— Вот, 3 мая. — Инспектор указал курсором на искомый файл.
Джованна нетерпеливо сжимала правую руку левой, щелкая суставами пальцев. Она спрашивала себя, неужели за двенадцать лет не заслужила другой роли, помимо консультанта. Поставить печать эксперта. Объяснить, подписать, послать отчет. Ни врачи, ни предприниматели, похоже, не воспринимали ее всерьез. Всё то же самое могла бы сделать компьютерная программа, думала она. Нужна только база данных.
Инспектор закончил редактировать рапорт о смерти Омара Тракаля, сорок лет, Калисто Моралеса, тридцать три года, Херардо Уэнанте, двадцать девять, и Алексиса Фернандеса, двадцать шесть, совместные похороны которых в прошлом месяце были организованы Конфедерацией работников лесопромышленной отрасли. Затем он попросил Джованну проверить данные, касающиеся инфекции. Она приблизила глаза к экрану, внимательно прочитала свои пять строк и указала на опечатку в слове «криптококкоз».
Когда рапорт был готов, дело заархивировали и возможность новых случаев заражения на участке Н отныне считалась исключенной. По пути к выходу Джованну на мгновение охватило странное чувство вины. Интересно, жив ли тот зараженный рабочий, который вышел из комы.
Снаружи дежурила танкетка. Трое молодых людей в одежде защитного цвета, уперев автоматы в землю и жуя жвачку, проводили ее внимательными взглядами. Трудовой инспектор пожал ей руку и ушел обратно в офис. Прежде чем сесть в машину, Джованна подняла взгляд, и ее поразило небо, по которому плыли величественные огненно-красные облака. Она достала из кармана мобильный и сфотографировала.
В молодости Бальтасар по выходным проводил свободные после пекарни вечера в комнате в глубине приходской церкви, где полностью погружался в изучение латинской грамматики. Он открывал тяжелый том и клал его на стол, стоявший под картиной с выгравированной в бронзе надписью nil volentibus arduum[13]. Бальтасар читал так внимательно, словно тот, кто подарил ему книгу, сам ее и написал и слова были пропитаны его нежностью. Медленно и терпеливо юноша склонял и спрягал их, воображая себя мастеровым, который собирает часы или строит подъемный мост.
— Хорошо, сын мой. Довольно. — Бальтасар поднял взгляд на преподобного отца Контрераса. Свет, в котором робко кружились пылинки, проникал в комнату через узкое высокое окно, едва освещая книгу. — Нет смысла продолжать.
Вечерело, и, по мнению святого отца, не следовало перенапрягать зрение. Читать через силу и усталость вредно, говорил он. Зачем портить глаза. Бальтасар закрыл книгу и взял сумку. Учитель проводил его до выхода.
— Как ты себя чувствуешь?
— Лууууу-лу-лу-лучше, батюшка, — ответил Бальтасар, поворачивая голову, а вместе с ней всё тело, как усталое дерево.
Священник остановился и спросил:
— Тебе холодно, сын мой?
Бальтасар покачал головой.
— Ты чего-то стыдишься?
— Не-не-нет, батюшка.
Несмотря на все старания Бальтасара скрыть заикание, оно всегда проявлялось. Слова застревали во рту и выходили слипшиеся, а одноклассники дразнили его и подписывали ему тетради «Бальтатататасар». Врач объяснил проблему тем, что мать во время беременности работала поденщицей в лесхозе. Контакт с пестицидами не только наносит ущерб здоровью матери, но и вызывает нарушения развития у ребенка, говорил доктор хриплым равнодушным голосом, Бальтасар смотрел в стену, словно следил за мухами, а его бабушка в бешенстве выслушивала в очередной раз о «специальном обучении».
Святой отец положил руку Бальтасару на плечо и продолжил говорить:
— Может, ты чувствуешь жалость? Гнев? Нужно принимать свои греховные страсти, сын мой. — Бальтасар смотрел на ноги священника. — Понимаешь, люди думают, что нас раздирают два вида склонностей. Но наша природа гораздо сложней. — Взяв пальто и шарфы, они вышли из погрузившейся в темноту комнатки. Теплый воздух придела согрел Бальтасара, который смог выпрямиться и лучше внимать преподобному отцу, чья освещенная флюоресцентными лампами фигура отражалась в картинах и крестах вокруг них. — Кто находит благо, лишь когда что-то приводит его к самому себе, никогда не найдет в дурном иного содержания, чем бессилие. И так, перескакивая с одной чаши весов на другую, он будет нерешительно идти по жизни, то спускаться, то подниматься, с каждым разом всё более страшиться того дня, когда не сможет встать с ложа. — Священник остановился спиной к юноше у железной двери, не открывая ее, и продолжил говорить. — Природа — это Бог, Бальтасар, и она одна и одинакова для всех. Без Него мы бредем как слепцы. Лишь Он может направить наш взгляд вперед, чтобы понять сущность порядка, который выше нас и определяет нас в каждый момент. В Судный день, вне зависимости от наших мыслей, все мы предстанем перед Богом как создания его. Несчастные и счастливые, мы вознесемся над землей и водами, чтобы услышать истинное слово.
Бальтасар не смог сдержать слез. Он вспомнил, как отец бил мать об стену. Гнев, как стекло, царапал кости изнутри. Бальтасар попытался соединить слова преподобного отца с собственной историей, и тогда — воздух, расслабление непарной мышцы языка; эта сладкая струйка, бьющая из-под века. Бальтасар посмотрел на старика, который улыбался, полный воодушевления, и подумал о бабушке. Контрерас открыл дверь, и ледяной ветер ворвался в помещение. Юноша выпрямился, вытер глаза и вышел на улицу.
Завязывая шарф вокруг шеи, Бальтасар зачарованно смотрел, как ветер несет к ногам священника сухие листья, бросает их ему на пальто, на щеки, на густые брови и снова несет по асфальту улицы. Тот, пряча в карман ключи от церкви, сказал:
— Сын мой, я хочу, чтобы ты сегодня вечером, когда вернешься домой, подумал о своем отце. О том, что он тоже чей-то сын. Представь, что его родитель в тебе, и постарайся простить отца. А потом — его родителя, и родителя родителя, и так, пока не дойдешь до Христа, пока не поднимешься к Господу. Я хочу, чтобы ты научился видеть, как наше прошлое говорит за нас, как оно искажается и меняется против нас.
Святой отец попрощался за руку. Бальтасар чувствовал холод старческой кожи, пока переходил улицу. Потом на остановке он рассматривал, как два дерева сплели ветви, словно пытались согреть друг друга, и держал руки под мышками, прижимая к телу.
На обратном пути она увидела, что дорога перекрыта уличными беспорядками. У Джованны нервы были на пределе, она медленно лавировала между протестующими и баррикадами, из-за закрытых окон показывая жестами, что извиняется, и опасаясь горящих костров и непредсказуемой реакции толпы, хотя та, казалось, была сосредоточена на отрядах спецслужбистов, приближавшихся одновременно со стороны моря и с севера города, сопровождаемых резким запахом, который заставлял закрывать глаза чем придется. В отчаянии Джованна принялась кричать и сигналить, пока не нашла в толпе брешь, как раз когда копы начали стрелять прямо в гущу людей, которые с раннего утра собирались на улице, а теперь пытались ругательствами и кусками цемента отвечать на дробь и слезоточивый газ, применяемые против них.
Вся в поту, она захлопнула за собой дверь квартиры, поставила коробки у стиральной машины и устроилась в кресле, производя странные, неловкие движения, чтобы избавиться от сумочки, не выпуская из рук мобильного. Занято. Она написала Андреа, что всё получилось. Что она купила палатки и теперь все пункты списка необходимых вещей зачеркнуты. Просмотрела новости. Ничего особо нового. В одном видео рассказывали, что на окраине Вилькуна нашли повешенным восьмилетнего мальчика. Семья разыскивала его уже неделю, в сетях следили за поисками. Она знала об этой истории из публикации у кого-то из друзей, и хотя все ожидали худшего, оправдание этих ожиданий стало неожиданностью.
Джованна раздвинула занавески. Из ее окон ничего не было видно, но издалека доносились звуки. Сирены скорой помощи, взрывы, неровный шум, как будто среди ночи вдруг включился холодильник. После ужина она сообщила Ричарду, директору ее лаборатории в Манчестере, что всё оборудование для поездки готово и что за два месяца он еще может купить билеты по хорошей цене.
Потом Джованна принялась было за книгу колумбийского судебного эксперта-миколога, на которую уже несколько недель назад должна была написать рецензию, но отвлеклась и, пока дула на зеленый чай в чашке, прочитала, не в силах оторваться, что у маленького Мартина Мильякуры были черные глаза, он носил рюкзак с Человеком-пауком, который нашли набитым камнями, по его обуви было видно, что ее надевали насильно, на его нижнем белье остались следы крови, мочи и фекалий, лямки рюкзака врезались в кожу шеи, его отец был задержан по обвинению в попытке поджога полицейского участка в Падре-лас-Касас, мать приковала себя к зданию местного суда, а генеральный директор Корпуса карабинеров приносит соболезнования семье.
Джованна поделилась новостью в твиттере с тегом #справедливостьдляМартина и открыла почту. В последнем Микологическом бюллетене Южного университета была статья о новых лишайниках в заповеднике Пунта-Куриньанко за их с Андреа авторством. Джованна, улыбаясь, переслала ей статью, и вдруг в квартире мигнул свет. Встревоженная, она постояла посреди гостиной, размышляя, не перезвонить ли подруге. Затем вернулась к экрану компьютера. Ее удивило, что в печатной версии статьи были опечатки и двойные пробелы. Ей захотелось быть единственной, кто читает сейчас эту статью. Чтобы по какой-то причине сайт журнала полетел и текст нельзя было бы увидеть. Чтобы он был недоступен. Ведутся технические работы.
Ближе к полудню Патрисио вышел во двор. Солнце не торопилось разгонять внезапно опустившуюся дымку, которая залегла в углах двора. Он протянул ногу между цветочными горшками и быстрым движением подкатил к себе футбольный мяч, который завертелся, как оживившийся щенок. Его внешний вид выдавал почтенный возраст: полустертые цифры 90 осыпавшимся золотом проступали, как некогда прекрасное лицо, на белесой потрескавшейся коже. Патрисио подкинул мяч и удерживал в воздухе, ловя на подъем ноги и стараясь сосредоточиться на каждом ударе, раствориться в этом мягком, легком и точном ритме.