Он тут же вскочил на ноги, отер лицо и, сжимая свои полмиски супа, резко зашагал за угол, к кипятильне. Там, у задней стены, он долил из крана кипятка и наломал в миску гаолянового хлеба. Опустившись на корточки, школьник принялся жадно глотать похлебку.
Вдруг что-то заставило его остановиться. К корзине с хлебом подошла девушка, цапнула оттуда две оставшиеся пампушки и кинулась прочь. Он долго смотрел вслед ее удаляющейся растрепанной фигурке.
Это стало привычным делом. С самых первых дней учебы они оба приходили есть последними – просто молча забирали свою пайку черствого хлеба. Так выходило безо всякого умысла. На самом деле они даже не были знакомы. Никогда не перекидывались ни словом. И он, и она окончили среднюю школу – каждый в своей коммуне, а потом по рекомендации учителей оказались в уездном центре. Учеба началась не так давно, и народ в классе еще не успел перезнакомиться.
Он по-прежнему сидел на корточках под крышей, усердно жевал и думал: наверняка она приходит последней по той же причине, что и он сам. Да, точно. Просто денег не хватает на нормальную еду. Болезненное юношеское самолюбие – вот что заставляло их забирать свои невзрачные харчи украдкой от любопытных взглядов, чтобы избежать безмолвных насмешек.
Но он не знал о ней ничего. Только помнил, что на перекличке она отзывалась на имя Хунмэй, а фамилия ее была Хао. Она наверняка тоже знала только то, что звали его Сунь Шаопин.
Глава 2
Учиться Сунь Шаопину было и впрямь непросто. Такому парню, как он, ничего не стоило бы уминать за завтраком, обедом и ужином по здоровой кастрюле, а приходилось выживать на паре гаоляновых булок. Помнится, раньше отец рассказывал ему, что при старом режиме даже скотину никогда не кормили гаоляном. Это был самый бросовый корм, но именно его сейчас страшно не хватало юноше. Со своим аппетитом он вполне мог бы за один раз съедать не два, а целых пять черненьких ломтей пресного парового хлеба. Удивительно, как на таких харчах Шаопин еще не умер с голода.
Все бы ничего, если бы можно было отсидеться в классе. Но в те годы школа «вела образование при открытых дверях»: ученики вечно были заняты работой – то перенимали хитрости сельского труда, то учились на производстве. По полдня они мотались из одного места в другое. И потом, учебников как таковых тоже не было: все больше какие-то пособия из центра, отпечатанные на ротаторе. На уроках в основном читали газетные передовицы. Да и вообще: что учили-то? Все дни проходили за освоением теории диктатуры пролетариата. Смелости отвечать на уроке хватало только у городских и у некоторых особо отчаянных деревенских. Остальные молчали.
Каждодневный труд был неотвратим, как стихия. По расписанию на него отводилось время с двух часов дня до самого ужина. Эти часы давались Шаопину сложнее всего. Всякий раз, когда он с коромыслом, полным сора, отправлялся от подножия холма на склон за школой, то чувствовал, как перед глазами начинали плясать мушки. Небо вертелось, земля уходила из-под ног. Мыслей в голове не было. Только дрожащие ступни механическими, рваными движениями медленно несли его по дороге.
Это можно было стерпеть. Больнее всего был удар, что наносила по чувству собственного достоинства бедность. Ведь Шаопину было уже семнадцать. В груди его билось чувствительное, боязливое сердце. Он так мечтал стоять перед девочками одетым с ног до головы в первоклассные вещи и, как многие другие, занимать свое место в очереди за категорией «Б» – мечтал покупать себе всякий раз белую или кукурузную булку. Совсем не из-за жадности, нет. Просто чтобы чувствовать, что живешь достойно. Он совершенно не надеялся наслаждаться такими исключительными условиями, как у городских, – только исполнять свои нехитрые желания, как большинство деревенских.
Но это было абсолютно невозможно. Для его домашних дать возможность такому здоровому парню уехать из дома, освободив его от необходимости тянуть на себе общую для всех норму, чтобы поступить в старшую школу, было совсем не просто. Старший брат в свое время даже не стал поступать в среднюю – а все для того, чтобы помочь выучиться Шаопину и их младшенькой. Он просто вернулся в деревню и стал работать в поле. А старшая сестра вообще никогда не держала в руках книги. Шаопин был глубоко благодарен этим дорогим, родным людям. Разве мог он требовать от них большего?
Он знал, что все они зависли над пропастью. Бабушке было почти восемьдесят. Она целыми днями неподвижно лежала на кане[5]. Родители тоже были отнюдь не молоды, им не хватало прежней ловкости и силы. Много зарабатывать не получалось. Когда младшая сестра поступила в среднюю школу, расходы только увеличились. И потом: муж у старшей сестры оказался тот еще лодырь. Она одна тянула на себе двух маленьких детей. Бывало, что и без еды сидели. Выходило так, что семье Шаопина приходилось часто протягивать им спасительную соломинку. Его родители сильно переживали за внуков и то и дело забирали их к себе, чтобы хоть немного откормить.
Один только старший брат мог работать в полную силу, но ему было всего двадцать три. Он тащил на себе все семейное хозяйство. Без него они бы давно разорились. Но все равно при таком количестве народа и двух работящих мужиках они едва сводили концы с концами. Всем, кто работал на земле, было тогда ох как несладко. Из года в год они оказывались без гроша в кармане. Все труженики производственной бригады не вылезали из нищеты – разве могло семейство Сунь стать исключением? Родители Шаопина всегда были людьми простыми, беспомощными. Бедность текла у них по венам. Год от года они становились только беднее. Казалось, что нет и не может быть никакой надежды.
О чем было и толковать при таком раскладе? Другими словами, если в доме вдруг оказывалось что-то съестное или какая приличная тряпка, то доставались они в первую очередь хворой бабушке или маленькой сестре. И потом были еще двое крохотных, хнычущих, вечно голодных племянников.
Шаопин чувствовал себя неполноценным. Самый высокий парень в классе, он все равно казался себе ниже других на целую голову. Бедность делала его болезненно самолюбивым. Он часто чувствовал, что другие насмехаются над его убожеством, поэтому испытывал извращенную враждебность по отношению ко всем, у кого в семье было получше с деньгами. Вот и теперь: он не мог совладать с антипатией к их энергичному старосте Гу Янминю. Всякий раз, когда он видел его стоящим на кафедре за перекличкой, одетым по последней моде, с отглаженными стрелками, с этим изящно вскинутым запястьем, на котором красовались часы, невыразимая ярость разгоралась в душе. С ней было не справиться. На перекличке все бодро отзывались на собственные имена, но Шаопин однажды выкинул штуку: когда дело дошло до него, он ничего не ответил. Староста посмотрел на него большими глазами и снова назвал его имя. Шаопин молчал. Если бы это происходило в начальной школе, то наверняка не обошлось бы без острого конфликта. Но тут, где все были едва знакомы, староста отреагировал на такое унизительное пренебрежение очень сдержанно. Он просто пошел по списку дальше.
Когда перекличка закончилась и все начали расходиться, Сунь Шаопин вышел из класса вместе со своим земляком Цзинь Бо. Тот, сияя, украдкой показал ему большой палец:
– Это ты здорово!
– Я думал, без драки не обойдется, – отозвался Шаопин, который уже начинал жалеть о своей выходке.
Цзинь Бо сделал совершенно наигранное выражение лица и погрозил кулаком:
– Посмотрел бы я тогда на него!
Цзинь Бо был его ровесником, но ростом ниже почти на целую голову. Кожа у него была белая-белая, а лицо как у куколки. Но на самом деле он был настоящий крепкий орешек. Юноша брался за все с редкой стремительностью и энергией. Пока его не трогали, он был нежен, как девочка, но в деле обретал тигриные повадки.
Его отец работал водителем в транспортной конторе, и семья у Цзинь Бо была побогаче. Он был из самой верхушки класса, но Шаопин дружил с этим «толстосумом» по-настоящему, не шутя. Они выросли в общих играх, сошлись характерами и вместе учились. Поскольку отец Цзинь Бо, Цзюньхай, часто бывал в отлучке, в семье не хватало мужской руки, и брат Шаопина, а порой и его отец приходили им на выручку. Уже позже их младшие сестры тоже учились вместе: девочки были не разлей вода. Стоит ли говорить о том, что и Цзинь Бо всегда поддерживал Шаопина. Когда они пошли в школу еще у себя в коммуне, им приходилось каждый день оттарабанивать туда и обратно по десять с лишним ли[6]. Чтобы сэкономить, все ели только домашнюю пищу – утром прихватывали с собой обед в судках. Цзинь Бо и Жуньшэн, сын секретаря производственной бригады Тянь Футана, ездили в школу на велосипедах. Только Шаопин должен был шагать на своих двоих, но приятель всегда брал его на борт. Спустя два года велосипед Жуньшэна был по-прежнему как новенький, а на железного друга Цзинь Бо нельзя было взглянуть без слез. Цзинь Цзюньхаю ничего не оставалось, кроме как купить ему новый. Теперь, когда они оказались в уездном центре за семьдесят ли от дома и без велосипеда, о поездке домой на выходные можно было забыть. Еще Цзинь Бо пару раз пытался сунуть ему свои карточки, но Шаопин упорно отказывался. Карточки тогда были никому не лишние. И потом, парой карточек дело не поправишь – только аппетит растравлять, ну его.
Пусть учиться и было сложновато, но в глубине души Сунь Шаопин горел невыразимой радостью. Наконец-то он вырвался из своего медвежьего угла в большой мир. Для такого бедного деревенского мальчишки, как он, это было чем-то невероятным. Каждый день, если только не нагружали в школе, Шаопин убегал гулять по городу. Он облазил все его уголки, все закоулки. Успел покрутиться в каждом дворе, обходя стороной разве что самые почтенные учреждения – уездный ревком, военный комиссариат и отделение милиции. Шаопин пролезал везде, убеждая старичков на проходной искренними заверениями, что ему срочно нужно в туалет. Здесь, где все было чуждо и незнакомо, он совсем не ощущал своей вопиющей бедности. Его носило по городу дуновением свободы, он, как губка, впитывал новые впечатления. Даже запах угольного дыма, наполнявший город, казался ему небывалым, ни на что не похожим. Конечно, многое было для него загадкой, но все, несомненно, оставляло след в е