— Что Тилли писала в последнем письме? — спросил старик. Старуха пожала плечами.
— Что она может написать? Все то же. Сидней вернулся домой из армии. У Наоми новый приятель…
— Он создал меня!
— Слушайте, мистер как-вас-там, — сказала старуха, — может, откуда вы, там по-другому, но в этой стране не перебивают людей, когда они беседуют… Эй! Слушайте — что это значит «Он создал меня»? Что за глупости?
Чужак снова обнажил все свои зубы, демонстрируя чересчур розовые десны.
— В его библиотеке, в которую я получил более свободный доступ после его внезапной, но загадочной смерти, вызванной вполне естественными причинами, я обнаружил полное собрание историй про андроидов, начиная от «Франкенштейна» Шелли и «РУР» Чапека и кончая Азимовым…
— Франкенштейн? — сказал старик, заинтересованно. Я знавал одного Франкенштейна. У него был киоск, где он торговал сода-вассер на Холстедт-стрит.
— Что ты мелешь? — запротестовала миссис Гумбейнер. — Его звали Франкенталь, и киоск у него был не на Холстедт, а на Рузвельт-стрит.
— …ясно показывавших, что все человечество инстинктивно ненавидит андроидов и, значит, между ними неизбежно возникает ненависть и вражда…
— Ну конечно, конечно! — Старый м-р Гумбейнер клацнул зубами по мундштуку трубки. — Я всегда не прав, ты всегда права. И как ты прожила всю жизнь с таким дураком?
— Не знаю, — отрезала старуха. — Сама иногда удивляюсь. Наверно, терпела из-за твоих прекрасных глаз.
Она засмеялась. Старый м-р Гумбейнер нахмурился, потом не выдержал и, заулыбавшись, взял жену за руку.
— Глупая старуха, — сказал чужак. — Чему ты смеешься? Разве ты не знаешь, что я пришел уничтожить вас?
— Что?! — воскликнул м-р Гумбейнер. — Заткнись, ты!
Он вскочил с кресла и влепил чужаку пощечину. Голова пришельца стукнулась о колонну крыльца и отскочила назад.
— Говори почтительно, когда разговариваешь с моей женой!
Старая миссис Гумбейнер с порозовевшими щеками затащила своего супруга назад в кресло. Затем она повернулась и осмотрела голову чужака. Она прикусила язык от удивления, когда оттянула в сторону лоскут серого, под кожу, материала.
— Гумбейнер, смотри! Там внутри провода, катушки!
— А кто тебе говорил, что он голем, так нет же, никогда не послушает! — сказал старик.
— Ты говорил, что он ходит, как голем.
— А как бы он мог еще ходить, если бы он им не был?
— Ну хорошо, хорошо… Ты сломал его, так теперь чини.
— Мой дедушка, да будет земля ему пухом, рассказывал мне, что когда МоГаРаЛ — Морейну Га-Рав Лев — светлая ему память — создал в Праге голема, три сотни или четыре сотни лет тому назад, то он написал на его лбу Священное Имя.
Вспоминая, старуха продолжала с улыбкой:
— И голем рубил для рабби дрова, приносил ему еду и охранял гетто.
— И однажды, когда он не подчинился Рабби Льву, то Рабби Лев соскоблил Шем Га-Мефораш со лба голема, и голем упал как мертвый. И его отнесли на чердак ди шуле, и он все еще там и находится, если, конечно, коммунисты не отослали его в Москву… Но это не то, что нам нужно, — сказал он.
— Авадда, нет, — ответила старуха.
— Я своими глазами видел и ди шуле и могилу рабби. — сказал ее муж с гордостью.
— Но я думаю, Гумбейнер, этот голем другого гида. Смотри-ка, у него на лбу ничего не написано.
— Ну и что? Кто запрещает-таки взять и написать там что-нибудь? Где те цветные мелки, что Бад принес из университета?
Старик вымыл руки, поправил на голове маленькую черную ермолку и медленно и осторожно вывел на сером лбу четыре буквы из алфавита иврита.
— Эзра-Писец не сделал бы лучше. — воскликнула старуха с восхищением.
— Ничего не случилось, — добавила она чуть позже, глядя на безжизненную фигуру, развалившуюся в кресле.
— Что я тебе — Рабби Лев, в конце концов? — спросил ее муж. — Так ведь нет.
Он нагнулся и стал осматривать внутреннее устройство андроида.
— Эта пружина соединяется с этой штукой… Этот провод идет к тому… Катушка…
Фигура шевельнулась
— А этот куда? И вот этот?
— Оставь, — сказала его жена.
Фигура медленно выпрямилась в кресле, вращая глазами.
— Слушай, Реб Голем, — сказал старик, грозя пальнем. — И слушай внимательно, понял?
— Понял…
— Если хочешь остаться тут, то делай, как тебе говорит м-р Гумбейнер.
— … как тебе говорит м-р Гумбейнер…
— Мне нравится, когда голем разговаривает так. Малка, дай мне зеркальце из записной книжки. Гляди, видишь свое лицо? Видишь, что написано на лбу? Если не будешь поступать, как велит м-р Гумбейнер, то он сотрет эту надпись, и ты станешь неживым.
— … станешь-неживым…
— Верно. Теперь послушай. Под крыльцом найдешь сенокосилку. Возьмешь ее. И подстрижешь газоны. Затем вернешься. Ступай…
— Ступаю… — фигура заковыляла вниз по ступеням. Вскоре стрекотание косилки нарушило тишину улицы, в точности такой же, как улица, на которой Джеки Купер проливала горючие слезы на рубашку Уоллеса Бири, а Честер Конклин выпучивал глаза на Мэри Дресслер.
— Так что ты напишешь Тилли? — спросил старый м-р Гумбейнер.
— А о чем мне ей писать? — пожала плечами старая миссис Гумбейнер. — Напишу, что погода стоит чудесная и что мы оба, слава богу, живы и здоровы.
Старик медленно кивнул, и они продолжали сидеть в своих креслах на веранде с крылечком и греться в лучах полуденного солнца.
Зенна ХендерсонСтены
— Расскажи! Расскажи еще раз, дурочка Дебби! — скандировали дети, прижав к стене мельницы дрожащую, съежившуюся девочку. Они окружили ее так плотно, что испуганные глаза пленницы не видели никакой возможности вырваться из кольца.
— Вы мне не верите. Вы будете смеяться, — возражала девочка-подросток. — Вы всегда смеетесь. Но это правда! Я видела…
Она закусила губу, глаза ее были широко раскрыты. Она вспоминала.
— Расскажи нам, Дебби. Мы поверим тебе, — пообещал долговязый подросток Эдвард, бывший немногим моложе самой Дебби. Сегодня он чувствовал себя заводилой среди ребят и поспешно скрестил пальцы за спиной, чтобы, упаси боже, ложь, сказанная дурочке, не засчиталась бы за настоящую ложь. Детвора в предвкушении развлечения перемигивалась, переталкивалась локтями. Это развлечение им не надоедало, оно было не хуже других забав, в которых проводили они длинные вольные дни лета. Да и, кроме того, дурочка она или нет, а слушать Дебби было действительно интересно.
Дебби глядела на мальчика умоляюще. Она хотела верить — ей необходимо было верить, что на этот раз они говорили ей правду. Что на этот раз будет кто-то, кто ей поверит и кто будет вместе с ней поражаться и восхищаться. Кто-то, кто примет ее историю всерьез и, таким образом, поможет ей восстановить ее репутацию в Колонии, утраченную еще тогда, когда она простодушно выбалтывала каждому желающему бесконечные истории о всех виденных ею невозможных чудесах. Ее семья решила, что она лгунья. Соседи крутили указательным пальнем у виска. Старейшины…
— Нет! Нет! —она вытянула руку ладошкой вперед, стараясь сдержать напирающую ватагу. — Старейшины!
Детишки испуганно оглянулись по сторонам. Действительно, Совет старейшин запретил им даже упоминать об этом, что, конечно, только подстегивало их любопытство, да и, кроме того, в пределах слышимости не было никого из старейшин.
— Расскажи нам, Дебби, ну пожалуйста, расскажи! — крошка Хеппи дергала Дебби за подол. — Мне это нравится.
Дебби глянула вниз в сияющие голубые глаза Хеппи и робко улыбнулась.
— Хорошая малышка, — сказала она, — ты мне веришь, ведь так?
— Конечно же, Дебби, — закричала Хеппи. — Расскажи еще! Я люблю сказки!
Сказки! Улыбка исчезла с лица Дебби. Даже пятилетний ребенок, для которого мир пока полон чудес, не верит ей. Что ж тогда удивляться, что этот Майлс!..
Но, с другой стороны, именно Майлс защитил ее тогда. Там, на собрании Совета старейшин, когда сказанное зловещим шепотом слово «ведьма» заморозило кровь в жилах Дебби, Майлс вскочил на ноги и бросился на ее защиту.
— Нет никаких оснований хотя бы для малейшего подозрения насчет того, что мистрисс Уинстон — ведьма!
Мистрисс Уинстон! Ах, Майлс, Майлс! И это после признания: «Дорогая моя, любимая, твои волосы прекрасней всего па свете!»
— Она не причинила вреда никому и ничему. В худшем случае, это следствие болезни. Может быть, галлюцинация или одержимость.
Одержимость? «Дай мне свои губы, Дебби, дай мне твои руки. До весны я должен довольствоваться и этим!»
— Если это болезнь, то она выздоровеет. Если галлюцинация, то это пройдет. Если же ее душой завладели демоны, то Господь, в ведомое ему время, освободит ее от них.
Давайте не будем повторять ошибок людей из соседних колоний, когда в недавнем прошлом они начинали кричать: «Ведьма! Ведьма!» при каждом непонятном или несчастном случае, который происходил в их среде. С нас достаточно забот о спасении собственной души, и кто мы, собственно, такие, чтобы присваивать себе право судить, право, принадлежащее только Ему. Тому, кто вырвал нас из ночи тирании и привел в эту прекрасную новую страну. До тех пор, пока мистрисс Уинстон не причиняет никому вреда, я не вижу здесь вопроса, достойного обсуждения Советом.
Прекрасная новая страна! Отличные слова! Но весна для Дебби и Майлса не пришла. Теперь, по вечерам, вместе с Фэйт Хэтчитт прогуливается он тихими тропками в тени деревьев. И ходят, наверно, даже по той самой тропе, на которой Дебби тогда споткнулась…
— Я споткнулась, — сказала она вслух, неосознанно следуя хорошо накатанному руслу своей часто повторяемой истории. — Я споткнулась о морщину… или складку.
— Ты хочешь сказать — кочку, — почти что продекламировал Эдвард, обмениваясь радостными заговорщицкими взглядами с другими детьми. — Должно быть, ты споткнулась о кочку или корень.
— Нет! — Дебби глядела сквозь них, и они восторженно поежились. — Это была морщинка или складка в Порядке вещей. Просто скл