Его звали Бальтасар. В тот день он навещал бабушку с переломом шейки бедра: ее собака Голосо, которую она называла Голос, как-то утром столкнулась с ней, споро поднимающейся по ступеням деревянной лестницы между маленькой гостиной и спальней на втором этаже. Они не смогли разминуться, и старый фокстерьер покатился вниз вместе со старушкой, грохот и крики никто не услышал, и только в пять вечера женщина наконец пришла в себя и смогла опереться локтем на кресло и позвонить внуку. Собака, к несчастью, уже не очнулась.
В середине рассказа о падении, который она повторяла, как заезженная пластинка, внимание приходского священника привлекло бормотание, доносившееся из соседней палаты. Бальтасар поднялся и вышел из комнаты, оставив бессильную руку бабушки лежать на одеяле. Стоя в коридоре, он внимательно прислушался:
Круг, который существует в природе, и существующая идея круга, оба они в Боге и оба суть одно и то же.
Не скрывая живого интереса, Бальтасар спросил у медсестры, кто это говорит[9].
— Очень странный случай, — призналась она. — Этот человек был два месяца в коме, а теперь, когда он очнулся, мы не знаем, как заставить его замолчать.
Люди вольны совершать ошибки. Воля, испытующая и разделяющая, не понимает. Человек теряется, бесцельно кружа, его кровь кипит, он растерян в момент выбора. Если уж грешить, нужно делать это с мыслями о Боге. Ты грех. Я грех. Но если бы мы снова растворились в обширном, в мириадах, как раньше, никакой грех не мог бы совершиться, не было бы холодности и разделяющей лжи. Какую ошибку совершает вода, бегущая водопадом? В чем заблуждается дерево, которое плашмя падает на землю? Будучи обширными, мы были бы немного счастливее. Необъятный модус, расползающийся силуэт.
Вслед за Бальтасаром пришли верующие: рой фиолетовых туник заполонил коридоры в часы посещений. Верующие были любезны с медсестрами, раздавали эвкалиптовые леденцы и молитвенные дневники тем, кто, проходя мимо зала ожидания на третьем этаже, бросал на них недовольные взгляды.
Община, избравшая Педро пророком, была необычной. На службах Бальтасар говорил «коллегиантам»[10], как они себя называли, что после двух библейских потрясений — изгнания Адама и распятия Христа — ожидается явление третьего мессии, который принесет возрождение Слова и царство свободы на Земле. Поэтому, когда Бальтасар уверился в том, что перед ним избранный, они окрестили его Педро Обширным[11], взяли под опеку и все прочие посещения стали невозможны. Как ни пытался Патрисио попасть к отцу, дверь палаты была всегда закрыта. Медсестры говорили, что он слаб, что у него случилось внутреннее кровотечение и что лучше прийти завтра. И так каждый день. Хотя Патрисио, красный от гнева, слышал из коридора низкий голос, который нес какой-то бред за закрытой дверью. Несколько недель спустя Патрисио предпринял очередную попытку, но ему снова отказали в посещении, и он, матеря всех, расталкивая медсестер и коллегиантов, таща за руку сестру прочь из больницы, решил, что больше они не придут и что отец окончательно сошел с ума.
Всё это время старейшина общины, Бальтасар, каждый день записывал «проповеди» Педро. С тетрадкой в руке он занимался этим столь же утомительным, сколь и необходимым делом, поскольку верил, что слова пророка истинны, только если услышаны из его уст[12]. Эти записи сформируют позже «Компендиум Педро Обширного», основание веры, культивируемой коллегиантами вокруг человека, которого до этого слушали только его дети. Человека довольно нелюдимого, как сказал Хуан Карлос корреспонденту «Звезды Консепсьона»: всегда было невозможно понять, о чем он думает. У него был странный, тяжелый характер, который еще сильнее испортился после смерти супруги.
Так или иначе, Педро вышел из комы другим человеком. Коллегианты говорили, что его слова несут понимание, «божественный экстаз». И по городу уже пробежал шепоток о чудесном Христе, о мощном, как речной поток, голосе, который проливал милосердие на всех его услышавших. Эти слухи усилились, когда доктор Морено выписал Педро и пророк не вернулся домой, а был перевезен в церковь коллегиантов, в нескольких километрах от Куранилауэ.
Ла-Пуэрта, как называли это поселение, представляла собой несколько скромных деревянных домов, в которых жило большинство членов общины. Раньше земля принадлежала шинному заводу, который продал ее по дешевке в начале двухтысячных. Там Бог указал место, где должна была появиться церковь. И первые братья, последовавшие за Бальтасаром, работали несколько лет, чтобы построить ее и немного жилых корпусов, которые обсадили эвкалиптами, выросшими к прибытию Педро настолько, что давали тень и ощущение свежести.
Педро устроили в домике священника, члены общины не поднимали на пророка взгляд, не разговаривали с ним и видели только по воскресеньям. Сам Бальтасар и еще несколько доверенных коллегиантов ухаживали за ним — одевали, кормили и готовили к публичным проповедям.
Он наполнил чайник. Вода была темная, такую нужно кипятить, чтобы пить. Зажигалкой зажег газ под двумя конфорками, на одну поставил чайник, на другую — противень с хлебом. Достал из кармана мобильный. Каталина прямо в куртке залезла в кресло и уткнулась в телефон, который освещал ее лицо с переменной интенсивностью. Патрисио повторил, чтобы она после ужина сразу шла спать, поскольку уже поздно и в гостиной холодно. Девочка упрямо спрятала подбородок в воротник и устроилась поудобнее.
Обоим были интереснее новости в интернете, чем те, что сообщал дремлющий под вышитой салфеткой, на которой стоял кактус, и включенный только по привычке старый телевизор на другом конце гостиной. Патрисио смотрел видео торнадо, обрушившегося на пригород Лос-Анджелеса и, изумленный, позвал сестру, а когда она не отозвалась, подошел и сел рядом.
— Катруха.
— Что? — спросила Каталина, не отрываясь от своего экрана.
Видео было записано на автозаправке. В грозовом апокалиптически сером небе, между сыпавшимися с проводов искрами, над опрокинутыми, как пластиковые стаканчики, машинами закручивались воронкой какие-то обрывки, обломки, предметы одежды и деревья. Люди отчаянно искали укрытие. Страшная туча приближалась к домам, крыши которых готовы были взлететь в любую секунду. Патрисио завороженно следил за этим зрелищем, как будто это был научно-фантастический фильм, но сестру оно не заинтересовало, несмотря на то что это происходило менее чем в двухстах километрах от их дома.
— Есть, — сказала она, зарывшись в кофту по самые глаза. — Хочу есть!
Повторив это, она отложила телефон и легла животом на пол рисовать, периодически ударяя носком одной ноги о пятку другой.
Патрисио подумал, что она простудится, что лучше бы ей встать с пола и лечь уже в кровать, но увидел ее сосредоточенное лицо и решил ничего не говорить. Он послушал скрип старого, почти высохшего фломастера по бумаге и пошел готовить ужин. Запах поджаренного хлеба напоминал ему о более понятных временах года, чем эта смесь зимы и лета, гнусное межсезонье, в котором они жили. Утром он выходил в трех слоях одежды, а к полудню раздевался до футболки и носил всё остальное в руках. Но к вечеру влажный холод заползал в дом без фундамента, вынуждая спать с зажженным огнем, что было небезопасно. Снимая подгоревший хлеб, Патрисио размышлял, не катится ли мир к апокалипсису и не его ли всадники Голод и Смерть кружатся в вихре серых туч, отсекая голову дождю, пока не вздрогнул, обжегши указательный палец, и не засунул его в рот, чтобы унять боль.
Расположив чашку и хлеб с маслом на полу рядом с сестрой, он погладил ее по волосам. Она принялась напевать реггетон и дуть на эвкалиптовый чай. Уже давно в доме завелась привычка заваривать его из тех же листьев, которыми Педро очищал легкие. Это же дерево давало дрова: по ночам Патрисио, весь в поту от страха, перебирался через электрическую изгородь лесхоза и рубил нижние ветки, надеясь не встретиться с охранниками.
Он вел себя как старший. Следил, чтобы Каталина ходила в школу, чтобы в доме худо-бедно было всё необходимое. Сестра не обращала внимания на его хозяйственный пыл, считая, что это не более чем роль в детской игре. Она знала, что всё осталось как раньше. Еще днем она сказала ему: ты не папа, не командуй мной. И захлопнула дверь в свою комнату. А он остался стоять перед ней пристыженный и возмущенный. Решив отомстить, Патрисио подсел к Каталине и, когда она приподнялась, чтобы глотнуть чая, схватил фломастер и начал черкать на ее рисунке каракули и закорючки, добавлять брови и усы персонажам, а также какие-то круги и линии в углах листка. Каталина испустила гневный крик. Вскочила и ткнула зеленым фломастером в щеку Патрисио, резко обрывая его злорадный смех. Решительными шагами ушла в комнату, хлопнув дверью.
Слегка раздосадованный Патрисио, потирая измазанную зеленым щеку, взглянул на рисунок. В центре девочка указывает на пожар. С правой стороны по небу приближается торнадо. Напротив него облако в форме гриба накрывает двух мужчин, разговаривающих в лесу. В самом низу фигурка мальчика со спущенными штанами, который плачет и держит в руке молнию.
Она думала о стремлении грибов, этой неудержимой силе, которая начинается как маленькое пятнышко, а затем распространяется на километры. Интересно, бывают ли моменты, когда эта сила сомневается, следует ли двигаться дальше, — размышляла Джованна, дуя на ромашковый чай. Она погрузилась в чтение. Забыв себя, полностью отдалась книге. Интерпретации данных множились день ото дня на письменном столе. Возможно, — гадала она, — интеллект гриба не позволяет ему сомневаться, ведь это безответственная трата энергии. Но перед кем может быть ответственен состоящий из нитей мицелий, белое пятнышко, которое растет во всех направлениях, разнося по свету миллионы спор?