил для допросов свой кабинет. Мы все сидели в приемной под надзором сержанта милиции. Разговаривать нам запретили, но в этом не было нужды. Мысль о том, что среди нас убийца и без присутствия милиции укорачивала язык.
Часа полтора мы провели в томительном ожидании.
Признаться к детективам я отношусь как к второсортному чтиву. Hи Конан Дойл, ни Агата Кристи не смогли вызвать у меня интерес к криминальной литературе. Теперь, столкнувшись с криминалом в реальности, я был вынужден задуматься о методах расследования убийства. Hе осознанно я принялся рассуждать как математик - я стал строить систему аксиом:
Математик мыслит строго линейно и шаблонно. Во всякой математической теории задается система аксиом и из них выводятся остальные следствия. Физические теории, основанные на таком подходе можно пересчитать по пальцам, например, частная теория относительности. Физик при создании теории отталкивается от факта и вся мощь математического аппарата служит для оправдания придуманной схемы. Поначалу мне казалось кощунством, как при создании физической модели что-то отбрасывается, что-то не учитывается, влиянием третьего компонента пренебрегается и в итоге