ые шарики в мобильном, а иногда, когда весь дом был в ее распоряжении, перемалывала насекомых с землей в блендере. Каждую неделю появлялись коробки с новыми вещами. Каталина ждала, пока Патрисио их откроет, восхищенно рассматривала каждое устройство, а потом просила брата научить ее этим пользоваться.
— Смотри, тут две кнопки, какой кофе хочешь? Большой или маленький?
— Большой! — с восторгом кричала она.
Тогда он нажимал на зеленую кнопку, и кофемашина выдавала пышный латте, который довольная Каталина уносила в свою комнату. Так потихоньку дом наполнился электробытовыми приборами, вещами, одеждой, велосипедами, игрушками, которые появлялись каждый понедельник рано утром, а с ними — полный оранжевых купюр белый конверт с серповидным листом на марке. Книги, которые приходили вместе с подарками, оказывались свалены в курятнике, образовывая небольшую кучу. Птицы прыгали и гадили на них, нещадно раздирая клювами.
Патрисио не сделал ни одной попытки что-либо выяснить. Лучше не надо, говорил он себе: а то вдруг коробки больше не появятся? Пусть эти фанатики делают с отцом что хотят. Так или иначе, шкафы ломились от добра, Каталина ездила учиться на школьном автобусе, а у Патрисио были деньги, и он мог купить что угодно. Он прятал банкноты и карточки в обувной коробке в своей комнате и время от времени говорил сестре, что папу лечат за границей. Что его забрали марсиане. Что его съела чупакабра. Хочет ли она еще хлеба с авокадо. Чтобы она ему не грубила. Что он теперь в доме главный.
Каталина посмотрела на горячий шоколад. — Сыграем лучше еще одну партию? — спросила она, поставив чашку на стол. — Вкусно.
Они сели рядом в кресло и включили приставку. Сестра посмотрела брату в глаза.
— Сейчас я тебя сделаю, — сказала она.
Когда группа наконец прибыла в бухту Чилота в порту Порвенира, к англичанам вернулся исследовательский дух. Бледность от качки на пароме уступила место порозовевшим щекам и желанию узнать, что за истории скрываются за этими разноцветными, крытыми железом портовыми домиками, которые виднелись вдали, разбросанные как пятна краски в однообразной степи. Джованна сняла куртку и повесила ее на спинку переднего сиденья, в тридцатиградусную жару не верилось, что микроавтобус пересекает самую близкую к Антарктиде местность на Земле.
Сеньора Марта между тем перестала нервничать, возможно в силу отсутствия препятствий: на трассах CH-257 и Y-85, которые двумя змеями протянулись на 136 и 159 километров до южной оконечности Огненной Земли, чаще, чем автомобили, встречались овцы, верблюдовые, велосипедисты, лошади и бескилевые. Поэтому здесь она с удовольствием отвечала на разнообразные вопросы любопытных пассажиров и даже вежливо поддерживала с ними разговор на сносном английском.
Но после тяжелой переправы через пролив команда устала. Только Джованна смотрела на шоссе, время от времени перебрасываясь репликами с сеньорой Мартой о странностях погоды, о национальности гостей, о своей работе… и так семь часов подряд.
Когда микроавтобус в конце концов остановился напротив горного приюта «Викунья» и группа проснулась, все стали свидетелями великолепного зрелища. В этот час последние солнечные лучи освещали верхушки деревьев букового леса, которым начинался заповедник. Оранжевые кроны, казалось, застыли как пылающие облака.
Это было величественно, но времени на фотографирование не было. Под кронами уже виднелся силуэт дона Сантьяго, лесника, который в нескольких шагах позади Оливера, своей огромной облезлой овчарки, шел к приехавшим. Нужно было поставить палатки до темноты.
С помощью дона Сантьяго Джованна, Андреа и Дейвон, самый молодой из англичан, начали разбивать пять палаток поменьше и одну большую для оборудования. Но ветер дул с такой силой, что в конце концов понадобилось участие всех участников экспедиции, включая сеньору Марту, чтобы закрепить их.
Закончили около девяти. Дождя не было, но холодный ветер начинал забираться под одежду. Дон Сантьяго пригласил всех выпить мате к себе в дом, натопленный дровяной плитой. Вслед за лесником члены экспедиции гуськом переступили порог, потирая руки, и каждый по очереди прошел в туалет.
Вокруг царила всепоглощающая тишина. Гости завороженно следили за колебанием огня, потрескивающего за старинной кованой решеткой плиты и подпитываемого маленькими поленьями, которые дон Сантьяго нарубил с почти геометрической точностью. Вода кипела. Хозяин снял чайник с горячей плиты, где поджаривались куски лепешки, и осторожно наполнил калебас. Джованна приняла его из рук лесника, сделала жадный глоток и вернула сосуд со словами «большое спасибо». Дон Сантьяго посмотрел на нее обиженно, подняв седые брови, но тут вмешалась Андреа, извинилась за подругу, она с севера. Там пьют только кофе, сказала она, а потом пошагово объяснила на английском, как правильно пить мате по кругу и почему нельзя говорить «спасибо» после первого глотка.
Сам Сантьяго умилился старательности иностранцев и неуклюжести их жестов, когда они передавали друг другу калебас, словно это был древний местный ритуал. Сидя напротив подруги, Джованна посмотрела на нее с благодарностью, и они продолжили молча пить, пока хозяин поддерживал огонь, а мате возвращал тепло и бодрость телу.
После пары кругов Андреа сделала знак Джованне. Остальные гости встали вслед за ней. Поблагодарили и вышли в ночной холод степи.
Полчаса спустя, когда все уже забрались в спальные мешки, Джованна гладила руку Андреа, обнимавшую, как мягкая ткань, ее подбородок. Она смотрела в одну точку на потолке палатки, которую ветер трепал со звуком, похожим на рев бурной реки.
— Я всё думаю, — сказала Джованна. — Как же хорошо, что ты здесь.
Несколько минут спустя, уже выключив свет, она продолжила шепотом:
— Ты спишь?
— М-м-м?
— Ничего, спи.
— Я не сплю.
— Просто я вспомнила, как в детстве перед сном играла в игру, которую очень любила. Я никогда никому этого не рассказывала. Нужно было сосредоточиться на том, о чем в тот момент думаешь, и потом идти назад, мысль за мыслью, как будто разматываешь нить, которая возвращает тебя к тому, о чем ты думала до этого. А потом до того. И так, пока не дойдешь до точки, в которой уже ничего нет. Там нить обрывалась. И тогда я оставалась словно с обрывком нити в голове.
Уже задремавшая Андреа повернулась к ней, придвинулась в своем спальнике. Поцеловала между ртом и щекой и положила голову ей на плечо.
— Как красиво… Будем спать?
— Да, давай, — ответила Джованна, всё еще глядя в ходящий ходуном потолок палатки, слушая, как ветер свистит над бескрайней равниной вокруг. Под этот звук она закрыла глаза. В определенном смысле она чувствовала себя в безопасности, будучи уверенной в своей принадлежности к окружающему пейзажу, который позволял ей неторопливо слушать саму себя, как будто мысли текли спокойным ручьем, были фрагментами, иногда складывающимися в кольца, а потом разлетающимися и растворяющимися под светом.
Как-то после обеда стук в дверь разбудил Патрисио. Он вошел в комнату к сестре, но там никого не было. В растерянности он застегнул куртку и замер посреди гостиной. В окно он видел людей рядом с черными пикапами. Опять раздался стук, тяжелый и ритмичный, по три удара. Патрисио сделал глубокий вдох и повернул ручку двери.
За ней стоял сухощавый мужчина, ненамного выше его.
— Добрый вечер, брат, — сказал он, раздвинув губы в подобии улыбки, которая Патрисио показалась гримасой робота. — Меня зовут Бальтасар. Давно хотел с тобой познакомиться.
— У меня нет братьев, — ответил Патрисио надтреснутым, как сухая ветка, голосом.
— Мы все братья в обширном. — Патрисио заметил, что на пурпурной тунике гостя висела коробочка эвкалипта. — Ты знаешь, кто я?
— Сукин сын, который похитил моего отца.
За спиной Бальтасара, рядом с черными пикапами, стояли четверо мужчин. И они явно не привезли коробок с подарками. Они смотрели на Патрисио зловещим и дружелюбным взглядом религиозных фанатиков.
Бальтасар опять изобразил улыбку и продолжил:
— Нет, это совсем не так…
— Чего тебе надо?
— Чтобы ты поехал с нами.
Патрисио отступил на несколько шагов. Вдруг он почувствовал, что бежит, глядя вверх, чтобы взять посланный с другого конца поля пас, что его сестра пытается обойти Месси на входе в виртуальную зону, а у него рука потеет на джойстике, что отец учит его охотиться на кроликов и задерживать дыхание, глядя в их черные глаза, которые внимательно смотрят, прежде чем погаснуть, что что-то толкает его в промежность, что мама бьет его по щекам, что холодный пот течет по спине, дрожит подбородок, подступают слезы, что его тоже сейчас похитят из собственного дома, словно это в порядке вещей.
Слышно было, как кошка мяукает на крыше. Патрисио собрал и сглотнул слюну.
— Ладно, поехали, — сказал он, закрывая за собой дверь.
Ла-Пуэрту окружал протяженный деревянный забор с проволокой под напряжением. Два человека в фиолетовых туниках открыли ворота. По территории сновали прихожане по своим делам, бормоча что-то, чего Патрисио не разбирал. Поселение выглядело скромно, но одновременно претендовало на некоторое благородство благодаря зданиям в стиле построек немецких переселенцев, окруженным рядками молодых эвкалиптов. Патрисио пригласили выйти из машины и пройти в комнату с табличкой «Обширный». За ним осторожно закрыли дверь и оставили одного впотьмах. В полумраке он едва мог разглядеть помещение. На ощупь прошел мимо чего-то, что казалось деревянными скульптурами. Постепенно комнату осветила люминесцентная лампа.
Помещение было небольшим, хоть и с высокими потолками. Запах развешанных по стенам эвкалиптовых веток напомнил, как отец заваривал их листья на кухне. Патрисио посмотрел прямо перед собой и увидел отца в плетеном кресле, в которое, казалось, его тело бросили как мешок. Еще не понимая до конца, что происходит, не успев протереть глаза или ущипнуть себя за руку, Патрисио услышал: «Подойди, сын». Но голос не был голосом Педро. Не тем, который мальчик помнил. Он подошел, и горьковатый запах гнилых фруктов ударил в нос. Вблизи Патрисио заметил на лице отца явные признаки истощения и подумал о восковых фигурах. Быстрая ледяная струйка скатилась по спине. Ему стало противно от ощущения, что влажная кожа Педро как будто тает.