Что значит верить во что-то?
Чтобы понимать роль верования (belief) в порождении действия, мы должны понимать его природу, причины и последствия. Как я отмечал во вступительных заметках ко второй части, не всегда ясно, что значит верить в то, что есть загробная жизнь. Многие великие религиозные деятели писали о постоянной борьбе с сомнением. Была ли их вера в те моменты, когда они действительно верили, такой же простой и безусловной, как вера того, кто никогда не знал сомнений? Действительно ли последователи коммунизма, верившие в то, что партия всегда права, верили в это?[100] Как мы можем различить прирожденного пессимиста, склонного верить в худшее, и благоразумного руководителя, который лишь действует так, как если бы был верен наихудший сценарий?
Кроме того, в повседневном языке понятие «верование» подразумевает нечто меньшее, чем полную поддержку. Я верю, что завтра пойдет дождь, но я также знаю, что могу ошибаться. Я не просто верю в то, что женат, я это знаю. При философском анализе знание обычно определяется как оправданное истинное верование, которое находится в особых отношениях как с миром (оно истинное), так и с корпусом информации, имеющимся у агента (оно оправданно). И все же ни одна из этих сторон знания не передает субъективной определенности, которая часто лежит за фразой «Я знаю» в повседневной речи. Эта определенность – не просто предел, то есть 97, 98, 99, 99,9 %-я вероятность и так далее. Она качественно отличается от чего-то, в чем нет определенности[101].
Эффект определенности продемонстрирован в следующем эксперименте. Одну группу испытуемых попросили выразить свое предпочтение одному из предложенных вариантов (цифры в скобках указывают пропорцию участников, которые предпочли данный вариант):
• 50 %-я вероятность выиграть трехнедельную поездку по Англии, Франции и Италии (22 %).
• Гарантированный недельный тур по Англии (78 %).
Другой группе были предложены следующие варианты:
• 5 %-й шанс выиграть трехнедельную поездку по Англии, Франции и Италии (67 %).
• 10 %-й шанс выиграть шестидневный тур по Англии (33 %).
Члены первой группы склоняются к тому, чтобы предпочесть вариант «только Англия», потому что он гарантирован. Как только его ценность падает из-за такой же вероятности, как у его альтернативы, последняя начинает выглядеть более привлекательно. Солдаты, которых спрашивают, пойдут ли они добровольцами на очень опасное задание, могут иметь гораздо меньше сомнений, чем те, кого просят добровольно вызваться выполнять самоубийственное задание. Конечно, первые тоже могут пасть жертвой принятия желаемого за действительное («Со мной это не случится»), которое для вторых, однако, не действует.
Четыре когнитивных отношения
Даже если оставить в стороне эти проблемы, идея верования (убеждения) сохранит неопределенность. Мы можем различить четыре когнитивных отношения к миру в порядке убывания их силы. Первое – модус уверенности (определенности); второе – модус риска, в котором агенты определяют вероятность – будь она основана на частотности события в прошлом или на субъективном мнении – каждого из возможных взаимоисключающих и вместе с тем исчерпывающих исходов. Третье отношение – модус неуверенности (неопределенности), в котором люди знают все возможные взаимоисключающие и исчерпывающие исходы, но считают, что они не в состоянии определить их (решающие) вероятности[102]. Наконец, модус незнания, в котором и диапазон возможных исходов, и вероятность их возникновения неопределенны или известны не полностью. Говоря памятными словами бывшего министра обороны Дональда Рамсфелда, мы сталкиваемся не только с известными и неизвестными величинами, но и с «неизвестными неизвестными»[103].
Я сосредоточусь на уверенности и риске не из-за того, что они всегда являются собственно когнитивными отношениями, но потому, что они самые распространенные. Даже когда у людей нет оснований для формирования какого бы то ни было отношения к вопросу, они все равно чувствуют непреодолимое желание сформировать собственное мнение, причем не определенное мнение (как в случае принятия желаемого за действительное), но то или иное мнение. Эта склонность до некоторой степени предопределена культурными факторами. Альберт Хиршман сказал, что большинство латиноамериканских культур «придают большую ценность изначально твердым мнениям фактически по всем вопросам». В таких обществах расписаться в незнании равносильно тому, чтобы признать поражение. Но на самом деле это явление распространено повсеместно. Монтень говорил: «Многие, или, говоря смелее, все злоупотребления в этом мире возникают оттого, что нас приучают бояться открыто признавать свое невежество и что мы якобы должны принимать все, что не в состоянии опровергнуть». Нетерпимость по отношению к неуверенности и незнанию происходит не от гордыни, а из универсального человеческого желания находить во всем логику и смысл. Разум страшится пустоты.
Особой разновидностью стремления искать смысл в окружающей действительности является присваивание статуса инстанции (agency) событиям, которые с той же или даже большей достоверностью могли произойти совершенно случайно. При старом режиме во Франции народ никогда не мог смириться с тем, что обязан своей нищетой только природе. При дороговизне зерна существовало всеобщее мнение, что спекулянты вздувают цены, даже если реальной причиной был неурожай. Иногда нехватку зерна объясняли желанием элиты уморить народ с голоду в рамках классовой борьбы. Согласно статье 22 Хартии ХАМАС, евреи «стоят за Французской революцией, коммунистической революцией и большинством революций, о которых мы слышали и слышим, здесь и там. С помощью денег они организовывали тайные общества, «Ротари клуб», «Лайонс клуб» и другие в разных частях мира в целях подрыва общества и во благо сионистских интересов. С помощью денег они могли контролировать империалистические страны и подстрекать их к колонизации новых стран, чтобы дать им возможность эксплуатировать их ресурсы и распространять в них коррупцию». Такой параноидальный или склонный к теории заговора тип сознания в целом не восприимчив к опровержениям, ибо его носители воспринимают недостаток фактов или даже их опровержение в качестве подтверждения, которое становится еще одним доказательством дьявольского хитроумия заговорщиков.
Эти порождающие ошибки механизмы тем или иным образом полагаются на мотивацию. Но ошибка может возникнуть и из-за незнания. Это утверждение кажется очевидным, но оно не лишено проницательности. Дарвин заметил, например, что невежество чаще, чем знание, порождает уверенность. Невежество вкупе с уверенностью – хороший рецепт для ошибки. И наоборот, по мере расширения круга света растет и окружающая его зона темноты, что внушает бо́льшую сдержанность. Эксперименты показывают, что некомпетентность не только становится причиной низких когнитивных показателей, но и вызывает неспособность признать нехватку компетенции. Некомпетентные люди – вдвойне инвалиды.
Но есть и другая, возможно, еще более опасная вещь – не столько невежество, сколько малое знание. Монтень писал: «Есть детское невежество, которое предшествует знанию, и другое – ученое невежество, которое за ним следует». Паскаль говорил то же самое, только гораздо пространнее. С получением большего количества информации уверенность человека сначала растет, но в конечном счете падает. Я предполагаю, что гипотеза Монтеня – Паскаля более достоверна, чем гипотеза Дарвина. Это не наш вросший уровень знаний, а просто наш выросший уровень заставляет разум обгонять самого себя и производить больше уверенности, чем позволяют факты.
Субъективная оценка вероятности
Вероятностные суждения могут исходить из наблюдения за объективной частотностью или же быть чисто субъективными оценками[104]. Когда агент может черпать данные из значительного числа наблюдений за сходными ситуациями, частотный метод может дать хорошие результаты. Если я планирую в следующем месяце устроить пикник на день рождения и должен сформировать мнение о том, какая будет погода, лучшее, что я могу сделать, – это посмотреть статистику за этот день в прошлые годы. Но если я хочу понять, какая погода будет завтра, лучшим индикатором может послужить сегодняшняя погода. Однако это не единственный индикатор. Статистика прошлых лет может сказать мне, является солнечная погода в этот день редким или нормальным явлением. Если это редкое явление, то сегодняшняя солнечная погода теряет часть своей значимости в качестве указателя. Я могу посмотреть на барометр, чтобы узнать, поднимается или падает атмосферное давление, или взглянуть на вечернее небо, полет воробьев и так далее.
Интегрировать всю эту информацию в общее вероятностное суждение о завтрашней погоде – непростая задача. Большинству из нас это не слишком удается. Зачастую проблема не в недостатке информации, а в ее избытке, в отсутствии формальной процедуры, позволившей сформировать на ее основе интегральное мнение. Однако некоторые люди умеют лучше других обобщать в виде комплексной оценки обширную и разрозненную информацию с разной степенью релевантности. Они обладают неуловимым, но фундаментальным качеством суждения (judgment). Оно бывает у успешных генералов, бизнесменов, политиков; потому они и успешны. Им должен обладать глава центрального банка, но для экономистов оно необязательно[105]. Максимум, на что способны все остальные, – это признать, что у нас его нет, и научиться не доверять интуиции. Например, я могу понять, что зачастую не доверяю людям по причинам, которые при близком знакомстве оказываются нерелевантными («Он похож на того хулигана, которого я знал в пятом классе»). То есть я могу научиться не доверять собственному недоверию[106].
Мы, однако, склонны думать, что способностью к суждению обладают не только успешные генералы, политики и бизнесмены, но и специально обученные эксперты. В сложных случаях диагноза или прогноза, когда надо выявить психически больного индивида или предсказать, совершит ли новое преступление тот, кто подал прошение о досрочном освобождении, мы доверяем экспертам. Благодаря своему опыту эксперты восприимчивы к знакам, которые люди, не имеющие специальной подготовки, могут упустить или чье значение они могут не понять. Более того, когда показания расходятся, эксперты могут воспользоваться своим опытом, чтобы решить, на что именно в данном случае следует полагаться. Так мы по крайней мере представляем себе экспертов. Поскольку большинство из нас считают себя экспертами в той или иной области (хотя бы в предсказании поведения нашего босса, супруга или ребенка), мы сделали большие вложения в создание образа эксперта с превосходными когнитивными навыками.
К сожалению, это абсолютно ложный образ. Во многих исследованиях диагностические и прогностические способности экспертов сравнивали с результатами простой механической формулы, основанной на нескольких переменных. В сущности все сводится к сравнению объективных (частотных) и субъективных методов. Значения, присваиваемые той или иной переменной, выводятся при помощи статистических методов, позволяющих предсказать наиболее правдоподобный результат. Почти без исключений формула работает ничуть не хуже, а чаще даже лучше, чем эксперт[107]. В исследовании прогрессирующей дисфункции мозга, основанном на тестировании интеллектуальных способностей, формула, полученная на основании ряда историй болезни, а затем перенесенная на новый образец, правильно идентифицировала 83 % новых случаев заболевания. Группы опытных и неопытных клиницистов идентифицировали соответственно 63 и 58 %. Более того, эксперты часто расходились во мнениях. В другом исследовании психиатры с большим опытом работы, посмотрев одну и ту же беседу с пациентом, не могли прийти к единому мнению относительно диагноза, мотиваций или чувств пациента. Некоторые психотерапевты используют для постановки диагноза сомнительные чернильные пятна. Но похоже, что пациенты для них не меньшая загадка, чем эти чернильные пятна для самих пациентов.
Некоторые ошибки статистических выводов
Эксперты ошибаются не меньше, чем простые люди, потому что игнорируют очевидные и не столь очевидные принципы статистического анализа. В одном исследовании участникам дали описание молодого человека с длинными волосами, любителя читать стихи, после чего их спросили, кем он, по их мнению, является – скрипачом или водителем грузовика. Большинство высказались скорее за скрипача, то есть проигнорировали ключевой параметр двух групп, а именно абсолютное количество индивидов в каждой из них. Водителей грузовиков в стране настолько больше, чем скрипачей (и водители грузовиков такие разные), что в действительности больше вероятность найти молодого любителя поэзии именно среди водителей грузовиков.
Еще один источник ошибок при формировании убеждений – отклонение выборки (selection bias). Пациенты в центрах диализа на удивление неохотно встают в очередь на пересадку почки. Одна из причин такой реакции в том, что все попадающиеся им пациенты с пересаженными почками – это те, кому операция не помогла, из-за чего им снова пришлось вернуться к диализу. На такого рода отклонение указывал Монтень, когда ссылался на Диагора, к которому «…показав в храме многочисленные дарственные приношения с изображением людей, спасшихся при кораблекрушении, обратились с вопросом: Ну вот, ты, который считаешь, что богам глубоко безразличны людские дела, что ты скажешь о стольких людях, спасенных милосердием? Пусть так, – ответил Диагор. – Но ведь тут нет изображений утонувших, а их несравненно больше». Точно так же психиатр, утверждающий, что ни один педофил не остановится по собственной воле, игнорирует тот факт, что он просто не сталкивался с теми, кто это сделал.
Израильские ВВС совершили менее очевидную ошибку при оценке относительной эффективности поощрения и наказания при подготовке пилотов. Заметив, что показатели летчиков улучшаются, когда их наказывают за плохие показатели, а не когда поощряют за хорошие, они пришли к выводу, что наказание более эффективно. При этом они не приняли во внимание феномен, известный как возврат в среднее состояние (regression to the mean). В любой серии событий, полностью или частично определяемых случаем, есть тенденция к тому, чтобы за крайним значением в один момент следовало менее крайнее в следующий момент. У высоких отцов рождаются дети более низкого роста, а у пилотов за плохими показателями следуют не такие плохие, независимо от поощрений и наказаний. Когда атлеты очень хорошо выступают в течение одного сезона и хуже – во время следующего, поклонники и тренеры часто говорят, что их испортил успех, тогда как на самом деле мы, возможно, наблюдаем всего лишь возврат в среднее состояние.
Ошибка игрока (gambler’s fallacy) и ее (безымянная) противоположность дают еще один пример. Приобретение страховок от землетрясения резко повышается после землетрясения, а потом стабильно падает по мере того, как память о происшествии стирается. Как и игроки, совершающие ошибку, когда верят, что красное выпадет снова, если оно выпадало несколько раз подряд, покупатели формируют свои убеждения, пользуясь эвристикой наличности (availability heuristic). Их суждение о вероятности события определяется легкостью, с которой его можно вспомнить, а недавние события вспоминаются с большей готовностью, чем более ранние события. Исчезновение эмоций с течением времени (глава VIII) также может играть свою роль. И наоборот, люди, живущие в областях, где часто бывают наводнения, считают, что вероятность наводнения в год (n+1) меньше, если оно уже произошло в год n. Как игроки, совершающие ошибку, полагая, что если красное выпадало несколько раз подряд, вероятность того, что оно выпадет снова, мала, они формируют свои убеждения, полагаясь на эвристику представленности (representativeness heuristic). Они считают (или действуют так, будто считают), что короткая последовательность событий может характеризовать более длинную, частью которой является.
Люди зачастую не могут уловить связь между случайными процессами и распределением исходов. Во время Второй мировой войны многие лондонцы были убеждены, что немцы систематически бомбили только определенные зоны города, потому что бомбы падали группами (кластерами). Они не понимали базовый статистический принцип, согласно которому кластерность генерируют случайные процессы и что бомбы, падающие кучно, в большей степени указывает на умышленный выбор цели. Факт, неизменно поражающий тех, кто с ним раньше не сталкивался, – в группе, насчитывающей по крайней мере 23 человека, вероятность совпадения двух дней рождения (день и месяц) составляет более 50 %.
Магическое мышление
Далее мы рассмотрим различные формы магического мышления (magical thinking), то есть склонности верить в возможность оказания причинного воздействия на результаты, которые человеку неподвластны. Например, люди склонны возлагать большие надежды на монету, которую еще не бросали, чем на ту, которую уже бросали, однако не разглашали результат броска. У Пруста друг рассказчика Робер де Сен-Лу был подвержен «своего рода суеверной вере в то, что верность его любовницы может зависеть от его собственной верности ей». Кроме того, люди могут не улавливать различия между диагностическим и причинным значениями. В одном эксперименте участники, которым сказали, что то, как долго они смогут продержать руки в холодной воде, служит наилучшим индикатором их продолжительности жизни, продержали руки в холодной воде дольше, чем те, кто не получил этой (ложной) информации[108]. Точно так же, используя собственное поведение для предсказания поведения других, люди могут выбрать в «дилемме заключенного» кооперативную стратегию, как будто они каким-то образом могут заставить других сотрудничать. В одном эксперименте, когда сотрудничающих участников попросили предсказать выбор их партнера по интеракциям, а также того, кто не является их партнером и связан с другим человеком, они были склонны ожидать (и в большей степени были уверены в своих предсказаниях) сотрудничество со стороны скорее своего партнера по интеракциям, чем того, кто им не был[109].
Пример такого рода магического мышления дает кальвинизм (глава III). Учитывая его веру в предопределение, может показаться, что у кальвиниста нет причин воздерживаться от всевозможных земных наслаждений, которые предположительно не могут оказать влияния на его судьбу после смерти. Макс Вебер утверждал, что кальвинизм заставлял своих последователей вести аскетический образ жизни не для того, чтобы заслужить спасение, но чтобы иметь субъективную уверенность в пребывании среди избранных. Мы можем истолковать его высказывание как указание на то, что кальвинисты путали причинное и диагностическое значения их поведения. Это хорошо видно в письме, которое распространяли английские баптисты в 1770 году: «Любая душа, приходящая к Христу… должна поощряться… Пришедшая душа не должна страшиться, что она не является избранной, ибо только избранные души захотят прийти». Если Бог избрал меня, он также заставит меня стремиться к определенному образу поведения.
Эти ошибки (и многие другие, которые подтверждаются многочисленными свидетельствами) являются по большей части «холодными», или немотивированными, ошибками, в некотором отношении сходными с оптическими иллюзиями. Другие, «горячие», ошибки возникают, потому что убеждения агента мотивированы, то есть подвержены влиянию желаний. Как мы увидим в главе XI, каузальное влияние желаний на убеждения по своей природе не является иррациональным. Желание может дать основание для того, чтобы вкладывать определенное количество ресурсов в получение информации. Полученная информация может послужить основанием для того, чтобы воспринять определенные убеждения. Хотя желание не дает оснований для того, чтобы придерживаться убеждений, оно входит в рациональный комплекс их формирования. Клин между первоначальным желанием и финальным убеждением вбивает тот факт, что исход поиска информации по определению неизвестен в тот момент, когда принимается решение о его начале.
Мотивированное формирование убеждений
Влияние желаний на убеждения, о котором я только что говорил, непротиворечивым образом согласуется с рациональностью. Более смелую идею предложил Паскаль в своем пари. Паскаль, как я показал в предыдущей главе, утверждал, что агент, верящий в то, что вероятность существования Бога не равна нулю, сколь бы мала она ни была, по чисто инструментальным причинам максимизации ожидаемого выигрыша должен попытаться приобрести твердую (в модусе уверенности) веру в то, что Бог существует, поскольку если это так, то она обеспечит ему вечное блаженство. У этого аргумента следующие предпосылки: (1) твердая вера наверняка ведет к спасению и (2) инструментальное происхождение этой веры не лишает ее эффективности в деле спасения. Хотя обе предпосылки могут показаться сомнительными с теологической точки зрения, нас это не должно смущать. Вопрос в том, является ли это решение верить рациональным проектом. В некотором смысле нет: я не могу принять волевое решение верить, подобно тому как я могу решить поднять руку. Можно, однако, использовать обходную стратегию. По утверждению Паскаля, действуя так, как будто он верит, человек в конце концов действительно приобретает веру. Однако механизм этого превращения сложно представить[110].
Есть и другие случаи, в которых у человека может возникнуть желание поверить в то, что он полагает ложным, ввиду благотворных последствий такой веры. Если я хочу сократить потребление алкоголя, но считаю, что риск стать алкоголиком не дает мне достаточной мотивации, у меня может возникнуть желание поверить в то, что риск больше, чем мне представляется. В общем и целом, однако, надежной технологии, обеспечивающей такую веру, не существует. Если только в этом процессе не задействован самостирающийся компонент, при помощи которого из сознания устраняется происхождение веры из желания верить, такое желание скорее всего лишь им и останется.
В непротиворечивом случае желание агента приводит к сбору определенного рода информации, которая в свою очередь вызовет то или иное убеждение; в противоречивом – желание вызывает специфическое поведение, порождающее в свою очередь специфическое убеждение, которое хочет приобрести агент. Обе стратегии являются обходными. Теперь я хочу обратиться к убеждениям, напрямую формируемым мотивацией. Это происходит одним из двух способов, соответствующих основным чертам мотиваций, – возбуждению и удовлетворению. Подобно тому как мы говорим, что камень разбивает лед благодаря своему весу, а не цвету, мы можем сказать, что мотивация влияет на убеждения не своим содержанием, а благодаря уровню возбуждения, который ее сопровождает. Умеренное физиологическое возбуждение может улучшить качество формирования убеждений через фокусирование внимания и стимулирование воображения. «Когда человек знает, что его через две недели повесят, – говорил доктор Джонсон, – он может прекрасно сосредоточиться». Однако за пределами определенного уровня возбуждения умственные способности ухудшаются. В состояниях крайнего истощения, стресса, страха или желания, связанного с аддикцией, трудно правильно думать, потому что возбуждение мешает держать в уме предыдущие ходы рассуждений. Предположительно умственная концентрация притупляется за день до повешения. В школьных тестах очень сильная мотивация получить высокий результат может привести к низкому результату так же, как у стрелка́, который очень хочет попасть в цель, может дрогнуть рука, и он промахнется[111]. В следующей главе я постараюсь доказать, что давление многочисленных эмоций может привести к тому, что формирование рациональных убеждений у агента пойдет в обход нормального механизма. Таким образом, убеждения могут быть сформированы мотивацией и при этом не быть мотивированными, потому что у агента нет желания верить в то, что они истинные. Возбуждение затуманивает разум, но не склоняет его в пользу какого-то определенного убеждения.
Рационализация
Убеждения, вызванные содержанием, бывают двух основных разновидностей. Как я отмечал ранее, агент может быть мотивирован придерживаться того или иного убеждения по данному вопросу из-за потребности в завершенности или нежелания признавать свое невежество. И наоборот, он может быть мотивирован придерживаться определенного убеждения, например верить в то, что жена ему верна[112]. Самые важные механизмы, порождающие эту разновидность, – рационализация, принятие желаемого за действительное и самообман. Различие между первым и двумя последними механизмами лежит в отношении к поведению. При рационализации сначала возникает поведение, а убеждение следует за ним. (Это не значит, что после того как убеждения возникли, они не могут порождать поведение.) При принятии желаемого за действительное и самообмане мы наблюдаем обратную последовательность.
В качестве примера рационализации рассмотрим стандартный эксперимент с когнитивным диссонансом. Две группы испытуемых получили задание написать сочинение, предлагающее аргументы для позиций в споре о запрете абортов, которые они не поддерживают. Члены одной группы получают значительную сумму денег за участие, тогда как в другой группе участников просят сделать это только ради эксперимента. Написав сочинение, члены второй группы (но не члены первой) проявляют более благосклонное отношение к позиции, которую они защищали. Объяснение, возможно, заключается в том, что все участники хотят иметь основание для тех или иных действий. Члены первой группы могут просто сослаться на деньги как на основание[113]. Члены второй могут указать на (адаптированные) убеждения как основание своих утверждений[114].
Французская пословица гласит: «Тот, кто обидел, никогда не простит». Если я несправедливо нанес вред другому человеку, то, возможно, не смогу признаться себе в том, что это моя вина. Вместо этого я буду искать недостатки в другом человеке, которые могли бы оправдать или по крайней мере извинить мое поведение. Насильники скажут: «Она была в провоцирующей одежде», – отговорка, иногда принимаемая судом. Участвующие в антисемитском насилии расскажут такую историю: поскольку евреи добились успеха аморальными или незаконными средствами, они заслуживают наказания. То, что именно поведение формирует убеждение, а не наоборот, очевидно из поразительной гибкости рационализации. Как отмечалось в главе III, риторика антисемитизма включает характеристику евреев как хищников и неполноценных людей и утверждения об их всемогуществе в истории.
Принятие желаемого за действительного
Позвольте обратиться к принятию желаемого за действительное (wishful thinking) и к самообману. Эти два до конца непонятых феномена объединяет то, что желание, чтобы Р стало реально, рождает веру в то, что Р действительно реально. При принятии желаемого за действительное это простой одношаговый процесс; желание – мать мысли. Факты не столько отрицаются, сколько игнорируются. Сформированное в результате этого убеждение может оказаться тем же самым, которое может быть подтверждено фактами, если бы с ними сверялись[115]. Самообман в том виде, как его обычно представляют, включает четыре шага: рассматриваются свидетельства; во-вторых, формируется убеждение; в-третьих, это убеждение вытесняется или отвергается, потому что оно несовместимо с нашим желанием; и наконец, наше желание формирует на его месте другое, более приемлемое убеждение. Самообман – парадоксальное явление, существование или даже сама возможность которого ставилась под вопрос, поэтому позвольте начать с более простого случая – с принятия желаемого за действительное.
Прежде чем предложить описание механизма, который порождает принятие желаемого за действительное, позвольте отметить, что, в отличие от самообмана, существование этого явления невозможно отрицать. Можно оспаривать, что оно возникает в ситуации высокого риска или что оно влияет на сложные формы взаимодействия, например поведение на биржах или во время выборов, но не факт существования явления, свидетельствами которого полнится мировая литература. Более того, многие убеждения, образовавшиеся в результате принятия желаемого за действительное, становятся предпосылкой к действию и, следовательно, представляют собой нечто большее, чем просто квазиубеждения. Многие курильщики, которым удалось убедить себя, что курение не опасно в целом и, в частности, для них, бросили или попытались бы бросить, будь их убеждения более рациональными[116]. Слишком самоуверенные индивиды, которые в своем самообольщении считают себя более способными, чем в действительности, могут совершать поступки, которых они в противном случае избегали бы. Люди, которые убедили себя в том, что они так же успешны, как и все остальные, могут потерять желание совершенствоваться дальше.
Распространен следующий механизм. Сначала человек мотивирован поверить в то, что он успешен. Затем он находит в своей жизни области, в которых дела у него действительно идут хорошо. Третьим шагом он преувеличивает важность этих областей, чтобы доказать себе, что успешен в целом. Наконец, он ослабляет свои усилия по достижению успеха в других областях жизни.
Чтобы двигаться по жизни, необходимо иметь адекватные убеждения. В то же время убеждения могут быть внутренне приятными или неприятными, то есть вызывать положительные или отрицательные эмоции. Если мне скажут, что у меня рак, я могу собраться к врачам, но вера заставит меня ужасно себя чувствовать. На языке Фрейда, те, кто руководствуется принципом реальности, стремятся к адекватным убеждениям, тогда как те, кем движет принцип удовольствия, будут стремиться исключительно к приятным. Это разделение применимо только к убеждениям в их строгом смысле, но не к квазиубеждениям. Люди, у которых возникает нереалистичная вера в то, что они получат большой денежный приз за свои достижения, но которые, тем не менее, воздерживаются от трат до его получения, пребывают во власти безвредной версии принципа удовольствия. При более опасной его разновидности убеждения заставили бы их по-настоящему влезть в долги.
Формирование убеждений тоже может иметь свою цену. Если убеждения формируются на основе действительных выгод, то это может происходить ценой отказа от инструментальных выгод. Эта цена зависит как от сравнения исхода, который будет получен, если мотивированное убеждение было ложным, с тем, который имел бы место, будь оно истинным, так и от вероятности ошибочного убеждения. Я буду называть это составляющей исхода (outcome component) и составляющей вероятности (probability component) в цене. И наоборот, за убеждения, принятые для достижения инструментальных выгод, возможно, придется расплачиваться отказом от действительных выгод. Я буду обсуждать случаи, в которых формирование рациональных убеждений будет иметь краткосрочные действительные издержки и долгосрочные инструментальные выгоды, тогда как мотивированная вера имеет краткосрочные действительные выгоды и долгосрочные инструментальные издержки. Тем самым я сравню объяснения формирования мотивированной веры экономистами и психологами, чтобы доказать, что мы должны использовать и те и другие.
Экономисты сосредоточили свое внимание на издержках. Некоторые, например, утверждали, что у рабочих формируется мотивированная вера в технику безопасности в зависимости от того, превышает ли выгода от этой веры издержки ее поддержания. Если психологические выгоды от подавления страха, вызываемого каким-то видом деятельности, превышают потери, связанные с возросшей вероятностью несчастного случая, рабочий будет верить, что этот вид деятельности безопасен. Как следствие агент будет бессознательно изучать факты, чтобы понять, может ли он позволить себе веру, поддерживающую такую мотивацию. Далее предполагается, что в формировании веры нет никаких ограничений, рабочий может верить во все что угодно, независимо от имеющейся у него информации. Я думаю, это неправильная модель, потому что в ней не только нет места ограничениям, но и неверно фиксируются издержки. Выгоду от мотивированной веры получают немедленно, а возможные издержки возникают позднее. Чтобы этот аргумент был принят, нам придется предположить, что человек способен достигать такого межвременного баланса бессознательно. Как я утверждал в начале этой главы, свидетельств в пользу этого нет.
Более правдоподобная идея, по моему мнению, заключается в том, что принятие желаемого за действительное порождается знанием об итоговом коэффициенте издержек. Когда ставки невысоки, агент может сформировать веру без учета вероятностной составляющей издержек, то есть без учета данных. Нет компромиссов, есть только двухшаговый процесс. Во-первых, агент рассматривает ставки. Если ставки низкие, то он принимает более приятное убеждение; если высокие, то изучает факты и при необходимости собирает дополнительные сведения. Понятие низких ставок будет, естественно, варьировать от человека к человеку. Можно будет только сказать, что для данного индивида при прочих равных условиях принятие желаемого за действительное более вероятно, когда ставки низкие.
Психологи фокусируются на ограничениях. У агента, начавшего курить, может сложиться убеждение, что курение неопасно, по крайней мере для него. При этом он, однако, может оказаться ограничен своими прежними представлениями о вреде курения. Первый раз провалившись на экзамене, человек может себе сказать, что ему не повезло, однако когда это происходит четыре раза подряд, такая отговорка сработает с меньшей вероятностью, если он провалится и в шестой раз. Или возьмем пример с дорогими билетами на бродвейское шоу, который я приводил в главе I. Если я заплатил за билет 75 долларов, а шоу оказалось так себе, мои воспоминания о заплаченных деньгах еще слишком свежи, чтобы я мог легко себя обмануть и занизить цену. Учитывая неосязаемую и многомерную природу эстетического восприятия, мне проще завысить свою оценку шоу. Точно так же, хотя есть свидетельство того, что более вероятные события считаются более желательными и что более желательные события воспринимаются как более вероятные, последний эффект ограничен в большей степени, чем первый.
В наглядном эксперименте испытуемые должны были участвовать в игре на знание истории с определенным человеком в качестве либо партнера, либо противника. Увидев, что этот человек показал отличный результат, те, для кого он должен был стать партнером по игре (и кто хотел, чтобы он играл лучше), оценили его знание истории выше, чем те, для кого он должен был стать противником по игре (и кто хотел, чтобы он играл хуже). В то же время участники были ограничены характером информации, которую они получили, поскольку даже те, кто ждал, что он станет его противником, оценивали его выше, чем в среднем. Ограниченность эксперимента в том, что он не предлагал участникам возможность действовать согласно своим убеждениям с потенциально дорогостоящими последствиями, которые может иметь недооценка противника. Исходя из того, что мы знаем, это просто квазиубеждения.
В приведенном примере принятие желаемого за действительное ограничено предшествующими фактуальными убеждениями. В других случаях оно может быть ограничено правдоподобными каузальными убеждениями. Принятие желаемого за действительное часто влечет рассказывание историй, при этом идея истории тесно связана с идеей механизма, которую я обсуждал в главе II.
Множество механизмов упрощают подбор той или иной истории, оправдывающей убеждение, которое хочется считать правдой. Я могу отмахнуться от неприятного слуха пословицей «Слухи всегда врут» и радостно принять приятный мне слух пословицей «Слухи редко лгут». Или, например, устраиваясь на место социального работника, я могу узнать, что для этой работы желательна эмоциональная стабильность. Если моя мать бросила работу, чтобы сидеть со мной, я могу подогревать веру в мою эмоциональную стабильность, говоря себе, что постоянное присутствие родителей дома хорошо сказывается на детях. Если же она осталась на работе и отправила меня в детский сад, я, наоборот, буду говорить себе, что на детях хорошо отражается пребывание рядом с другими детьми и что их родители самореализовались за пределами семьи[117]. В случае поражения моей любимой футбольной команды я могу поддерживать веру в ее превосходство, если другая команда выиграла благодаря пустячному событию (если оно может быть так истолковано). «Если бы судья не отклонил мяч, боковой игрок получил бы пас в положении, из которого он мог бы забить». Если моя лошадь приходит второй, я могу поддерживать веру в мое умение делать ставки, говоря, что она почти выиграла. В еще более иррациональном примере принятия желаемого за действительное, если я поставил на 32, а вышло 33, я тоже могу сказать, что почти выиграл, хотя эти два номера далеко друг от друга на рулетке[118].
Иногда, однако, под рукой не оказывается подходящей и правдоподобной истории. Предположим, человек ставит деньги на 24. Выпал номер 15, который лежит недалеко от 24 на колесе рулетки; таким образом, вера человека в свой талант игрока нашла подтверждение. Вероятно, он рассматривал бы как подтверждение и другие результаты, такие как 5, 10 и 33, потому что на колесе все они рядом. Кроме того, результаты 22, 23, 25 и 26 он тоже счел бы подтверждениями, потому что они ближе по числовому значению, а 20, 21, 26 и 27 – потому что они рядом на игровом столе. То есть 13 из 37 его результатов могут рассматриваются как подтверждение его таланта к игре. Но это также означает, что для 24 результатов нет подходящей истории. Если выпадет такой результат, даже человек, предрасположенный к принятию желаемого за действительное и сильно мотивированный принять определенное убеждение, будет вынужден посмотреть фактам в лицо.
Самообман
Затронем теперь скользкую тему самообмана. В повседневной жизни люди обманываются по поводу таких вещей, как вес, здоровье, привычка к выпивке, привычка тянуть время или верность собственных жен. В одном типичном сценарии они получают информацию, что что-то не так, и отказываются идти дальше и делать более определенный вывод. Глядя на себя в зеркало, я вижу, что у меня лишний вес, но не могу точно сказать, каков он. Отказываясь вставать на весы, я говорю себе, что это, возможно, всего несколько фунтов, которые я могу сбросить в любое время, когда захочу. Женщина чувствует уплотнение в груди, но отказывается пойти к врачу, чтобы выяснить, злокачественная опухоль или доброкачественная. В таких случаях самообман облегчается недостатком точного знания. Женщина не просто сначала приходит к выводу, что у нее рак, а потом подавляет эту веру. Она скорее подозревает, что у нее может быть рак.
Случай, который я буду рассматривать как парадигматический, характеризуется следующими особенностями:
1. Первоначальное подозрение о раке принимает форму веры с низкой вероятностью.
2. Ее сопровождает твердая уверенность в том, что если у нее действительно рак и она ничего не будет с этим делать, исход почти наверняка будет фатальным.
3. Ее также сопровождает твердая уверенность в том, что если у нее рак и она предпримет какие-нибудь меры, исход все равно может оказаться фатальным; и даже если он таковым не будет, лечение будет крайне неприятным.
4. Женщина никогда не задает себе вопрос, компенсирует ли боль, которую может принести лечение (в сравнении с болью от запущенной болезни), дифференциальный риск смерти.
5. Вместо этого она просто не идет к врачу, чтобы выяснить, есть ли у нее рак.
В этом примере ключевые черты (1) и (3). Поскольку начальная вера имеет небольшую вероятность, цена за ее изменение невелика. Женщина может легко переключиться на многочисленные истории о безвредных утолщениях и ненужных страхах. И все же в отсутствие черты (3) у нее нет мотивации изменять свои убеждения. Если бы она знала, что существует безболезненное и дешевое лечение, которое ее исцелит, у нее не было бы мотивации избегать врачей. Неизвестна ни одна форма иррациональности, которая поощряла бы тенденцию к блокированию беззатратного избавления от маловероятных бедствий, например, с помощью перевода низкой субъективной вероятности в нулевую.
Понимаемый таким образом самообман не включает одновременное присутствие двух взаимоисключающих убеждений, одно из которых сознательное, другое – бессознательное. Когда первоначальная оценка вероятности замещается следующей, она исчезает насовсем, а не перемещается в бессознательное. Многие авторы считают это противоречие главной чертой самообмана. Но дело так обстоит далеко не всегда. Обманывающий себя человек не похож (или необязательно похож) на того, кто ненавидит, когда ему на глаза попадаются кошки, но понимает, что, чтобы их игнорировать, он должен сначала их заметить. Его можно сравнить с тем, кто видит в темноте тень, которая может быть кошкой, но может оказаться и чем-то еще. Его отвращение к кошкам может быть удовлетворено тем, что он истолкует эту тень именно так и не станет подходить ближе, чтобы проверить свою правоту.
Я сомневаюсь, что психология или философия может сравниться с литературой в демонстрации самообмана. В романе «По направлению к Свану» Пруст описывает, как Сван размышляет о том «времени, когда люди описывали ему Одетту [его возлюбленную] как содержанку» и каким нелепым казалось это описание применительно к той, которую он знал. Следуя по цепочке ассоциаций, он подумал о своем банкире и напомнил себе, что нужно снять немного денег, чтобы помочь ей справиться с материальными трудностями.
И тут он вдруг задал себе вопрос: а не входит ли все это в понятие содержать женщину <…> и не может ли все-таки быть применимо к Одетте <…> совершенно, на его взгляд, не подходящее к ней слово содержанка? Он не смог углубиться в эту мысль: приступ умственной лени, которая была у него врожденной, перемежающейся и роковой, погасил в его сознании свет с такой быстротой, с какой в наше время, когда всюду проведено электрическое освещение, можно выключить электричество во всем доме. Несколько секунд мысль Свана шла ощупью, потом он снял очки, протер стекла, провел рукой по глазам и наконец увидел свет только после того, как наткнулся на совсем другую мысль, а именно – что ему в следующем месяце нужно будет послать Одетте не пять, а шесть или даже семь тысяч франков – чтобы сделать ей сюрприз и чтобы порадовать ее.
Библиографические примечания
Сведения о многих открытиях, о которых здесь сообщается, можно найти в следующих книгах: сборник «Принятие решений в неопределенности: Правила и предубеждения» под ред. Д. Канемана, П. Словика и А. Тверски (Канеман Д., Словик П., Тверски А. Принятие решений в неопределенности: Правила и предубеждения. М.: Генезис, 2005); «Принятие решений» под ред. Д. Белла, Г. Райфа и А. Тверски (Bell D., Raif a H., Tversky A. (eds). Decision Making. Cambridge University Press, 1988), «Суждение и принятие решений» под ред. Т. Коннолли, Х. Аркса и К. Р. Хаммонда (Connolly T., Arkes H., Hammond K. R. (eds). Judgment and Decision Making. Cambridge University Press, 2000), «Рациональный выбор, ценности и фреймы» под ред. Д. Канемана и А. Тверски (Канеман Д., Тверски А. Рациональный выбор ценности и фреймы // Психологический журнал. Т. 24. 2003. № 4. Июль-август), «Эвристика и предвзятость: психология интуитивного суждения» под ред. Т. Гиловича, Д. Гриффина и Д. Канемана (Gilovich T., Grif n D., Kahneman D. (eds). Heuristics and Biases: T e Psychology of Intuitive Judgment. Cambridge University Press, 2002), «Новое в поведенческой экономике» под ред. К. Камерера, Дж. Лёвенштейна и М. Рабина (Camerer C., Loewenstein G., Rabin M. (eds). Advances in Behavioral Economics. New York: Russell Sage, 2004), «Психология экономических решений» под ред. И. Брокас и Х. Карилло (Brocas I., Carillo J. (eds). T e Psychology of Economic Decisions. Vols. 1, 2. Oxford University Press, 2003, 2004). Преобладающее стремление приписывать партнерам кооперацию засвидетельствована в статье Л. Мессе и Дж. Сивачека «Предсказания ответов других в играх со смешанными мотивами: самооправдание или ложный консенсус?» (Messé L., Sivacek J. «Predictions of others» responses in a mixed-motive game: Self-justif cation or false consensus? // Journal of Personality and Social Psychology. 1979. No. 37. P. 602–607). Факты двойной некомпетентности невежд приводятся в статье Дж. Кругера и Д. Даннинга «Неквалифицированные и не подозревающие об этом» (Kruger J., Dunning D. Unskilled and unaware of it // Journal of Personality and Social Psychology. 1999. No. 77. P. 1121–1134). Тонкий анализ ненадежности суждений некоторых экспертов («ежей») и более надежных суждений остальных («лисиц») приводятся в книге Ф. Тетлока «Экспертные политические суждения» (Tetlock P. Expert Political Judgment. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2005). Данные по землетрясениям и наводнениям можно найти у П. Словича в «Восприятии риска» (Slovic P. T e Perception of Risk. Sterling, VA: Earthscan, 2000). Касательно (не) логичности теорий заговора см. статью Б. Кили «О теориях заговора» (Keeley B. Of conspiracy theories // Journal of Philosophy. 1999. No. 96. P. 109–126). О теориях голода см. работу С. Каплана «Представления о заговоре как причине голода во Франции 18-го века» (Kaplan S. T e famine plot persuasion in eighteenth-century France // Transactions of the American Philosophical Society. 1982. No. 72.) и Ф. Плу «Из уст в уста: Рождение и распространение слухов во Франции 19-го века» (Transactions of the American Philosophical Society. 1982. No. 72; Ploux F. De bouche à oreille: Naissance et propagation des rumeurs dans la France du XIXe siecle. Paris: Aubier, 2003). Исследование мышления, склонного верить в теорию заговора, приводится в книге Р. Хофстадтера «Параноидальный стиль в американской политике» (Hofstadter R. T e Paranoid Style in American Politics. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1964). Его роль на Ближнем Востоке является темой книги Д. Пайпса «Скрытая рука: Ближневосточный страх заговоров» (Pipes D. T e Hidden Hand: Middle East Fears of Conspiracy. New York: St. Martin’s Press, 1998). Мои комментарии, касающиеся того, как два экономиста (Джордж Акерлоф и Мэттью Рабин) и один психолог (Зива Кунда) рассматривают мотивированное формирование убеждений, получили дальнейшее развитие в работе «Цены и ограничения в экономике разума» (Costs and constraints in the economy of the mind // Brocas I., Carillo J. (eds). T e Psychology of Economic Decisions. Vol. 2. Oxford University Press, 2004). Лучшее изложение проблемы самообмана можно найти в специальном выпуске журнала «Бихевиористские науки и науки о мозге» (Behavioral and Brain Sciences. 1997. No. 20, организованном вокруг статьи А. Меле «Настоящий самообман» (A. Mele. Real self-deception).