— Если бы было, уже бы не было, — отвечаю сложной фразой.
Парень внимательно смотрит мне в глаза, улыбается краем рта:
— А чо, такой борзый, да? Чо так отвечаешь?
— А чо непонятно, а? — вынуждено перехожу на язык, более понятный соседу.
— Да все непонятно. Я тебе вопрос ясно задал, а ты мне загадками отвечаешь. Так недолго и до нехорошего договориться… если есть бухло, то доставай, если нету — то иди, отдыхай.
— Я вижу, ты сидевший, да? — уточняю.
— Ну, правильно видишь, и что?
— А у тебя что, старшаки все поголовно мудаками были на зоне?
— Эй, ты потише за старшаков. Почему мудаки, уважаемые люди у нас сидели, правильные бродяги.
— А что же они тебя не научили вежливым быть с незнакомыми людьми? Или ты по какой-то причине учиться не можешь?
Иду на конфронтацию, понимая, что это может нехорошо закончиться, но, тем не менее, азарт уже обуял мной, и мне очень хочется морально додавить этого попутчика, отсидевшего, и оттого смотрящего на мир сквозь призму блатных устоев.
Парень осекается, пару мгновений снова смотрит мне в глаза, но уже более внимательно:
— А ты кто такой?
— Я? — в голове мелькает обычная формулировка — «я — человек», но решаю рвать ему шаблон и дальше: — Я пассажир этого общего вагона. Доеду до Владивостока и уйду. А кого-то могут и вынести.
— Что, не простой, да?
— Как и все остальные…
— Угрожаешь…
— И не думал еще.
Все остальные попутчики, сидевшие с нами в одной плацкарте, усиленно делали вид, что к разговору не прислушиваются, что это «установление контакта» их совершенно не интересует.
— Слышь, я сейчас перо тебе в печень воткну, встану и уйду, — парень сказал мне это на ухо, но так, чтобы слышали все.
Конечно, ничего приятного в таких разговорах нет, и более того, я совершенно четко понимаю возможные последствия — время такое было, жуткое, безвластное, криминальное. По спине пробежал ручеек холодного пота. А ведь действительно, пырнет ножом, и уйдет. Ума для этого много не надо.
— Я умру, — соглашаюсь я. — Но не сразу. Минут через пять. За это время я успею выдавить тебе глаза, выломать пальцы и вырвать кадык. Твоя смерть будет гораздо ужаснее. У меня боевой опыт есть — пока ты сидел, я свою Родину с оружием в руках защищал, и кое-чему научился. Так что — выбор за тобой. Дерзай.
— Сказочник, — усмехается парень, расслабленно выдыхая, показывая, что и самому ему уже не хочется дальше углублять назревающий конфликт.
— Ну, так что на счет выпить, — улыбаюсь я. — Есть что?
Я переворачиваю ситуацию вверх дном — теперь уже я становлюсь напрягающей стороной. Наступает паритет — и сил, и требований. В воздухе повисла разрядка. Парень оценил мои слова, а я — его неготовность и неумение воплощать в жизнь сказанные угрозы. Он понимает, что проиграл.
— Не, я по вагону ходил, на продажу нет ни у кого, а угостить никто не хочет, — отозвался парень. — А ты военный, что-ли? Не сидел, да?
— А зачем мне сидеть? — удивляюсь я. — Бессмысленная трата времени.
— Да так спросил, — парень пожал плечами. — Больно правильно всё говоришь.
Можно было, конечно, развести его за столь глупый вопрос, но — какой в этом смысл? Поржать с человека, который, вернувшись из мест лишения свободы в мир обычных людей, пытается надувать щеки, демонстрируя свой «авторитет», которого, как мне показалось, у него не было. Парень тешил своё самолюбие, очевидно, сломанное на зоне, и прикрывал сейчас собственное ничтожество общепринятым страхом перед бывшими заключенными. Но на меня это не действовало, и он нервничал. Ему явно неудобно стало со мной общаться.
— За что закрыли? — задаю ему вопрос.
— Гоп-стоп, — ответил парень не раздумывая. — Пьяный был, нарвался на опера.
— Ты что, опера ограбил? — мне уже стало откровенно смешно.
Я представил себе эту картину — как пьяный уркаган темной ночью в какой-то подворотне подходит к спешащему домой пешеходу, и предлагает поделиться ценностями… а терпила оказывается опером уголовного розыска или УБОПа.
Парень встал, как бы оправдываясь:
— Ладно, пойду, может, кто нальёт.
Он уходит, унося с собой позор от неудачной попытки показать себя крутым уркаганом. Смотрю на часы — приближается полночь. Ехать еще шесть часов. С конца вагона начинают разноситься вопли, крики помощи, на которые, впрочем, никто не реагирует — люди не готовы вступаться за кого-то, каждый занят только собой. Это общий вагон. Ничего личного.
Замолкает гитара. Слышен голос певца — за пару часов этот голос, пожалуй, узнать сможет каждый пассажир вагона. Певец орет, что бы ему отдали его сумку. Наверное, украли. Свою спортивную сумку я держу на коленях, обнимая руками. Голову наклонил на плечо, но даже забыться не получается, не то, что бы уснуть — по вагону ходят какие-то ушлые шныри, постоянно осматривая пассажиров, отыскивая тех, кого можно развести, или что можно украсть. Они здесь как дома — наверное, так и есть. Постоянные клиенты ДВЖД, вернее даже так — пассажиры ДВЖД — постоянные клиенты этих шнырей. Куда только линейная милиция смотрит?
И тут же:
— Вызовите милицию! — кто-то кричит с того конца вагона.
Никто не шевелится. Проводник, похоже, просто закрывается в своём обособленном купе на время перегонов от станции до станции, самоустраняясь от этого кошмара, от этого безумия, что творится в его вагоне.
— Лёха, здорово!
Я поднимаю глаза — в проходе стоит Стёпа — знакомый, не такой, чтобы уж очень, но в этом страшном месте, да еще и при наличии свободного места — вполне даже близкий друг.
— Здорово, Степан, — я демонстративно киваю ему на свободное место, и он садится.
— Только встал, в туалет сходить, моё место тут же заняли. Да еще в туалете какая-то шалава всем желающим отсасывает. Не пробиться. Пришлось в тамбуре ссать, — оправдывается Степан. — А ты чо, куда? Во Влад?
— Да, по делам, — если честно, у меня нет никакого интереса разговаривать с ним, но зная въедливость Степана, лучше на какое-то время отдаться его заунылому трёпу. — А ты куда?
— В Китай, за товаром. Туда пустой еду, назад три баула потащу с манатками.
— Прибыльно? — вяло интересуюсь я, чтобы поддержать разговор.
— Вообще ништяк поперло. Бабла — валом. Вот, даже зубы себе золотые вставил (Стёпа улыбается в полный рот). Чо, может, тоже начнешь своим делом заниматься? Займи бабла, поедешь со мной в Суньку, я тебе там помогу товар выбрать, потом на рынке встанешь — мигом все купят.
— Угу, — кивнул я. — Только на морозе не хочу стоять. Настоялся уже в армии.
— Не, щас так — если не крутишься, то живешь херово. А с баблом — ништяк. Ты Женю помнишь, ну эту, с «фазанки», мы с тобой как-то говорили за нее недавно…
— Ну, помню, — кивнул я, конечно, тогда еще не зная, что спустя пятнадцать лет эта женщина сыграет в моей судьбе ярчайшую роль, но об этом как-нибудь в другой раз. — И что эта Женя?
— Да все строила из себя целочку, типа, я вся такая, неприступная. Только с крутыми чуваками сплю. А тут недавно на микрике мы поехали на севера товар продавать, бабло на руках, я её в ресторан, ну мы там водки выпили, и в гостинице я ее трахнул.
— А деньги тут причем?
— Ну, я ей пообещал, если даст, процент повысить. Она же у меня на процентах работает.
— А у нее же мама вроде больная, не работает, — вспоминаю я. — И ребенок совсем маленький. Мужа нет. Ей каждая копейка дорога. Вот и отдалась тебе — семью-то кормить как-то надо.
— Проститутка она, вот кто, — Стёпа широко улыбнулся. — Обычная проститутка.
— Раньше ты про нее иначе говорил. Пока она тебе не давала, — я откровенно улыбаюсь. — А тут дала, и сразу — проститутка.
— Ну а кто она? За деньги же.
— А ты ей что, дал денег?
— Нет, конечно. Что я — дурак?
— Получается, что не дурак. Ты хуже дурака. Она тебе доверилась, потому что лекарства для матери очень дороги, а ты её кинул.
— Да и черт с ней.
— Да и правда, что, — соглашаюсь я, но тут же подкалываю похотливого Стёпу: — А твоя супруга в курсе, что ты Женечку пёр?
— Нет, — Стёпа заморгал глазами.
— А что так?
— А зачем ей знать?
— Ну, так, ради понимания, куда деньги семейного бюджета уходят, — я широко улыбаюсь.
— А, — до Стёпы трудно доходит юмор. — Смеешься. Ну да, смешно.
— Ты в туалет еще сходи, — угораю я. — Там Марина недорого берет.
— Не, у нее там очередь. Поди, еще и рот не моет. Не пойду. Ну ее на фиг.
— Манзовка скоро? — меня толкает женщина, сидящая справа от меня.
— Наверное, уже скоро, — предполагаю я, посмотрев на часы.
— Молодые люди, вы мне поможете чемоданы до выхода донести?
— Каждый сам за себя! Сама неси, тетка, сама! — поучительно говорит ей Степан.
— Какие вы… — с презрением бросает она ему.
— Не мы такие, время такое, — смеется Степан.
В углу, у окна, сидит еще одна мадам, возрастом постарше. Наверное, такая же торговка, как и Стёпа. Она откинула голову и, похоже, спит. Моя соседка толкает ее в бок, та просыпается, хватается за карманы, смотрит на нас бешеными глазами:
— Что?
— Встаньте, Манзовка, — говорит соседка. — Мне вещи надо забрать. Я выхожу.
Она встает, мы встаем. Тетка поднимает полку и достает из багажного отделения три увесистых и объемных старых чемодана, обмотанных скотчем. Ставит их в проходе, блокируя коридор. Кто-то уже матерится, мол не пройти — не проехать.
Через несколько минут поезд начинает притормаживать. Проводник открывает дверь своего купе и высунув голову, истошным голосом орет:
— Стоянка десять минут!
Поезд останавливается, и дернувшись несколько раз, замирает. Слышно, как проводник открывает дверь, и по коридору тянется свежий воздух.
Из вагона выходит несколько человек — они приехали. Уходит и соседка, волоча за собой тяжелые чемоданы. Тот, кто едет дальше, выходить не торопится — чтобы места своего не потерять. Сидим. Ждем отхода. Вышедшие несколько человек новых свободных мест не прибавили. В вагоне все так же многие люди стоят в проходе, кто-то сидит на сумках, а кто-то даже на заплеванном полу. В соседней плацкарте, на боковой полке громко плачет ребенок. Молодая мамаша безуспешно пытается его успокоить, но где там!