Бирюк ВОБЯЗАЛОВО
Часть 37. «Когда постранствуешь, воротишься домой…»
Глава 199
Как хорошо дома! Как у нас тут… хорошо! И все наши… такие хорошие! Даже Фанг выбитыми зубами улыбается. Даже Христодул — зыркнул, но поклонился… с душой. Уж я-то теперь в поклонах понимаю! «Его согнутая в глубоком поклоне спина выражала искреннюю душевную привязанность» — так это надо иметь навык видеть! Так я его уже имею! В смысле: навык. Или он меня? Но всё равно — приятно. Смотреть и видеть, видеть и понимать. Понимать душу и её любовь ко мне. Он, конечно, сволочь. Но… хорошо-то как!
Спокуха, Ванюха, прибери расслабуху, пока житуха не дала по уху.
«Из дальних странствий возвратясь,
Какой-то дворянин (а может быть, и князь),
С приятелем своим пешком гуляя в поле,
Расхвастался о том, где он бывал,
И к былям небылиц без счету прилагал».
Не мой случай. Я тут не дворянин и, точно — не князь. И хвастать мне… А зачем хвастать? Чем мой реал хуже?
— Ванька! Живой! А эт что?
— А это, Аким Янович, наши новые холопы. Прибарахлился я малость дорогой. Вот, три десятка семей подобрал.
— Итить…! Погодь. А поганый откуда? Ты чего, и орду побил?!
— Не. Повода не было. Для международного конфликта. Так только, одного полонянина прихватил. На вырост. Выращивать буду. Зовут — Алу, сын хана Боняка, ну, ты про него слышал. Правнук того самого Боняка, который Серый Волк, который с Тугар-ханом на Альте. (Никак не соберусь переодеть мальчишку. Он в своём половецком халате — как слива в шоколаде. А рядом с Чарджи… который «чёрный клобук» — как слива в чёрном шоколаде).
— А это что за уродище, которое на людях козу доит?! Экий… крокодил в шерсти.
У волчонка наступил обеденный час. И им с козой глубоко плевать на всех окружающих хомосапиенсов. Слюноотделение от присутствия высокопоставленных особ не изменятся.
— Зовут Курт. Щенок князь-волка. Стая отдала. Пригласили в логово, посмотрели-оценили. Моя кандидатура оказалась соответствующей их критериям, и меня кооптирована на должность волко-выкармливателя. У них там с кормами… беда случилась. Кстати, а как у нас с кормами?
Мда… Праздник кончился. Прямо в парилке, где я задал этот вопрос. Пошла проза жизни. Даже жалко. Но…
С нашим приходом с кормом в Пердуновке сразу стало напряжно. Как-то у попаданцев эта тема: «где бы жратвы взять» — слабо рассмотрена. Разве что: «я незаметно расстегнула юбку и откинулась на спинку трона».
А вот мне за последний месяц… только что не свихнулся.
Тащить по зимней дороге обоз в двести голодных, нищих ртов… — Так купи! — Ага. Хлеба. В марте. Когда на «Святой Руси» большинство крестьянских хозяйств дотягивает на своём хлебе только до Нового Года. А потом лебеда с толчёной корой. А в этот год… Из-за набегов поганых, из-за походов Изи, из-за «принуждения к миру» Магога…
Низовой хлеб в верховья не пришёл. Полреки разорено, другая половина — объедена беженцами. Палая лошадь — деликатес для всех присутствующих: хоть бульончику похлебать. Клей из костей не варили? Очень вкусная вещь. С хвойным отваром.
Был момент, когда я собрался уже и серёжки покойной тайной княгини отдать. За мешок овса. Обошлось, покойника выгодно продали. Ну что тут непонятного?! Берём свеже-умершего мужичка, бьём вопящую на хладном теле мужа-кормильца вдову по уху, чтобы не мешала…
Борзята говорил:
— Топить надо утопленников.
Расширяем область действия максимы до утверждения:
— Покойничков надо резать.
Тыкаем в покойника несколько раз ножиком. И перебрасываем через забор в крестьянский двор. Затем заходим с другой стороны, через ворота в селище, громко и нагло орём:
— Я тут, вашумать, боярский сын! Вы тут, вашумать, тати и душегубы! Дружина моя, вашумать, товсь! Сща казнить будем резать злыдней-убивальников! ВАШУМАТЬ!
Не прекращая орать и материться, расталкивая очумевших селян, дёргая и лязгая разного рода колюще-режущими предметами, топаем в запримеченный двор, заглядываем за амбар и, глядя на только что собственноручно продырявленное тело умершего прошедшей ночью бедняги, задаём риторический вопрос:
— Это что?
Теперь можно спокойно «покурить и оправиться», сесть на завалинку и подождать. Потому что Ивашко с Николаем в паре великолепно исполняют классику: злой-добрый следователь. Один — рычит, другой — уговаривает.
Аккомпанемент камерного оркестра имени Меня. Хотя мы не в камере, а пока ещё на воле. Чарджи работает роялистом. В смысле: на рояле. Рояль из одной струны: в нужные моменты тетива его лука издаёт долгий скорбный звук, к которому он отрешённо прислушивается. Ноготок скрипачом: скрипит. Точит свою секиру (ух, как противно!) и комментирует свои действия для Чимахая. «Железный дровосек», восприняв новые знания, тут же пытается их проверить. На ксилофоне. Фонит у него всё, что на глаза попадается. Правда палочки у него… острозаточенные.
А возле меня стоит Сухан в роли звукооператора. С самонаводящейся рогатиной в руках: как кто из аборигенов открывает рот — туда направляется и наконечник копья. Типа:
— Ну-ка, ну-ка. Повтори-ка. Недослышал-недопонял.
Что характерно — звучание очередного солиста сразу подымается на пару октав: из басовито-требовательного в фальцетно-просительное. А то и вовсе… звук пропадает.
Такой… бродячий джаз-бэнд.
«Мы к вам заехали на час
Привет! Бонжур! Хелло!
А ну скорей кормите нас!
Вам крупно повезло-о-о!»
Не-бременские музыканты. По-русски проще — банда.
Полчаса подготовки реквизита, два часа терпения сценического искусства и риторических навыков аборигенов… три мешка овса и старый тощий петух. Получить княжеского вирника в своё селение по доносу об обнаружении мёртвого тела на собственном дворе?… Или мы не русские люди, не договоримся?
Хотя причём здесь именно «русские»?
Просто для ощущения подобия в многообразии: вторая половина 19 века, викторианская Англия, всё чисто пуританское, законо-послушное и благо-намеренное. Английский классик:
«Как вы видите, я не молод и не очень силён. Но если какой-нибудь мерзавец подойдёт ко мне на улице и потребует кошелёк, то я буду кричать и бить его тростью. И поверьте: он надолго лишится возможности нападать на пожилых джентльменов. Но если мерзавец пригрозит подать на меня в суд, то я немедленно отдам всё требуемое. И буду благодарить Создателя, за то, что легко отделался».
Прямо по старинной еврейской мудрости: «Спасибо тебе, боже, что взял деньгами».
А из петуха мы сварили суп. Долго варили. Но Артёмия я накормил. Мужик… несколько плохо выздоравливает. Я уже говорил: всадников бьют по ногам. Вот только «Повести о настоящем человеке» мне здесь не надо! Мересьев, ползущий по зимнему лесу с раздробленными ногами… Артёмий, похоже, «настоящий». Тем более жалко мужика. Меня он… То тянется ко мне, то отшатывается. То — «убей меня, легче будет». То — «не тревожься, я тебя не выдам». А ещё ему очень любопытно, как это «княжна персиянская» в «боярского сына» превратилась. И почему он тогда на свадьбе так обманулся. И отчего люди мои, мужи добрые, тощего малолетку слушаются, и…
Короче: никак не может определиться. Эх, Артёмий, много чего ты в жизни повидал, но «эксперта по сложным системам» тебе не в жисть не опознать. Такое чудо-юдо тут на весь мир — одно, сравнивать не с чем. Кушай супчик пока горяченький.
Три мешка зерна на два ста человеческих глоток и три десятка лошадиных. Остальной скот кормить… Воруем. Как вспоминала Людмила Марковна Гурченко о своём военном детстве в Харькове:
— Мы, дети, воровали. Из проходивших мимо воинских эшелонов. Сперва — немецких, потом — советских. Охрана и тех и других в нас стреляла. Кто не воровал — не выжил. Кто попался — не выжил. Мне тогда было лет семь.
Мы не дети — воруем не по-детски. Сено стогами. Часть стожков ещё осталась на покосах или снаружи селений. Крестьяне… некоторые сильно возражают. Были бы одни беженцы — побили. Но вид сабель действует… умиротворяще. Начинаются разговоры. Иногда платим.
Я селян понимаю: «С паршивой овцы хоть шерсти клок» — русская народная мудрость. А с паршивой, злой, голодной, оружной…? Оплачиваем украденное и, часто, уже съеденное. По своим ценам. До резни дело ни разу не дошло, но у Николая несколько раз язык бывал на плече, а у Ивашки ссадины на костяшках пальцев не проходят.
Хорошо, что у меня все бритые-стриженные. Как велю бабам платки снять — аборигены крестятся и разбегаются. Такую толпу безбородых мужиков и лысых женщин однозначно воспринимают как какую-то чертовщину. Даже спрашивали:
— Колдун, что ли идёт — мертвяков с жальника поднял?
«В некроманты я пойду
Пусть меня научат».
А что? — Хорошая профессия. Всегда нужная. На Руси столько народу померло. Не по своей воле, не по душевной готовности. Толковых, работящих… Их бы поднять…
Некромант — идеал каждого серьёзного доктора. Некромантия — святое дело. Самый известный из некромантов — Иисус Христос со своим бедным пованивающим Лазарем.
Видок у всех у нас… нездоровый. Как у покойников. Но правильнее наоборот: я людей на погост не пустил. Не некромант я, к сожалению. Я — витофил. «Сам не — ам, и другому — не дам». Здесь «не ам» следует понимать в трактовке от Рабиновича: «Не дождётесь!».
Если бы не я со своим недодавленным гумнонизмом — они бы все перемёрли. Или это не гумнонизм, а «жаба»? Вона сколько холопов поднабрал! Богачество! Про «жабу» как-то спокойнее думается. Как-то… правильнее?
Из моих открытий в этом исходе… Я здесь уже год, но есть куча вещей, которых я не видел. А и видел, да не уразумел. Включая повседневные и фундаментальные.