— Ха-ха-ха!.. Хо хо-хо! — загремела чайхана.
— Ой, спасибо, гражданин эмир. Здорово агитируете против эмирского режима!.. Двадцать шесть тысяч тунеядцев! Они-то и обирали бедных ремесленников, дехкан, кустарей…
— Еще как обирали!
— И первый обирала — эмир.
— Верно. Тридцать миллионов золотом ежегодно собирал налогов эмир. Из них всего три миллиончика в казну, а остальное — себе в карман!
Сайид Алим-хан вскинул сухонькие кулачки к небесам, чалма у него размоталась и сползла вниз по халату белой змеёй.
— Неблагодарные! — прохрипел он. — Да мы вас сейчас!.. Афанди, как бы шутя, довольно чувствительно ткнул расходившегося экс-узурпатора в бок. Тот икнул, но все же продолжал высочайше гневаться.
— Эх, вы!.. Ослепленные злокозненным марксизмом богоотступники. Что вы сделали с некогда благородной Бухарои? Стыд и срам! Взгляните на эту площадь, на Ляби-хауз… Тут и святое медресе Диван-беги, и святая обитель Диван-беги, и медресе Кукельдаш… Аист — священная птица — свил здесь себе гнездо. А вы возле всех этих святых обителей возвели железную каланчу!..
— Это очень полезная штука, ваше бывшее… Башня эта — телевизионная ретрансляционная…
— У-у-у-у!.. — затрясся от ярости злобный старикан. — Теле-ви… рера… тьфу, не вырого… Не выговорим! Шаитанские словеса…
Престарелый Алим-хам в сердцах плюнул. Чайхана ликовала.
— Вот дает артист! Прямо-таки настоящий эмир.
— Здорово вошел в образ. Даже жуть берет.
Экс-владыка решил пустить в ход свои последний аргумент. Широко раскинув руки, словно приглашая народ в свои отеческие объятия, воскликнул:
— Бухарцы, верные подданные наши! Ведь правда, да?… Вы и не помышляли о неугодной аллаху ревила… ревила… Тьфу!.. Рреволюции… Помним, как сейчас, когда наше высочество выгоняли из Бухары, муллы призывали народ: „Правоверные! К стенам города подступило свирепое племя "Мужик". Все под священное зеленое знамя священной воины с неверными!"
Тут поднялся коренастый старик с веселыми глазами. Произнес громко:
— Погоди, бывшее величество. Что-то у тебя концы с концами не сходятся. Вот я, к примеру. Зовут меня Шамсутдин Арсланхо-джаев. Будем знакомы. Я — коренной бухарец и, между прочим, большевик с 1919 года.
Старикан в вызолоченном халате отшатнулся.
— Ой-бо!.. Кяфир. Сгинь, сгинь, нечестивый!
— Слушай, высочество, — Шамсутдин-ака улыбнулся. — Не припомнишь ли ты, что еще в восемнадцатом году твои "верноподданные" в Бухаре, Гиждуване и Вабкенте подняли против тебя восстание?.. Не припоминаешь ли, как свирепо расправился ты с восставшими, как наказывал семьюдесятью пятью ударами палок моих родных братьев — Мухаммади и Акобира за распространение листовок!.. Или, быть может, не держал в зиндане народного героя, революционера Максуда Курбанова?! И вообще… Я служил в Интернациональном полку, который вместе с Восточно-Бухарским полком вошел в Бухару и захватил твою зимнюю резиденцию — крепость Арк. Со мной служили узбеки и таджики, киргизы, казахи… Разве их возможно причислить к пресловутому племени "мужик"?
Престарелый Алим-хан затрясся так, словно его свирепый джин за шиворот схватил. Некоторое время старикашка ловил ртом воздух — задыхался от гнева, наконец, выдохнул:
— Замолчи, нечестивец!.. Зачем нас, наше высочество, из фамильных владении прогонял? Мы прогрессивный эмир были. Такого эмира еще поискать надо! Мы даже высочайше повелели открыть одну кинохану "Торикистон"… И еще при нашем милостливом правлении в медресе и мактабах десять тысяч учеников науки познавали. Вот сидит сам Афанди, он подтвердит.
Ходжа Насретдин согласно кивнул и вдруг затянул — заунывно, нараспев:
— Хаия алэс-салах, хаия алэс-салах, хаия иллях-фалях Ашхадо ин ля илля иль-лял-лях!..
Народ удивился — что случилось с Афанди? Не заболел ли! Стали люди расспрашивать веселого мудреца, мол, в чем дело, как понимать неизвестные слова?
Ходжа почесал в затылке, развел руками. — Тысячу лет живу на белом свете, и, клянусь бывшим аллахом, не ведаю их смысла. Я просто хотел подтвердить правдивость сказанного их бывшим высочеством. Действительно, в эмирской Бухаре было десять тысяч учеников медресе и мактабов. Но в чем состояло их ученье?.. А в том, чтобы учиться покорности, учиться учить других гнуть спину перед богатеями. И еще, заучивали бедные дети и подростки коран, без смысла, не понимая того, что заучивают.
— И все-таки десять тысяч! — злорадно воскликнул Алим-хан.
Афанди обратился к собравшимся в чайхане.
— Слышите, люди? Целых десять тысяч!.. А как сейчас обстоит дело с народным образованием?
Бухарцы наперебой стали сыпать цифрами.
— Нынче в Бухаре и Бухарскои области без малого шестьсот школ!..
— А в школах — двести тысяч учеников.
— И еще у нас восемь техникумов, педагогический институт, филиалы политехнического института в Бухаре и городе Навои…
— И насчет кинотеатров гражданин Алим-хан промашку дал, хотел удивить нас своей киноханои "Торикистон"!.. Ха-ха! Да у нас нынче свыше трехсот пятидесяти кинотеатров и киноустановок!
— О аллах! — ахнул старикан в вызолоченном халате. — Безбожные цифры и факты. Зачем какой-то город выдумали? Навои! Это не город. Это был такой стихотворец.
В чайхане все за животики схватились. Аи да "артист"! Вот здорово представляет. Кто же не знает, что в честь великого узбекского поэта назван новый красавец-город — Навои!
Алим-хан продолжал бушевать, брызгая слюной.
— Не может такого быть — двести тысяч учеников! Это все пропаганда злокозненная. И зачем столько много кинохана?.. Вранье!
Афанди пошептался с Шамсутдином-ака и затем сообщил эмиру:
— Ваше бывшее, а знаете, сколько в Бухаре и области библиотек?.. Пятьсот!
— О времена, о нравы! Совсем народ испортился, все в книжках читает…
— Кроме того, имеется свыше трехсот клубов и Домов культуры.
— Ой не могу! Не могу слышать богопротивные цифры и факты!
Тут взял слово Шамсутдин-ака.
— Высочество, а высочество? Хочешь еще сюрприз? Взгляни на мое лицо. Видишь, оно попорчено оспой? Это твоя работа, высочество. Ведь в твоем мирате было всего три врача!
— А зачем нам больше? — искренне удивился Алим-хан. — Умереть от болезней роком предопределено всем тем, кто должен от них умереть. Так зачем врачи? Разве только на тот случаи, когда мы, наше высочество, заболевали. А нам трех врачей достаточно.
Удивительный ответ старикашки поверг всех в изумление. Афанди похлопал его по плечу.
— Молодец! Лучшего агитатора трудно найти.
— Эх, ты, высочество неразумное! — вздохнул Шамсутдин-ака. — Значит, больше трех врачей тебе не требуется?.. Хош!.. А вот нынче в Бухаре и в области Бухарскои свыше восьмисот врачей!..
— Восемьсот?!.. Вранье, не может быть! — завопил Алим-хан.
Люди зашумели. Смех, шуточки.
— А ну-ка, товарищи, подсыпем старичку еще малость цифр и фактов, ведь он, оказывается, совсем ничего не знает! — А, пожалуйста!.. Бухарцев обслуживает около четырех тысяч медицинских работников.
— Около семи тысяч больничных коек имеется.
— Средняя продолжительность жизни бухарца, по сравнению с эмирскими временами, увеличилась более чем в два раза!
"Артист", вживающиеся в образ тирана, сидел как на иголках. Он был ошеломлен, разъярен, уничтожен. Желая как-то свернуть затеянный злокозненным Афанди диспут, старикашка пустился на хитрость.
— Булди! Хватит. Высочайше приказываем, довольно цифр и фактов. От них только у нас, нашего высочества, высочайшая головная боль.
Тут слово попросил ученый библиотекарь.
— Позвольте, люди, сделать небольшой комментарии.
— Мархамат, ака!
— Пожалуйста, уважаемый, говорите! Библиотекарь вынул из кармана блокнот, полистал его.
— Вот несколько цифр и фактов. Кое-кому, правда, цифры и факты не по душе, — библиотекарь покосился на "артиста", — однако без них никак нельзя. Так… Прежде всего о том, как жили при эмире дехкане. Посеял, скажем, джугару дехканин. Сколько он платил налога? Скажу — одну пятую часть урожая. Причем, урожаи учитывался на корню. Побьет непогода урожаи, милует ли — плати одну пятую, пятину. Плати ее деньгами, без учета рыночной конъюнктуры.
Люди в чайхане зашумели.
— Это же грабеж!..
— А если неурожай? Тогда, значит, помирай с голоду?
— И помирали, — вздохнул библиотекарь. — Однако позвольте мне продолжить. Думаете, пятина — это все? Как бы не так. За пару быков взимался налог в размере 8 таньга, а после уборки урожая за эту же пару быков надо было, уплатить еще налог в размере стоимости одного батмана пшеницы.
— Аи да эмир! Вот грабитель…
— Но и это не все. Налог взимался при купле-продаже, на содержание чиновников, на… Впрочем, легче, пожалуй, перечислить то, за что не взимали налогов. Достаточно сказать, что в Бухарском ханстве существовало 86 видов налогов!
Все ахнули. Вот так эмир! И даже сам экс-владыка задохнулся от изумления. Никто ему как-то не докладывал о количестве налогов. Замешательство старикашки заметил Афанди.
— Ваше бывшее, здорово, а? Действовали по правилу: "Шесть шкур спускается, седьмая оставляется!"
Вновь заговорил библиотекарь.
— Вот почему более половины населения Бухарского ханства было полукочевое, одна шестая часть — кочевники…
— Чтоб от восьмидесяти шести налогов деру давать! — сострил кто-то. В чайхане засмеялись.
Библиотекарь серьезно ответил:
— А что, в этом замечании есть свои глубокий смысл. Однако продолжим наш разговор.
Дехканам жилось, как мы уже установили, очень худо. Ремесленников эмир также душил свирепыми налогами.
— У нас еще рабочие были! — вскричал "артист". — Рабочие хорошо жили, мы знаем точно.
— Рабочих у вас было всего ничего. Но все же были, это верно. И жилось им чуточку получше, чем дехканам. Тоже верно. Однако… еще несколько цифр. На маслобойном заводе товарищества "К. М. Соловьев и Ко" гнули спину 136 рабочих — 49 русских, остальные — местных национальностей. А доходы распределялись вот как: на каждый заработанный рабочим рубль эксплуататор Соловьев со своей "компанией" присваивал — 15 рублей.