Всё следующее утро группа посвятила утомительному описанию экземпляров. Работа велась в палатке, где специально для этого был установлен арендованный у дона Сантьяго электрогенератор и каждый исследователь имел доступ к разнообразному арсеналу научных инструментов.
После завтрака, когда воодушевленные ученые ушли анализировать грибы, Джованна осталась помочь хозяину дома.
Она мыла посуду такой ледяной водой, что ломило пальцы, и с энтузиазмом рассказывала о вчерашнем походе.
— Значит, вы добрались до десятого сектора?
— Да! Мы почти четверть его обошли, — гордо воскликнула она. — Здорово, правда?
В этот момент зазвонил ее мобильный, вибрируя в заднем кармане штанов. Она закрыла кран, вытерла руки полотенцем и ответила.
Спящий около дровяной плиты Оливер вдруг настойчиво залаял на Джованну, и дону Сантьяго пришлось за ошейник вытащить его из дома и закрыть дверь. Извини, дочка, эта собака уже не соображает от старости, заметил он, немного встревоженный бледностью девушки, которая, прикрыв свободное ухо, чтобы лучше слышать, спрашивала:
— Взрыв? Не понимаю тебя, мама, что еще за белый огонь?
Озадаченная, она вернулась в палатку-лабораторию и, пока готовила рабочее место, подумала, что занятие, которому с таким старанием предаются ее коллеги, подобно археологии: как будто то, чему она посвятила последние пятнадцать лет жизни, теперь было не чем иным, как наблюдением за началом прошлого. Посмотрев на Марджори, которая с улыбкой кивнула ей и продолжила заворачивать грибы в фольгу, Джованна вдруг почувствовала, что земля уходит из-под ног. Преодолевая дурноту, она вышла на воздух. Андреа, читавшая в тени бука в нескольких метрах от лагеря, заметила неладное. Спросила, что случилось, но Джованна махнула ей рукой и вернулась в свою палатку.
Снова зазвонил телефон. Подруга рассказала об огромном пожаре, который надвигался на Консепсьон с юга провинции Био-Био. Сообщила, что власти рекомендуют покинуть город. Джованна нажала «отбой», отложила мобильный и растянулась на спальнике, сунув под голову рюкзак с одеждой. Новость ударила ее, словно пузырь или что-то вроде мембраны, которая окружала ее поверх исторического времени, лопнула, и она оказалась в свободном полете. Она лежала, уперев взгляд в потолок, наблюдая, как меняется его голубая ткань на просвет. В воздухе появилось что-то враждебное. Суставы сделались тяжелыми, грудь сдавило. Возможно, она думала о сотнях лис и сов, которые покидали леса, или представляла, как горит Консепсьон. Она была спокойна. Безмолвна. Тверда. Сухие глаза. Дыхания почти не было слышно, как будто тело сейчас ее не занимало. Как будто ее воля была ведома таким же прихотливым ветром[17].
Проповедь вот-вот должна была начаться. Несмотря на состояние Педро, его почитатели настаивали, чтобы он поднялся на кафедру. Самый близкий круг коллегиантов занимался его подготовкой. Они подняли его с кресла, смазали раны эвкалиптовой мазью, окурили дымом эвкалиптовых листьев тунику, поднесли раскрытые эвкалиптовые коробочки к носу. Но он не реагировал. Казалось, что он где-то далеко от тела, которое двигается автоматически. Бальтасар, очень этим встревоженный, думал, что, повидав сына, Педро приободрится для сегодняшней проповеди. То, что состояние пророка только ухудшилось, пугало. Сила ветра, трепавшего тонкие волосы Бальтасара, когда он, посадив Педро на кресло-каталку, повез его из дома до главного храма, только крепила его веру, пока он шел и смотрел на кольцо черного дыма, которое плавало в вышине уже несколько часов.
Церковь была заполнена коллегиантами: одни ждали, распевая гимны, другие прохаживались, потрясая кадильницами с эвкалиптом. Бальтасар поднялся на сцену и после общей овации попросил прихожан садиться.
— Братья мои, я вдыхаю вас.
Коллегианты встали. В речи Бальтасар постарался развеять слухи, связанные со здоровьем Педро.
— Сейчас не время заниматься отдельными. Наш Обширный не хотел бы видеть нас больными. Не причинил бы нам вреда и не приблизил нас к таковому. Какой Бог не оберегает детей своих? Какой пастырь оставляет стадо свое? Педро опровергнет все эти лживые слова. Скоро вы услышите это от него самого.
Зал ответил аплодисментами и воодушевленными возгласами. Предвечерний свет падал через потолочное окно, образуя небольшой навес из теней вокруг кафедры. Педро появился на краю сцены. Коллегианты целую неделю ждали его проповеди, неустанно работая на благо Ла-Пуэрты, ухаживая за огородами, собирая плоды, неся караул по ночам вокруг поселения, изготавливая молитвенники, эвкалиптовые масла и кремы, которые продавали потом в центре Куранилауэ. Проповедь была местом чуда. В этом храме видели, как дети излечивались от немоты, как заики декламировали без запинки, как у увечных отрезанные языки вырастали во рту, словно цветы кактуса. Такие слухи ходили по городу. Некоторые верующие впадали в транс, слушая Педро. Они прыгали от радости и повторяли слова учителя, подняв руки над головой.
Педро сделал шаг вперед, и как будто ветер захлопнул все окна. Он вышел на середину сцены. Несмотря на макияж, свет позволял видеть, что выглядит он хуже, чем раньше. Он молчал, и публика начала волноваться. Пророк посмотрел вперед, пытаясь заговорить, но ему помешал жестокий приступ кашля.
Коллегианты заволновались еще сильнее, и пока некоторые из них поднимались на кафедру, чтобы помочь Педро, Бальтасар почувствовал страх, узлом связывающий язык. Он попытался успокоить толпу, но слова застревали во рту, не успевая выходить.
Вдруг голос Педро прогремел, как сход ледника. Люди закрывали уши руками, наблюдая жуткое зрелище — белые нити, похожие на тонкие стебли мха, пронизывали тело пророка и выходили из ран, прорастали через глаза, руки и щеки, и большой темный гриб поднимался за его головой, распространяя запах лесной гнили, одновременно горло Педро раздувалось, пока не лопнуло, исторгая облако спор, которое накрыло зал белым покрывалом[18].
Высокая ограда, сначала доски забора, над ними — проволока под напряжением. На ней висит пара высохших воробьев с обуглившимися перьями и белыми глазами, которые предупреждают: не прикасаться. Патрисио достал из кармана маленький прозрачный пакетик. Высыпал содержимое в трубочку и поджег. Взбодрившись, он начал с силой толкать доски забора, пока одна не поддалась. Он сначала сам протиснулся в отверстие, а потом просунул бидоны.
Темнота позволяла свободно двигаться по поселению. Патрисио удивляла тишина, он слышал, как стучит пульс у него в ушах. Нигде не было света, никто не ходил по территории, он подумал, что все собрались на какую-то церемонию. Так было даже лучше — он застанет их врасплох.
С той же решительностью, с которой ребенком он, заигравшись допоздна, возвращался домой один через лес, Патрисио вошел в главный храм и впотьмах пересек притвор. В свете зажигалки прочитал на одной из дверей: «Зал собраний». Войдя, почувствовал тяжесть воздуха. Странный запах, как будто куча сгнивших овощей в холодильнике. Патрисио заткнул нос и тогда, приглядываясь во мраке, различил странные белые корки, которые покрывали пол и стены, как лишайник или засохшее семя. Его правая кроссовка наткнулась на что-то похожее на лежащее ничком тело. Он нервно отступил на несколько шагов, шаря пальцами по стене, пока не нашел выключатель, и тогда зал осветился неравномерным подмигиванием флуоресцентных ламп.
Когда Патрисио увидел всю картину, его вырвало. Он упал на колени, упершись руками в пол рядом с человеком с белыми глазами, кожа которого была покрыта тонким слоем плесени. Всхлипывая между приступами рвоты, Патрисио обмочился. Желчь текла по его груди, и ему пришлось вытереться рукавом толстовки. Поднявшись, он попятился к стене и только тогда осмотрелся. Зал был полон трупов, засыпанных белой пылью. Посередине сцены Патрисио узнал отца с разорванной шеей и телом, покрытым зловещей порослью, которая буйно цвела на самом виду.
В отчаянии Патрисио открутил крышки бидонов и вытащил их из церкви. В панике пролил немного на штаны.
Оказавшись на улице, поджег струйку бензина и, пока прятал зажигалку в карман, спиной натолкнулся на маленькое тело.
Повернул голову и увидел ее.
— Какого черта ты тут делаешь?! — Каталина отступила, напуганная реакцией и выпученными, налитыми кровью глазами брата. — Ты за мной следила? Ты же не заходила туда? Говори, ты была внутри, паршивка! — кричал он, тряся ее за плечи.
Каталина заплакала, повторяя, что ничего не понимает, почему он не вернулся домой, зачем он прятал от нее папины письма, что не надо думать, будто она идиотка, что эти подарки не падали с неба, что она знала, посмотрела в интернете, что папа жил здесь, почему они не ходили к нему, почему брат в блевотине, он что, описал штаны.
— Пошли отсюда, быстро! — Патрисио схватил ее за руку и потащил прочь от храма.
И тогда заметил бензиновые пятна на комбинезоне и снял его на бегу, за мгновение до того, как церковь превратилась в огромный факел.
Грохот опрокинул их ничком на землю.
Всё еще оглушенный взрывом, Патрисио поднялся и взял сестру на руки. Языки пламени застилали всё вокруг, закрывая выход: все постройки Ла-Пуэрты как будто троились, а дым стирал стороны света. Брат и сестра бегали кругами, хотя деревья тянулись к ним, чтобы помочь. Каталина указывала на них пальцем, призывая брата посмотреть на эвкалипты. Ветки, ветки! Так она кричала, а Патрисио растерянно крутил головой в разные стороны. Там, Пато, смотри! Каталина всхлипывала у брата на плече, закрывая глаза, ударяя его кулаками в грудь, пока брат не заметил электрическую проволоку.
Он поставил Каталину на землю и потащил за руку. За ними звучали взрывы и треск горящих ветвей, которые падали в гигантский костер. Обернувшись на звук, Патрисио споткнулся о камень.
— Пато! — закричала Каталина, видя, как он падает ладонями прямо на проволоку и бьется в ужасных конвульсиях. Она подбежала, обняла его и тянула на себя, пока он не разжал рук.