Тут вмешался эмир.
— Афанди, спроси у этого пожилого человека, кто его предки. Прозорливость наша поразит тебя в самое сердце. Лицо твоего нового знакомого — лицо умного человека. Следовательно, он наверняка из благородной фамилии. Ну как, ты поражен нашеи прозорливостью?
Афанди наклонился к Мирзаеву, пошептался с ним, улыбнулся.
— О ваше бывшее! Вы мудреиший из мудрых. Мирзаев Мустаким — сын неграмотного ремесленника.
— Пе, — ахнул экс-тиран.
Мирзаев рассмеялся.
— Я и в самом деле сын ремесленника. Сам же, благодарение Советской власти, — доктор филологии. Работаю в Бухарском, педагогическом институте…
— Пе! — вновь вырвалось у Алим-хана. — Доктор?.. Институт! Ой-бо!.. Какой такой дохтур фила… фиологии? Дохтур лечит!
Посетители чайханы удивленно уставились на странного старика. Афанди, пряча в бороде улыбку, пояснил:
— Почтеннейшие, пусть не удивляет вас экзотический приятель мои. Я же говорил: он вживается в образ тирана и душителя прогресса. Кроме того, дружок мои не шибко грамотный — окончил в свое время кадетский корпус в Петербурге. Дразнилка еще такая была: „Кадет на палочку надет!“
Все рассмеялись. Замшелый старикан позеленел от злости. А Афанди — хоть бы хны. Знай себе заводит новые знакомства.
— Абдулла Музафаров?.. Работник обкома партии? Очень приятно!.. А я — Афандн… А вы библиотекарь! Рад, весьма рад лицезреть ученого библиотекаря!..
— Пе! — вновь ахнул бывший эмир. — Какой такой библиотекарь?.. Заслуженный библиотекарь?
— Заслуженный. Меня еще и орденом наградили.
— Орденом?! — возопил замшелый старикан. — Ой-бо! Зачем в Областной библиотеке Ибн-Сина работаешь? Смертный грех это. Сия кощунственная библиотека, как нам стало известно, расположена в бывшей обители нашей… то есть… мы хотели сказать… в обители моей первой наиболее любимой жены… О! Какой нехороший человек — библиотекарь!
Вновь дружный хохот потряс чайхану. Уж очень здорово „артист“ изображал эмира.
Обкомовец Абдулла Музафаров спустил эмира — с небес на землю.
— Между прочим, нынче в вашей летней резиденции — прекрасный санатории для трудящихся.
— Санатории?!.. Тру-трудящихся!.. О, аллах! Какие времена, какие нравы! Никакого уважения к нашему высочеству… А что теперь в нашей священной спальне?
— Лечебный корпус номер один, почечники лечатся.
— Вай-дод!.. Почечники в священной спальне нашей… Караул! Грабят!.. А какие почечники в Восьмигранных апартамента. Когда-то мы там в биллиард и в картишки на девочек играли. Это тоже священная обитель… Что нынче в Восьмигранных апартаментах?
— Там — медпункт.
— О, небеса! Я этого не переживу… Медпункт! Восьмигранные апартаменты попортили. Проклятье, проклятье на всех вас, нечестивцы! Возмутительно… Хулиганство!
В чайхане зароптали. „Артист“, по всему видать, перегнул палку. Худо, когда человек в шутках своих не знает меры — пусть даже он и артист.
Библиотекарь, улыбнувшись, заметил не без яду:
— Вы, гражданин хороший, как я вижу, не изменились. Такой же сладострастный и жестокий, как и в прежние времена.
— Жестокий? — удивился „артист“. Мы — милостивый.
— Очень милостивый! Забыли разве, как в свое время замечательного писателя Садриддина Аини подвергли бесчеловечному наказанию палками за то, что людям правду говорил!.. А мастера усто Ширин Мурадова, генеального резчика по ганчу, вы бросили в подземную тюрьму зидан… Этот мастер при Советской власти был почетным членом Академии наук Узбекской ССР.
— Ух ты! — поразился экс-эмир.
Вот Вам и „Ух ты“! Злой вы человек, свирепый. Дай вам воли — вы бы сейчас всех честных людей, тружеников в зидан упекли.
— Всех-нет, — успокоил старикан. — Мы сообразительный. Если всех в клоповник, кто тогда на нас работать станет. Но многим бы пришлось покормить клопов, испробовать вкус палок.
Народ в чайхане загудел, заволновался. Люди забыли, что перед ним, как они полагали, „артист“. Все наперебой старались сказать ненавистному эмиру словце позлее. Алим хан съежился от страха.
Наконец вмешался Афенди.
— Люди! — произнес он. — Воспользуемся удивительным случаем. Проведем с этим бывшим владыкой диспут.
Предложение острослова и мудреца пришлось всем по вкусу.
— Хош!.. — послышались возгласы. — Мудрые твои слова, Афанди. Начинай диспут!.. Ну, держись, бывший угнетатель!..
Доктор филологии Мустаким Мирзаев подмигнул Насретдину, ободряюще закивал.
— Прекрасная мысль, уважаемый Афанди, устроить диспут. Светлая у вас голова. Недаром в Бухаре все вас любят и ценят.
Алим-хан возмутился.
— Это нас должны любить, а не этого прощелыгу!..
Мирзаев улыбнулся.
— Вашу персону, прямо скажем, бухарцы вспоминают без особого почтения… Извините за откровенность. А вот Афанди благодарные бухарцы в скором времени здесь, на площади Ляби-хауз, воздвигнут памятник!
Экс-эмир от злобы заскрежетал вставными челюстями. Афанди же благодарно поклонился народу. Затем произнес с чувством:
— Спасибо, люди добрые. Благодарю вас, товарищи… А сейчас позвольте начать диспут.
Афанди отхлебнул из пиалы чаю и с преувеличенной почтительностью обратился к Алим-хану:
— О, великий и могущественный! Позвольте мне, недостойному, доказать две истины.
Экс-эмир подозрительно покосился на Афанди, скривился, словно у него зубы заболели, и буркнул:
— Высочайше соизволяем. Доказывай.
— Во-первых, о непобедимый в своей мощи владыка, изгнанный все-таки народом из Бухары 18 числа месяца зу-ль-хиджра 1338 года хиджры, что по современному календарю соответствует 2 сентября 1920 года… Во-первых, осмелюсь осквернить ваш благородный слух сообщением о том, что никакой вы не эмир, ниспосланный аллахом, а просто-напросто потомок разбойников, узурпировавших власть.
— Йе-э-э! — взвизгнул Алим-хан. — За такие нехорошие слова резать башка тебе будем!!
— Терпение, ваше бывшее высочество. Гнев — плохой советчик. Давайте лучше обратимся к фактам. Со стародавних, незапамятных времен живет в Бухаре трудолюбивый народ. И с тех же стародавних времен плодами его труда пользовались грабители, захватывавшие Бухару силой оружия. Власть забирали бухар-худаты, саманиды, караханиды, каратаи, чингизиды, тимуриды, шейбаниды… Наконец, в 1740 году Бухарское ханство захватил персидский шах Надир. И наместником своим в Бухаре он поставил местного феодала Мухаммада Рахима. Этот ваш прапрапрапрадед спустя несколько лет и объявил себя нахально эмиром Бухарским. Так началась ваша мангинская династия, завершившаяся столь бесславно в вашем благородном лице. А теперь, после всего сказанного, — судите сами, кто вы: священная особа или потомок разбойников?
Старик Алим-хан до того разинул рот от удивления, что даже верхнюю вставную челюсть выронил. Народ рассмеялся. Афанди же продолжал:
— Итак, мой противник безмолствует. Молчание же, как известно, знак согласия. Да и трудно, я бы даже сказал, невозможно оспаривать мои доводы.
— Конечно, ты прав, уважаемый Афанди! — воскликнул кто-то с места. — Все ясно, как божии день. Никакой он не священный… Тиран в отставке — вот он кто!
Народ в чайхане одобрительно зашумел.
— Истинные слова…
— Верно.
— А то, что старикашка этот в шитом золотом халате кривится и шипит от злости — это понятно.
— Еще как понятно, — Афанди вскинул руки, призывая народ к тишине. — У узбеков есть хорошая пословица: „Иная правда и отцу родному не понравится“. А тут бывшему его высочеству о его разбойном происхождении говорят. Скривишься, перекосишься даже!
— Верно, Афанди-ака. Дальше говори!
— Хош!.. Итак, благодарение всевышнему, коего, как наука доказала, вовсе не существует… Хош, первый вопрос решен. Переедем к другому. Посмотрим, как жила Бухара во времена правления вот этого скрюченного от злобы старикашки…
Алим-хан вскочил, брызгая слюной, заорал: — Хорошо жила Бухара, замечательно жила!! В иные дни жители Бухары под нашим чутким руководством, съедали до шести тысяч баранов! Это значит, — старикан зашептал что-то себе под нос, видимо, подсчитывая, захлебнулся слюной, кое-как откашлялся и вновь заорал: — Это выходит — по три фунта мяса и сала на каждого бухарца. В день! Во-о-о!..
— Благодарю за ценную информацию, — Ходжа отвесил церемонный поклон. — Катта рахмат, ваше бывшее! Соизвольте же и вы выслушать кое-что любопытное. Итак, поучительный урок занимательной арифметики.
До революции в Бухаре насчитывалось 60 тысяч мужчин. Не так ли?.. Хош. Из них мужчин, в полном смысле этого слова, от 16 до 45 лет было 28 тысяч. Из этих двадцати восьми тысяч 10 тысяч — ученики мактабов и медресе. Верно?.. Хош… Еще 10 тысяч — мелкие купцы, торговцы, приказчики и прочее в том же роде. Я правильно подсчитываю, ваше бывшее?
— Вроде! Правильно. Однако, зачем ты оскверняешь наш благородный слух рассказами о каких-то там приказчиках? — возмутился древний экс-эксплуататор.
— Одну минутку. Ваш бывший двор, считая вашу челядь и слуг-сановников, насчитывал 2.300 человек. Я не ошибся?.. Маили! Пошли дальше. Число едоков в канцеляриях Куш-беги и Диван-беги — 700. Всяких там духовных лиц и их прислужников, мударрисов в медресе, шпионов и стражников — более трех тысяч едоков. И каких еще едоков! Им, небось, и по пуду мяса с жирным пловом мало было.
Чайхана закачалась от громового хохота. Старикан, пожелтевший от злобы, вновь вскочил, замахал руками, возопил:
— Стой, погоди, злоязычный Афанди! Ты лжец. За это тебе голову рубить будем! Ты это… как теперь говорят… Очковтиратель ты, вот кто! Это что получается? Из двадцати восьми тысяч здоровых мужчин двадцать шесть с лишним тысяч были бездельниками, которые не знали, с какой стороны за кетмень браться, да?!
Ходжа Насретдин широко улыбнулся и обратился к народу:
— Люди! Внимательно слушаете богоподобного участника диспута. Он сам, сам назвал цифру — 26 с лишним тысяч! И сам же назвал всю эту шатию бездельниками. Теперь вам ясно, куда девались шесть тысяч баранов, которые съедались в Бухаре? Их бывшее высочество демократично разделил общий вес баранов на всех жителей дореволюционной Бухары. И вышло более чем по три фунта мяса! Аи да демократ. И эмира, и нищего — всех за один дастархан усадил!