Обжалованию не подлежит — страница 3 из 3

1

Секретарь суда — миловидная голубоглазая девушка — внимательно оглядев зал и положив руки на папку, негромким строгим голосом сказала:

— Встать! Суд идет!

Люди торопливо поднялись. Двери, ведущие в зал из коридора, отворились, и в них появились судья и народные заседатели.

— Прошу садиться.

Подсудимые Аганов, Гадаев, Халилов, Гроссман, Гринберг опустились на скамью одновременно, будто спешили избавиться от множества глаз, устремленных на них. Судя по всему, они готовились к этой минуте, поэтому довольно искусно изобразили на лицах смущение и раскаяние, зная, что это трогает людей.

Зал был переполнен.

Пришли свидетели, родственники и знакомые подсудимых, а также любители занимательных историй и праздные гуляки. Кому не нашлось места в зале, стояли в подъезде и под окнами здания.

Два парня пристроились на крыльце, расстелив газеты прямо на ступеньках. Они мусолили в зубах потухшие сигареты, бесцеремонно рассматривали свидетелей и изредка бросали фразы, никому вроде не адресованные.

— Достанется сегодня некоторым, — говорил грузный, широкоплечий блондин своему щуплому рыжему приятелю. — Улавливаешь?

Рыжий улыбнулся в тонкие, как ниточка, усики:

— Еще бы не уловить. Улавливаю!

Безразличным ко всему, что происходило вокруг, казался только один человек. Он сидел на скамейке, врытой в землю у дерева, водил небольшим прутиком по песку и время от времени резким кивком головы откидывал прядь седых волос, спадающих на лоб.

Это был Тимур Азимов.

— Свидетель Соломин!

Голос секретаря суда прозвучал для многих неожиданно. Прежде всего для самого Соломина, стоявшего на крыльце. Он торопливо вошел в зал.

— Веревочку захватил? — грубо спросил широкоплечий блондин.

— Что? — оторопел Соломин. — Какую веревочку?

— Язык подвязать. Чтоб не болтался.

Блондин не договорил. Азимов, взяв его за локоть, отвел в сторону.

— Поговорим?

— Поговорим! — вызывающе бросил блондин. — Хочешь вместе с этим типом схлопотать? Я щедрый!

Рыжий встал рядом с Азимовым, выразительно похлопал рукой по карману.

— Может, некоторым надоело жить? А! — с одесским акцентом поинтересовался Рыжий.

Азимов показал удостоверение. Лица дружков моментально вытянулись.

— Товарищ... Я... понимаете... пошутил... — закрутил головой блондин.

— Пошутил? — переспросил Азимов.

— Честное слово! — поддержал блондина Рыжий. — Он без шутки дня прожить не может.

— Документы!

— Документы? — снова закрутил головой блондин. — Пожалуйста. Разве мы против? Это можно. Садык, у тебя есть что-нибудь?

— Кто в наше время носит с собой документы? — хихикнул Рыжий.

— Ты прав. У меня тоже, к сожалению, ничего нет. Вы не подумайте, что мы какие-нибудь бродяги, — заискивающе посмотрел блондин на Азимова. — Мы студенты. Садык учится в политехническом, я — в педагогическом. Можете проверить.

— Фамилия?

— Моя? Иськов.

— Имя?

— Марат.

— Вы? — перевел Азимов взгляд на Рыжего.

— Я? Гулямов Садык.

Азимов хотел еще что-то спросить, однако не успел — в дверях появилась девушка — секретарь суда и повторила громко:

— Свидетель Соломин!

2

Яков Карпович Соломин возвратился домой поздно вечером и, поужинав, попросил жену постелить постель.

— Уж не заболел ли ты? — встревожилась Дора Михайловна.

Яков Карпович не любил жену, считал, что судьба обидела его, когда привела в ЗАГС. Однако он не проявлял неприязни к настойчивой и решительной Доре Михайловне, напротив, заискивал перед ней, даже побаивался ее.

— С чего ты взяла, что я заболел? Здоров!

— Уж я-то лучше знаю, когда ты здоров, когда болен! — строго взглянула на Якова Карповича Дора Михайловна. — Иди. Ложись.

Отдохнуть Якову Карповичу не удалось — младшая дочь Софочка сообщила, что пришел Григорий Рыжевский. Яков Карпович болезненно поморщился.

— Пошли его ко всем чертям!

— Пожалуйста, сделай это сам, — слегка наклонила голову Софочка. — Это твой знакомый, ты и решай, как поступить с ним. Я бы, например, не пустила его даже за порог.

— Чем это он не угодил тебе? — удивился Яков Карпович. Ему не нравилось, когда домашние слишком откровенно судили о его друзьях.

— Всем! — бросила Софочка.

Софочка недовольно повела узкими плечиками. Ей не нравился этот щеголеватый дядька с лысиной... Что еще?

— Ты куда?

— Скажу, что ты заболел.

— Не смей!

Заговорил дух противоречия. Возможно, у гостя какое-то важное дело?

— Ты выйдешь?

— Да.

Софочка снова пожала плечиками и выскользнула из спальни.

Яков Карпович стал одеваться, однако галстук повязывать не стал — решил, что гость рад будет видеть его и без галстука.

Григорий Рыжевский вскочил навстречу с кресла, протянул Якову Карповичу длинную худую руку.

— Добрый вечер, Яков Карпович.

— Здравствуй, Гриша, — ответил Яков Карпович, пожимая влажную ладонь Рыжевского. — Что это тебе не сидится дома? Жена выгнала?

— О, если бы у меня была жена! Вообще-то я бы женился, — расплылся в улыбке Рыжевский. — Непременно бы женился, если бы встретил свою Дору Михайловну.

— Встретишь.

— Вы думаете? Спасибо.

— Не за что.

— Как же — не за что. Вы вдохнули в меня надежду. Вы — удивительный человек, Яков Карпович. Вам, с вашими способностями, не на складе быть, а артель возглавлять.

— Хватит с меня и того, что имею.

Правда, в душе он был согласен с Рыжевским. Действительно, склад — совсем не то. Обувное предприятие или трикотажное — иное дело. Только почему, собственно, артель? Он мог бы справиться и с фабрикой.

— У вас вся семья талантливая, — продолжал Рыжевский. — Возьмите Софочку! Это чудо!

— Не преувеличивайте, Гриша, — перешел Яков Карпович на «вы».

— Я не преувеличиваю. Так скажет каждый. Я слышал, вы советуете ей поступить на юридический факультет?

— Что вы, Гриша, я никогда не давал ей глупых советов. Разве девушка может быть юристом? Это тонкое психологическое занятие.

— Ну, допустим, ей не вечно ходить в девушках. Не в этом дело, Яков Карпович.

— Что вы этим хотите сказать? — встревожился Яков Карпович.

— Вы не догадываетесь? — изобразил недоумение на лице Рыжевский. — Странно. Мы взрослые люди и должны понимать друг друга с полуслова. В общем, вчера вечером я взвесил все «за» и «против», чаша весов качнулась — решил жениться. Мне думается, что я нашел свою Дору Михайловну.

У Якова Карповича похолодело сердце. Значит, он не ошибся? Рыжевский ходил в дом ради Софы.

— Что ж, поздравляю, — с трудом выдавил из себя Яков Карпович.

— Спасибо. Может, вы хотите узнать имя моей избранницы?

Яков Карпович боялся ответа Рыжевского.

— Не все сразу, Гриша, скажешь в другой раз. — Он снова перешел на «ты». — Давай лучше сыграем в шахматы.

— Мне не до шахмат. Я люблю вашу Софу.

Яков Карпович боялся сердечного приступа, однако этого не произошло. Видимо, разговор с претендентом на роль зятя был не так уж и страшен, как ему казалось.

— Постой, постой, Гриша, — сказал Яков Карпович довольно спокойно. — Ты, кажется, чего-то не учел. Софа еще ребенок. Ей только что исполнилось семнадцать лет. Тебе же, по моим скромным подсчетам, за сорок.

— Мне тридцать четыре года, Яков Карпович, — оскорбился Рыжевский.

— Тридцать четыре — не двадцать четыре. Не обижайся, Гриша: Софа тебе не пара.

Рыжевский, по-видимому, хотел возразить. Он даже откинулся на спинку стула и поднял негодующе брови. Однако заготовленные на такой случай убедительные слова не прозвучали. В гостиную вошла Софочка. На щеках ее горели розовые пятна. Она была взволнована.

— Папа, к тебе пришли.

— Кто?

— Какие-то товарищи из... милиции.

Яков Карпович встал, зачем-то потушил настольную лампу и снова сел, беспомощно опустив руки, должно быть, не зная, как поступить: выйти в коридор или остаться в гостиной.

3

Брови Рыжевского удивленно взметнулись вверх. Он шагнул навстречу пожилому мужчине, вошедшему в гостиную с молодым человеком.

— Товарищ подполковник! Так это вы из милиции? Здравствуйте. Вот неожиданность! Прямо как в сказке. Даже самому не верится.

— Гриша? — удивился пожилой мужчина. — Добрый вечер. Ты как сюда попал? На судьбу, надо полагать, не жалуешься? Растолстел. Смотри, живот начнет расти.

— Не начнет, товарищ подполковник, — расплылся в улыбке Рыжевский. — В мои годы жаловаться на судьбу — смешно.

— Подожди, Гриша, — охладил пыл Рыжевского мужчина. Он достал из кармана пиджака красную книжечку, развернул ее, показал Якову Карповичу, представился: — Борисов. Сотрудник ОБХСС.

— Оч-чень п-приятно, — произнес дрожащими губами Яков Карпович.

— Не думаю, — строго, с ледяной ноткой в голосе, заметил Борисов. — Гражданин Соломин?

— Да, — кивнул Яков Карпович.

— Собирайтесь.

Яков Карпович побледнел:

— К-куда?

— Поедем в управление милиции. Захватите с собой на всякий случай что-нибудь поесть, возможно, вам придется немного задержаться у нас... Собирайтесь.

«Волга», в которой ехали Борисов, Семенов, Рыжевский и Соломин, неторопливо скользила по широкой асфальтированной улице, перерезанной трамвайной линией.

Соломин, сидевший между Рыжевским и Семеновым, опасливо поглядывал на Борисова и тихо вздыхал. Он пытался восстановить в памяти события своей жизни, которые могли бы заинтересовать милицию. Но ни на чем не остановился. Не было в его биографии «черных пятен», хотя мелочи кой-какие существовали: ведь работа у него была такая...

Машина круто повернула. Огромный четырехэтажный дом, стоявший на углу, качнулся и будто начал падать.

«Неужели конец?» — подумал Соломин. Ему показалось, что «Волга» переворачивается. Он сжался, втянул голову в плечи.

— Я помогу. Не беспокойтесь.

Кто это? Чей это голос? Рыжевского? Кажется, его. Чем он поможет? Поговорит с этими людьми? Это ничего не изменит. Впрочем, подполковник, судя по всему, уважает его. Неисповедимы пути господни.

— Это ты, Гриша?

— Я. Все будет в порядке. Слышите?

— Да.

— Только, наверное, кое-что понадобится.

Соломин понял намек:

— Сколько?

— Узнаете.

— Спасибо, Гриша.

Соломин поймал руку Рыжевского и крепко сжал ее. Рыжевский заговорщически подмигнул, достал из кармана блокнот и карандаш, написал что-то мелким почерком и, подавшись вперед, дружески похлопал шофера по плечу, попросил громко:

— Остановись, браток. Мне сюда. В этот переулок.

«Волга» затормозила.

4

Клара Боброва с удовольствием поставила точку, размашисто подписалась. Наконец-то, очерк был закончен. Он доставил ей немало хлопот. Тема была не ее — она выручала Надю, работающую в отделе сельской жизни. Надя торопилась в отпуск и попросила сделать за нее что-нибудь читабельное о звеньевой Фирюзе Хасановой.

Обычно Клара писала о милиции. Это был ее конек, на котором она довольно уверенно поднималась по крутым журналистским тропам. Правда, иногда он упрямился, этот скакун, ей приходилось нелегко.

Особенно страдала Клара на резких поворотах. Впрочем, в этом виновен был не конек, скорее всего она сама. Ей хотелось поразить читателя необыкновенным событием, чтобы с первых строк замирало сердце в ожидании встречи с таинственным «похитителем».

Однако необыкновенных событий становилось все меньше, таинственные похитители оказывались, увы, не таинственными, приходилось с помощью фантазии заполнять этот «пробел» в реальной действительности. Тут-то, собственно, она и «вылетела из седла».

Клара оглядела письменный стол, привычно сложила в две стопки рукописи и книги, задержала взгляд на телефоне.

Пора, пожалуй, позвонить в редакцию — узнать, когда пойдет очерк о Прозорове. Этот человек достоин внимания читателей. Жаль только, что она ничего не рассказала о его личной жизни. Рассоветовал полковник Розыков — сказал, что не нужно бередить рану человеку: Илья Прозоров полюбил девушку — Валю, которая сейчас находилась в заключении.

Клара подошла к телефону, взяла трубку и, услышав гудок, набрала номер редакции.

— Теплов? Здравствуй, Теплов. Ты еще не заверстал мой очерк? Я, я... Боброва. Завтра выходит? Спасибо. Ты настоящий друг. При случае расцелую тебя...

Трубка легла на рычаг телефона. Клара возвратилась к письменному столу. Итак, завтра выйдет очерк о Прозорове. На этот раз она сделала то, что хотела. Читатели узнают о своем хорошем земляке — человеке долга, а не об уголовной истории.

В коридоре раздался звонок. Через секунду — второй и третий. Клара подскочила к двери, сдвинула защелку вправо — дверь открылась. В коридор, не спрашивая разрешения, вошла худенькая девушка. Она облегченно вздохнула и сказала взволнованно:

— Думала, что не застану вас дома. Здравствуйте.

— Здравствуйте. Проходите, пожалуйста.

— Спасибо. Вы, наверное, не помните меня. Я — Софа Соломина. В этом году окончила школу. Сейчас сдаю экзамены в ТашГУ. Думаю стать юристом. Вы были у нас на вечере выбора профессии. Рассказывали о милиции.

— Да-да.

Откровенно говоря, Клара не помнила эту девушку — на встречу пришло так много учеников!

В комнате Софочка, машинально опустившись в кресло, рассказала о появлении в доме двух мужчин в штатском и об аресте отца.

Клара внимательно выслушала Софочку.

— Вашего отца, судя по всему, не арестовали, а пригласили на беседу в милицию.

— Клара Евгеньевна, я не требую от вас невозможного. Только выясните, где находится отец и в чем его обвиняют. Мне кажется, что они совсем не из милиции.

Софочка не могла объяснить, почему решила, что люди, забравшие отца, аферисты. Просто каким-то особым чувством угадывала обман, думая в это время почему-то о Рыжевском.

Расхваливая отца, он не выражал своего истинного отношения к семье — преследовал какую-то цель.

— Вы взволнованны, — выслушав Софочку, сказала Клара. — Поэтому все представляется вам в ином свете.

— Может быть, — согласилась Софочка. — Я все-таки могу рассчитывать на вашу помощь? Не отказывайтесь, пожалуйста, я знаю: вы все можете!

— Приходите завтра, — сдалась Клара.

— Завтра? Что вы! Завтра будет поздно. Позвоните в милицию. Вас поймут. Я уверена в этом.

— Нет, Софа, я никуда не буду звонить. Вечером возвратится с работы муж, поговорю с ним. Возможно, он в курсе дела. Загляните часиков в семь.

— Спасибо, Клара Евгеньевна! — лицо Софочки просветлело. — Я знала, что вы поможете мне. До вечера.

5

Сорокин прекрасно чувствовал себя. Очередное дело было закончено блестяще, намечалась пауза для отдыха. Это было удивительно и необычно. Не так уж часто в работе оперативников выпадали дни, когда нечем было заняться.

Клара открыла дверь сразу, как только услышала звонок, удивленно и радостно спросила, словно сомневалась:

— Ты?

Николай чуть-чуть задержался у двери, прищурился и ответил нарочито-суровым басом:

— Я!

— Ты? — прежним тоном спросила Клара еще раз, будто все еще сомневалась. — Боже мой, я-то думала, что это Софа!

— Какая Софа? — застыл Николай у вешалки. — У тебя появилась новая подруга? Или ты скрыла от меня старую? Боишься, что она отобьет меня? Признавайся сейчас же, не то я устрою такой содом, что ты до ста лет не забудешь!

— Страх-то какой, боже мой! Уж не завернул ли ты по пути в какое-нибудь пиво-водочное заведение?

— Разве я похож на человека, который не может завернуть в пиво-водочное заведение? Ты страшно компрометируешь меня.

Клара обняла Николая за шею, и он так и внес ее в комнату.

Все-таки Клара здорово тогда сделала, что пришла к нему, не послушав родителей, немножко гордая и немножко растерянная, до боли родная. Вот уже пять лет как она с ним. Между тем ему казалось, что они встретились только вчера.

Клара снова прильнула к Николаю и долго молчала, прислушиваясь к стуку его сердца.

— Кто же эта неизвестная Софа?

— Заинтересовался?

— Профессиональная привычка.

Клара рассказала о приходе Софы Соломиной и о ее просьбе, сообщила, что она обещала прийти еще раз сегодня вечером.

— Ну?

— Не знаю, Клара... Мне кажется, тебе не нужно вмешиваться в это дело.

— Ник, я и не собираюсь вмешиваться, — сказала Клара. — У меня просто не хватило мужества отказать Соломиной. Ей нужно помочь, ты понимаешь?

— Как?

— Ты — работник милиции!

— В таком случае, я ничего не могу сделать, — развел руками Николай. — Давай прекратим этот разговор. Кстати, во сколько она придет?

— Часов в семь, наверное.

— В семь нас не будет дома. Мы уйдем в театр.

— Боже мой, Ник! Ну откуда я знала, что ты купишь билеты в театр? Может, сходим в театр в другой раз? — осторожно спросила Клара.

Николай удивленно отступил. Наверное, не зря все-таки говорят, что понять женщину невозможно, если даже призовешь на помощь всех богов.

— Ладно. В другой — так в другой.

— Ты поможешь?

— Я поговорю с ней.

— Спасибо.

Раздался звонок.

— Она? — спросил Николай.

— Не знаю. Я сейчас. — Клара быстро вышла в коридор и радостно воскликнула, открыв дверь: — Тимур, родной! Здравствуй!

— Здравствуйте, Клара Евгеньевна, — послышался взволнованный голос Тимура. — Николай Аркадьевич дома?

— Дома, дома. Заходи, пожалуйста.

6

Николай выскочил в коридор и обнял Тимура.

Тимур не сразу сел на предложенный стул, сначала огляделся, словно никогда не был в этой комнате, заметил в углу новый телевизор, проговорил, не то осуждая, не то одобряя:

— Богатеете?

Николай ответил в тон:

— Богатеем.

— Ну богатейте! Хотя я, знаете, враг вещей, — в голосе Тимура прозвучало одобрение.

— Ладно тебе, враг вещей, — прищурился Николай. — Садись, пожалуйста.

Тимур сел, еще раз оглядел комнату, поправил волосы, спавшие на лоб.

Клара отвернулась, чтобы не видеть седую прядь. Слишком остры еще были воспоминания, связанные с этой прядью. Они уносили в прошлое и сталкивали с Милой, погибшей так дико и глупо.

Снова зазвенел звонок.

Клара и Николай одновременно встали, чтобы выйти в коридор. Они не сомневались, что сейчас за дверью была Софа Соломина, и, не осознав еще по-настоящему то, что решили, согласно кивнули друг другу и пошли вместе, словно боялись упустить что-то главное, совершающееся сию минуту. Только у двери комнаты к ним будто пришло прозрение: Николай остановился, пропустил Клару вперед, возвратился на место, стараясь не глядеть на Тимура.

Тимур заметил это, спросил с присущей ему прямотой:

— Что вы сегодня такие... Кого-то ждете?

Николай попытался изобразить на лице удивление:

— Фантазируешь?

— Я не фантазирую, Николай Аркадьевич. Вы в самом деле кого-то ждете. Причем, это тяготит вас.

— Перестань!

— Николай Аркадьевич, я же не первый год знаю вас, — с прежней прямотой упрекнул Тимур.

Николай не успел ответить — возвратилась Клара с газетами и журналами. Она посмотрела на Николая так, словно извинилась, и, остановившись у письменного стола, сказала:

— Приходила почтальонша... Зачем ты только выписал столько газет и журналов? Не вмещаются в почтовый ящик.

— Я же о тебе беспокоюсь, Клара. Хочу, чтобы ты была в курсе всех дел. Журналистка!

Тимур снова откинулся на спинку стула, снова положил руки на колени и восхищенно проговорил:

— Хорошо у вас!

— Правда? — подхватила Клара. Она была рада этой по сути дела дежурной фразе, ухватилась за нее, невольно выдав свое состояние.

— Ну вот, я уже стал похож на обманщика! У вас действительно хорошо. Честное слово, Клара Евгеньевна!

— Ладно. Не клянись.

Николай взглянул на часы, стоящие на телевизоре, помедлил немного и перевел взгляд на свои наручные часы.

— Скоро шесть, не пора ли нам подкрепиться?

— Я за, — сказала Клара.

— Я против, — подался вперед Тимур. — Только что из кафе, сыт, как говорится, по горло. Даже в сон клонит.

— Между прочим, в сон клонит и от голода, — заметил Николай. — Клара!

— Сейчас будет все готово!

Клара поспешно вышла из комнаты. Тимур посмотрел на Николая и осуждающе покачал головой. Николай обреченно пожал плечами.

— В данной ситуации, я — пас. К тому же — ты оказался в меньшинстве. В общем, готовься к испытанию. Клара прошла специальные кулинарные курсы. Кстати, у тебя все в порядке?

— Да.

— Ты как будто чем-то недоволен?

— Что вы, Николай Аркадьевич. Мы только что закончили интереснейшее дело. У меня нет никаких оснований для недовольства.

— У тебя хорошие учителя, Тимур... Розыков, Прозоров, Джаббаров. Я когда-то работал с ними.

— У вас та же школа, Николай Аркадьевич.

— Наверное. Но главное, что мы честно и добросовестно выполняем свой долг. Я верю: настанет время, когда мы дадим бой последнему преступнику.

— Это случится нескоро, Николай Аркадьевич.

— Конечно, к сожалению, нескоро.

Николай взглянул на Тимура и сказал:

— Ты все-таки чем-то недоволен!

— По-моему, полковник Розыков что-то недопонимает.

— Даже так?

— Так, Николай Аркадьевич! Вызвал меня вчера и говорит: «За успешное окончание дела предоставляю вам трехдневный отпуск!» Слышите? Ребенок я, что ли? Осталось только погладить по головке. С утра места себе не нахожу. Впереди еще два дня!

— Суббота и воскресенье, — напомнил Николай.

— Разве это меняет дело? Может быть, вы что-нибудь предложите?

— Отдыхай.

— Тяжелый вы человек, Николай Аркадьевич!

— Так уж и тяжелый?

— Тяжелый!

— Не выдумывай. — Николай снова посмотрел на часы, стоящие на телевизоре, тут же снова посмотрел на наручные часы и, должно быть, машинально повторил: — Не выдумывай.

Тимур насторожился, словно напал на нужный след.

— Если вы не ждете кого-то, то куда-то торопитесь?

— С чего это ты взял?

Вошла Клара и стала накрывать на стол. Тимур некоторое время молча следил за ней, ничем не напоминая о себе, затем сказал, поднимаясь с места:

— Клара Евгеньевна, не лучше ли нам отложить пиршество на следующий раз? Вы можете опоздать сегодня.

— Нет-нет, Тимур, мы не пойдем сегодня в театр. Не имеем права, понимаешь? Это такая впечатлительная девушка!

— Клара! — позвал Николай.

— Да?

Она слишком поздно поняла, что попала в ловушку, однако отступать не стала.

— Разве ты ничего не сказал ему?

Николай покачал головой:

— Ничего.

— Прости.

— Теперь ответьте, почему вы сегодня не имеете права идти в театр, Клара Евгеньевна?

Клара взглянула на Николая, словно спросила, рассказать ли, почему они решили побыть сегодня дома. Николай поощрительно кивнул.

Клара не стала больше испытывать терпение Тимура — рассказала все, ничего не скрыв, поделилась даже сомнениями, которые возникли после ухода Софы, сообщила о своем выступлении в школе, на вечере, посвященном выбору профессии.

Тимур неожиданно приказал:

— Собирайтесь!

Клара неуверенно пожала плечами:

— Удобно ли?

— Удобно. Не беспокойтесь. Я побеседую с Софой Соломиной и выясню все, что нужно.

— Ну что ж, Тимур, собираемся. — Николай хотел еще что-то сказать, однако, встретившись взглядом с Тимуром, решительно повторил:— Собираемся!

Тимур расправил усы. Судя по всему, дело связано с похитителями людей. Вообще-то, он не верил в существование подобной категории преступников. И все же чем черт не шутит, когда развлекается.

7

«Волга» въехала в квартал частных одноэтажных домов с приусадебными участками. Дом, у которого остановилась машина, ничем не отличался от других, одинаковы были и деревья — стройные высокие тополя, тянувшиеся в белое полдневное небо.

— Следуйте за мной, — сказал Борисов Соломину, когда они вышли из машины.

— Разве это милиция? — удивился Соломин.

— Вы соскучились по решетке?

Соломин потрогал вспотевшую лысину и вошел вслед за Борисовым в калитку. Семенов помедлил — что-то сказал шоферу — и машина, рванувшись вперед, исчезла в узком переулке.

Борисов остановился у крыльца, взглянул из-под черных нахмуренных бровей на Соломина, строго предупредил:

— Ведите себя благоразумно.

— Я...

На окнах комнаты, в которой они оказались, висели тяжелые зеленые шторы. Шторы плохо пропускали свет, в комнате царил полумрак, пронизанный яркими тонкими лучами, выходящими из среднего окна.

Борисов громко произнес:

— Товарищ полковник, разрешите доложить?

Приглядевшись, Соломин увидел двух мужчин, сидевших у небольшого круглого столика и игравших в шахматы.

— В чем дело, Борисов? Я ведь просил не приводить сюда задержанных. — Мужчина, сказавший это, с трудом оторвался от шахматной доски, он держал в руке пешку. В его угловатой костлявой фигуре, наклонившейся в сторону Борисова, было что-то хищное. — Такие дела нужно решать в отделе... Это Соломин? — спросил он, переводя взгляд.

— Так точно! — вытянулся Борисов.

— Хорошо, — мужчина повернулся к своему партнеру.

— Степанов, фотокарточка у тебя?

— С того дня, как завели это дело, ношу с собой, — быстро ответил партнер.

Он вынул из внутреннего кармана пиджака фотокарточку и положил на столик. Все склонились над фотокарточкой, о чем-то тихо заговорили, поглядывая на Соломина.

У Соломина снова похолодело сердце. Он не знал, что подумать, как отнестись к тому, что происходило.

Грехи молодости давно были преданы забвению. Работники ОБХСС, которые заводили на него дело, сказали довольно ясно: дело прекращаем, советуем в дальнейшем жить честным трудом.

«Сейчас меня не за что было привлекать к уголовной ответственности, — подумал Соломин. Я не позволил себе ничего такого...»

— Ладно, — наконец, отодвинув фотокарточку в сторону, нахмурился мужчина. Он закурил и, щуря глаза, глядел на Соломина, затем бросил, ни к кому не обращаясь: — Отвезите его в управление милиции. Поговорим завтра.

Борисов нехотя приложил руку к головному убору:

— Есть!

Во дворе Борисов и Семенов задержались у приземистого строения, примыкавшего к глухой стене соседнего дома, помолчали немного.

— Вот так, Яков Карпович. Дело оборачивается худо. Придется везти вас в управление милиции. Так сказать, изолировать от общественности, как вредный элемент. Ничего не попишешь, такова жизнь, — будто сожалея, проговорил Борисов, и голос его прозвучал так безжалостно, что Соломин легко представил себе, чем это все может кончиться, хотя он по-прежнему не чувствовал за собой никакой вины.

— Меня может оправдать суд, — все-таки не смолчал Соломин, попытался отвести от себя удар.

— Суд? Вы шутите! Факты слишком красноречивы!

— О каких фактах вы говорите?

— Побеседуйте со своим помощником, — посоветовал Семенов.

Борисов безнадежно махнул рукой:

— Вряд ли удастся сделать это. Помощник, судя по всему, скрылся. Во всяком случае, в городе его нет.

Соломин привалился к стене. «Если помощник сбежал, то все его грехи падут на мою голову, — подумал он. — Мне придется отвечать. Не лучше ли откупиться?»

— Сколько вы хотите?

— Хочу?! — сделал удивленное лицо Борисов. — Я не понимаю вас, Яков Карпович. Единственное мое желание — отправить вас в управление. Так, майор?

— Именно так, — подтвердил Семенов.

— Может быть, вы поступите по-другому: не отправите? — теперь уже умолял Соломин.

— То есть как это?

— Ну отпустите... Прекратите дело!

Борисов пытливо посмотрел на Соломина:

— Вы занятный человек, Яков Карпович. Толкаете на преступление должностное лицо. Понимаете, чем это обернется для меня и майора, как расценят такой поступок люди, доверившие нам вашу судьбу?

Борисов обиженно отвернулся:

— Лично мне не нужно ни копейки. Разговор идет о тех, кто завел дело. Это крупные люди.

— Сколько?

Опять ушла минута на раздумье. В течение этой минуты Соломин трижды видел себя за решеткой и трижды избавлялся от нее.

Наконец, прикинув все, Борисов ответил:

— Тысяч десять.

— Что? — побледнел Соломин. — У меня нет столько.

— Нет, так нет... Товарищ Семенов, ведите арестованного!

— Подождите! — вцепился Соломин в локоть Борисова. — Пятьсот рублей найду. Больше нет, хоть убейте!

— Ведите, Семенов!

— Ладно. Тысячу. Это уже всё!

— Семенов?

— Полторы!

— Десять! Видимо, решетка для вас милее денег? Садитесь за нее, с богом!

— Да нет у меня столько!

— Семенов!

— Нет! Правду говорю, — заупрямился Соломин. Наконец, когда Семенов взял его за руку и потянул к калитке, сдался. — Четыре тысячи найду. Это все, что у меня есть. Копил на машину.

— Ладно, — нехотя согласился Борисов. — Четыре... Попробуем уговорить на четыре. Товарищ майор, — Борисов посмотрел на Семенова, — отвезите Якова Карповича ко мне на квартиру. Сделайте все, чтобы он не скучал.

— Разве вы не отпустите меня домой? — ужаснулся Соломин.

— Отпустим. Завтра утром. Часов в одиннадцать. Сегодня вам нужно побыть одному. Возможно, вы найдете еще тысячи две. Право, это в ваших интересах.

8

Дора Михайловна бросилась к Якову Карповичу:

— Господи, что они с тобой сделали? На тебе лица нет!

Яков Карпович отстранил руки жены, прошел на кухню, открыл холодильник, достал баллон с квасом и жадно припал к нему, словно не пил по крайней мере целую неделю.

— Яша, неужели у нас в доме нет стакана? — возмутилась Дора Михайловна.

— Ладно.

— Они тебя били?

— Что? — не понял Яков Карпович.

— Я говорю о тех мужчинах, которые забирали тебя... Не перебивай меня, я знаю, что говорю, — предупредила Дора Михайловна.

— Не городи глупости, Дора... Где Софа?

— Ушла.

— Куда? — болезненно поморщился Яков Карпович.

— Тебя искать.

— Меня?

— Кого же еще? Разве ты ей чужой?

— Глупая девчонка! — Яков Карпович поставил баллон с квасом на место, закрыл холодильник, устало опустился на кушетку. — Испугались?

— Конечно!

— Зря.

— Ой, Яша, не говори так! — Дора Михайловна села рядом. — Ты тоже испугался, я тебя прекрасно знаю. Лучше скажи, как ты оттуда вырвался? Они же не отпускают.

— Отпускают.

— Не темни, Яша. Расскажи!

Яков Карпович рассказал жене все, что было, ничего не скрыв, сообщил о Борисове и Семенове, о квартире, в которой пробыл эту ночь, о том, что пережил в ней, не зная, как поступить лучше: дать этим людям деньги или сходить в милицию.

Дора Михайловна внимательно выслушала мужа. И спросила вдруг о том, что меньше всего относилось к делу.

— Ты один был в этой ужасной квартире?

— Да... Подожди, подожди, ты что?

— Там никого больше не было?

— Дора, что ты имеешь в виду? Это глупо.

— Не оправдывайся. Вам, мужчинам, доверять нельзя. Так почему же они отпустили тебя?

— Я пообещал шесть тысяч.

— Такую сумму! Не посоветовавшись со мной?

— Вот теперь советуюсь, — вздохнул Яков Карпович. — Идти мне в милицию или не идти?

— Прямо к ним в руки?

Яков Карпович растерянно пожал плечами. Все-таки эти люди не были работниками милиции. Почему они не отправили его в управление? Какой смысл было держать его целую ночь в каком-то частном доме?

— Я ни в чем не виноват! — повторил Яков Карпович.

— Не виноват... Может, все-таки виноват? Лучше лишиться денег, чем сидеть в тюрьме. Тюрьма никому еще не приносила радости.

— Я ни в чем не виноват, — еще раз повторил Яков Карпович.

— Ты работаешь на складе. Может, не утерпел — взял что-нибудь? Откуда у тебя иногда бывают деньги?

— Какие деньги?

— Ты еще спрашиваешь меня!

— Это премиальные.

— Яша, я тебе не враг, ты все-таки подумай, может, это не премиальные?

— Перестань! — попросил Яков Карпович.

— Ну хорошо, я перестану. У тебя склероз, Яша. Пожалуйста, не перечь мне. Может, эти деньги тебе кто-нибудь давал?

— Дора!

— Ты не волнуйся, Яша, я хочу тебе только добра. У тебя на складе бывают дефицитные товары... Кому-то нужны эти дефицитные товары. Ты мог сделать любезность. За это, сам понимаешь...

— Да перестань же!

Дора Михайловна вняла, наконец, просьбе мужа — умолкла, однако ненадолго.

— Скажи, что ты о них думаешь? — спросила она шепотом.

— О ком?

— Не притворяйся ребенком, Яша. Ты прекрасно знаешь, о ком я говорю.

— Это нехорошие люди.

— Говори яснее, Яша!

— Вымогатели.

— Вымогатели, — повторила Дора Михайловна. — Наверное, ты прав. Скажи, Яша, еще: могут ли в нашей милиции работать вымогатели?

— По-моему, не могут.

— Конечно, не могут.

— Значит, это не работники милиции. Я тоже думал об этом. Кто они?

— Откуда мне знать? — пожала плечами Дора Михайловна.

— Аферисты?

— Может, аферисты, Яша.

— Я пойду.

— Куда?

— В милицию.

— Это опасно.

— Почему?

— Они за тобой следят.

— Чепуха!

— Яша, тебе надо сидеть дома. Ты меня слышишь, Яша? Отдай им эти несчастные шесть тысяч и забудь обо всем. Обойдемся без машины.

— Я не виноват.

— Виноват, — вздохнула Дора Михайловна. — Они бы не пришли к тебе, если бы ты не был виноват. Это не так трудно уяснить, Яша. Отдай им эти несчастные шесть тысяч. Я тебе плохого не желаю.

— Я не узнаю́ тебя.

— Неудивительно.

— Дора!

— Что — Дора? Сделай уже так, как я говорю: отдай эти несчастные шесть тысяч.

— Они нелегко мне достались.

— Отдай.

Яков Карпович заерзал на кушетке.

— Когда ушла Софа? — перевел разговор Яков Карпович.

— В двенадцать часов.

— Пора бы уже вернуться.

— Пора.

— Может, с ней что-нибудь случилось?

— Господи, Яша, что у тебя на уме? Ничего с ней не случилось.

Дора Михайловна постояла некоторое время у кушетки, не спуская с мужа близоруких глаз, потом быстро вышла из кухни и загремела тазами в ванной.

Яков Карпович хорошо знал, что́ значит, когда жена в подобные минуты проявляет излишний интерес к тазам, поэтому положил под голову подушку и стал терпеливо ждать.

Дора Михайловна возвратилась через четверть часа. Она села на кушетку, положила руки на свои полные колени, сказала так, что возражать было бесполезно:

— Я уже все взвесила: иди в милицию. Выведи на чистую воду этих мерзавцев. Видишь, чего захотели — шесть тысяч. Может, еще на блюдечке?

Страхи и сомнения, терзавшие Якова Карповича, все-таки сделали свое дело — ослабили решимость идти в милицию.

Он сказал:

— Может, сначала посоветуемся с Гришей?

— С Рыжевским? — вздрогнула Дора Михайловна. — Нечего с ним советоваться! Наверняка, такой же подлец! Если не почище!

— Не греши, Дора, пожалуйста, прошу тебя. Это тихий порядочный человек. Я верю ему.

— В тихом болоте черти водятся. Не будь размазней, Яша. Решил идти в милицию — иди, ради бога. Сейчас же иди. Слышишь?

— Ладно.

9

Джаббаров внимательно слушал Азимова. Очевидно, он перегибал, хотя и работал в уголовном розыске пятый год. Повсюду ему мерещились преступники.

— Ты решил, что я того? — Азимов покрутил пальцем у виска. — Зря, Касым Гулямович.

— Не знаю.

— Ты пойми, что-то тут есть. Я чувствую!

— Чувствовать мало, надо еще иметь факты.

— О каких фактах ты говоришь, Касым Гулямович? Дело сейчас совершенно в другом. Надо вывести на чистую воду проходимцев. Немедленно!

— Подожди, Тимур Назарович, не горячись. Почему ты считаешь, что этого твоего Соломина взяли не работники милиции?

Азимов обиженно засопел:

— Во-первых, Соломин — никакой не мой, во-вторых, я обзвонил все отделы города — нигде неизвестно об аресте Соломина. В-третьих, я проверил у нас, в ОБХСС.

— Тоже ничего?

— Тоже ничего.

— Может быть, его взяли работники областного управления?

— Касым Гулямович, ну что ты, право, как ребенок. Извини, пожалуйста, за это сравнение. Соломин живет в Ташкенте, понимаешь? Ни в Янги-Юле, ни в Чирчике, ни в Бекабаде, ни в Ангрене... Значит, его должны были взять работники милиции Ташкента. Это же ясно, как дважды два.

— Не думаю.

— Не думаешь? Ну и ну!

— Представь, что Соломин взял на складе партию дефицитных товаров и передал спекулянтам для реализации. Спекулянты решили реализовать эти товары в области. Скажем, в Бекабаде или в Ангрене, в Янги-Юле или в Чирчике... Кто займется этими спекулянтами? Таким образом, Соломина могли задержать работники милиции области.

— Да, может быть, — не сразу ответил Азимов.

— Ты беседовал с Соломиным?

— Нет.

— Почему?

— Я пока не имею на это права, так как не совсем уверен в собственной версии. — Азимов немного помедлил, прежде чем произнести эти слова.

— Ну вот видишь, — подхватил Джаббаров. Он вышел из-за стола, остановился перед Азимовым. — Давай примем за рабочую версию второй вариант: Соломина забрали аферисты. Что ты можешь сказать по этому поводу?

— Ты считаешь, что Соломин виноват?

— Возможно, в прошлом у него были какие-то грешки. Аферисты должны иметь зацепку.

— Разумеется.

— В общем, ты правильно поступил, что не поговорил с ним. Это могло бы повредить делу, если, конечно, его шантажировали аферисты.

— Чем бы это могло нам повредить?

— Не догадываешься?

— Нет.

— Представь такую ситуацию: Соломин все-таки не совсем чист. Что-то натворил. Может, недавно, может, давно. Не в этом суть. Ребята из ОБХСС пока ничего не узнали... Скажи, зачем ему самому начинать разговор о том, что он натворил? Есть ли в этом резон?

— Я затрудняюсь сказать, потому что еще не занимался им. По-моему, нам надо установить наблюдение. Мы должны точно знать: кто арестовал его. Предположим: милиция. Видишь, я беру второй вариант. Софа могла ввести тебя в заблуждение.

Джаббаров улыбнулся:

— Ты не понял меня, Тимур Назарович. Может быть, Софа в чем-то ошиблась. Давай подождем до завтра. Хорошо?

— Что это даст?

— Увидим.

— Ждать да догонять — хуже всего. Может, я займусь Рыжевским?

— Тимур Назарович!

— Ладно. Молчу.

— Кстати, что это за герой, о котором сегодня пишет «Вечерка»? Ты не интересовался?

Азимов пожал плечами, всем своим видом показывая, что ему абсолютно нет никакого дела до того, что пишет «Вечерка».

— Ты все-таки прочти.

Джаббаров взял с тумбочки газету, протянул Азимову, указав на небольшую информацию.

Азимов сел, откинул назад волосы, склонился над газетой.

БЛАГОРОДНЫЙ ПОСТУПОК

Вчера, купаясь на озере в Центральном парке, С. Соломина начала тонуть. К счастью, в это время поблизости оказался офицер милиции. Он, не задумываясь, бросился на помощь С. Соломиной и спас ее. Собравшиеся горожане горячо поблагодарили его за благородный поступок. Мы не смогли узнать фамилию офицера. Он не счел нужным называть ее. Сказал, что ничего особенного не совершил. Просто выполнил свой гражданский долг... Спасибо вам, товарищ!

Л. Оленина

— Ну?

— Какая-то сумасшедшая!

— Кто? Соломина или Оленина?

— Оленина.

Азимов отодвинул от себя газету. Все-таки чудеса случаются на этом белом свете! В четверг он еще не знал эту самую С. Соломину. В пятницу познакомился с ней у Сорокиных. В воскресенье пошел с ней на озеро. В понедельник, то есть сегодня, какая-то Л. Оленина уже написала, что ее спас офицер милиции, пожелавший остаться неизвестным.

Я, конечно, спас, сказал самому себе Азимов. Вообще, любой бы человек спас, если бы оказался рядом с ней. Она же совершенно не умела плавать — прямо сразу пошла ко дну, даже не успела позвать на помощь.

Азимов усмехнулся: она пригласила меня на озеро. Мне бы нужно было сказать ей, что у меня нет времени, ну и побыть дома: не тащиться за ней на озеро... Не сказал и не остался дома. Хотел больше узнать о ней и о ее семье, в первую очередь, разумеется, об отце.

— Конечно, Оленина. — Азимов еще дальше оттолкнул от себя газету. — Наверное, из начинающих... Герой! Смешно! Я сидел на берегу, вдруг слышу: «Человек тонет!» Не будешь же гадать: как быть? Герой!

— Значит, эта заметка о тебе? — прищурился Джаббаров.

Азимов умоляюще посмотрел на него:

— Прошу тебя — никому ни слова! Знаешь, какие у нас в отделе люди — засмеют! Нет, честное слово, я не преувеличиваю. Кстати, ты ничего не слышал о Кларе Бобровой?

— О жене нашего Сорокина?

— Да... Я у него практику проходил. Оперативник! Экстра! Между прочим, в этом номере есть материал и Клары Бобровой. Можешь прочесть. На третьей странице. Думаю, что он заинтересует тебя. — Джаббаров снова протянул Азимову газету. — Держи.

— О чем же она написала?

— Не догадываешься?

— Нет.

— О нашей работе.

— О нашей работе? Значит, о нас?

— О Прозорове.

— Что ты говоришь?

Азимов схватил газету, быстро развернул, пробежал глазами по заголовкам, снова склонился над ней.

Джаббаров прошелся по кабинету, вытащил из стола сигареты, закурил.

Нет, Тимур, пожалуй, мало изменился с тех пор, как надел офицерскую форму. Сколько по-настоящему интересных и запутанных дел было у него позади, сколько раз вступал в неравные схватки с преступниками, а не появилось у него еще того самолюбования, что ли, которое нередко можно увидеть у молодых криминалистов. Критически относился он к каждой своей удаче и все еще называл себя «учеником».

— Здорово написала. Правда, не совсем точно. Прозоров более сдержан, более опытен. У него отличная хватка.

— Ты скажи ей.

— Скажу... Собственно, почему я заговорил о ней? Она в первое время писала такие же вот заметки, как эта, — Азимов кивнул на информацию Олениной.

Джаббаров сел за стол.

— Не сразу Москва строилась.

— Очевидно, не сразу. Ничего сразу не строится. Все требует немалых сил и терпения. Я вот никак не научусь по-настоящему работать... Ладно, пошел. Встретимся во вторник. Привет Кариме.

— Спасибо.

Азимов поднялся, помедлил, словно не хотел уходить, потянулся к «Вечерке».

— Ты не возражаешь, если я возьму ее?

— Бери, — разрешил Джаббаров.

— Не думай, что я хочу вырезать из нее информацию Олениной. Зачем мне эта восторженная болтовня? Мне нужна статья Бобровой. Отнесу ее матери Прозорова. Старушка век благодарить будет... Ты почему улыбаешься?

— Так.

Азимов вышел.

Джаббаров потушил сигарету, воткнул в пепельницу и снова улыбнулся, подумав все-таки, что газета понадобилась Тимуру не только для матери Прозорова, но и потому, что в ней опубликована информация Олениной. Чего греха таить, человек любит, когда его хвалят, особенно в печати. Тимур, пожалуй, не исключение.

10

Соломин с надеждой взглянул на работников уголовного розыска. Наконец-то он почувствовал облегчение. Страх, мучивший его в последние дни, исчез.

— Вы ничего больше не желаете добавить?

— Нет.

— Когда должны передать деньги?

— Завтра. В полдень.

— Где?

— Встретимся у Госпитального рынка. Может быть, они и деньги здесь возьмут?

— Может быть.

Джаббаров перевел взгляд сначала на Азимова, потом на Прозорова, сидевших в стороне, пододвинул к себе настольный календарь, записал размашисто: «Госпит. рынок. Соломин. Полдень. Аф-сты».

Азимов подтолкнул Прозорова:

— Пришел. Молодец.

— Твоя работа? — спросил Прозоров.

— Что ты!

— Не скромничай.

— Я ни при чем, Илья Кириллович, ну что ты! Он сам. Честное слово. Ты погляди, какой у него вид, — кивнул Азимов на Соломина.

— Обыкновенный, — заметил Прозоров.

— Нет. Ты погляди лучше, — попросил Азимов.

Если уж быть откровенным, то, конечно, он тоже сделал все, чтобы Соломин пришел в уголовный розыск. Правда, ему не пришлось лично беседовать с Соломиным. По-видимому, это сделала за него Софа. Это она убедила отца прийти в уголовный розыск. Вообще, у нее голова на плечах. Ну и девушка!

Азимов улыбнулся и незаметно взглянул на Соломина. Он, судя по всему, еще не пришел в себя после того, что с ним произошло, однако держался хорошо.

Джаббаров задал очередной вопрос:

— Что вы скажете о Григории Рыжевском?

— Ничего плохого, — пожал плечами Соломин. — Он довольно часто бывал у нас. Приходил, как правило, вечером. Приносил подарки — то мне, то жене, то Софочке. У него, знаете, недурной вкус на красивые безделушки... Хорошо играет в шахматы.

— Вы играли с ним?

— Да.

— Он проигрывал?

— Чаще я.

— Вы хорошо играете?

— Не знаю.

— Вы что-то скрываете?

— Понимаете: порой мне казалось, что он специально проигрывает партию, — снова пожал плечами Соломин. — Жалеет мою старость, что ли... Не знаю.

— Сколько вам лет?

— Пятьдесят пять.

— Рано говорить о старости... Он моложе?

— Ему тридцать четыре года. Впрочем, может, и больше. Я не заглядывал в паспорт.

— Напрасно... Что еще интересует его?

— Не знаю.

Джаббаров кивнул:

— Что вас связывает с ним?

— Тоже не знаю. Может быть, шахматы? Может быть, привычка? Хотя мы встречаемся недавно. Месяца полтора.

— Как вы познакомились?

Соломин задумался.

— Это довольно неприглядная история. Мне бы не хотелось возвращаться к ней.

— Вы пришли в милицию, — напомнил Джаббаров.

— Простите... Было воскресенье. Я отправился на рынок по поручению жены со списком, что купить и сколько. Увидел пивную, решил заглянуть. Накануне был на именинах у сестры, немного перебрал, болела голова.

— Дальше.

— В пивной мы и познакомились. Рыжевский подсел ко мне. Мы разговорились. Я редко пью, так, от случая к случаю, ту́т же со мной какая-то оказия приключилась — снова перепил.

— На вас повлиял Рыжевский?

— Возможно.

— Потом?

— Потом... Я сказал ему, где работаю, дал свой телефон и адрес. Через несколько дней, возвратившись после работы, увидел его дома.

— Обрадовались?

— Поставьте себя на мое место... Мы познакомились в пивной. Это заведение неприглядное. Заводить знакомство таким путем — верх глупости.

— Ясно, — усмехнулся Джаббаров. — О чем вы говорили?

— Почти ни о чем. Играли в шахматы. В другие вечера, признаться, тоже больше играли в шахматы. Говорили мало, о разных пустяках. Иногда о моей работе. Он убеждал меня, что мне по плечу более ответственный пост.

— Это вам льстило?

— Вообще-то — да. Не улыбайтесь, — попросил Соломин. — Мы все в какой-то мере тщеславны.

— Если нам это внушают, — заметил Джаббаров. — Не казалось ли вам, что Рыжевский захваливал вас с какой-то целью?

Соломин пожал плечами:

— Вряд ли. Правда, перед тем, как эти люди увезли меня, он попросил руки Софы.

— Как вы расценили этот факт?

— Откровенно говоря, растерялся. Ему немало лет. Лысый.

— Вы знаете отношение дочери к Рыжевскому? — спросил Джаббаров.

— Что может думать о пожилом человеке ребенок? Впрочем, вы лучше сами поговорите с ней. Кто-то из вас, по-моему, уже говорил.

— Да.

Джаббаров незаметно взглянул на Азимова. Ему все больше и больше нравился этот сильный, честный парень.

— Дочь у меня с заскоками, — сказал Соломин.

— Что? — поднял недоуменно брови Джаббаров.

— Да вот собирается поступить на работу к вам, в уголовный розыск. Кто-то рассказал ей о следователе. О Бельской, кажется, погибшей в схватке с бандитами. Ну она и вбила себе в голову, что тоже будет следователем. Сейчас сдает экзамены на юридический факультет. Может, не поступит. Конкурс большой: тридцать человек на одно место.

— Поступит, — заверил Джаббаров. — Значит, с заскоками, говорите. Выходит, мы тоже с заскоками? Работаем в уголовном розыске?

Соломин смутился:

— Она же девочка. Ей ли с бандитами воевать?

— Почему бы не ей? У нас много женщин. Есть и следователи. Есть и оперативники... Ладно. Вернемся к Рыжевскому. Где он живет?

— Не знаю... Не удивляйтесь. Я, действительно, точно не знаю. Где-то недалеко от вокзала. Не то на улице Белая, не то на улице Серая.

— Вы сами решили прийти к нам или вам посоветовали сделать это домашние?

— Все было, — слабо улыбнулся Соломин.

— Ясно. Вы сможете заглянуть к нам сегодня, скажем, часиков в шесть или в семь?

— Сюда не так-то легко попасть.

— Не беспокойтесь. Кстати, что вы думаете о своем помощнике?

— По-моему, он честный человек.

— Вас ничего не смущает?

Соломин помялся:

— Да вот эти... не знаю, как их назвать, доказывали мне, что он — жулик.

— Как его фамилия?

— Музафаров.

— Где он сейчас?

— В командировке. Вернется через неделю.

— Сообщите своему начальнику, что вы сегодня не сможете прийти на работу... Товарищ лейтенант, организуйте машину.

— Есть! — встал Азимов.

— Если у вас окажется Рыжевский, то, пожалуйста, ничего не говорите ему о нашей встрече. — Джаббаров снова обращался к Соломину. — Попытайтесь осторожно узнать, где он живет. Это очень важно. Договорились?

— Договорились, — не сразу ответил Соломин.

11

Азимов проводил Соломина и вернулся в кабинет.

— Все в порядке, товарищ майор.

— Садись... Шофера проинструктировал?

— Да.

— Ты чем-то расстроен?

— Ранен Романов. Я сейчас встретил Дмитриева, он сказал.

— Где он?

— В госпитале.

Джаббаров сорвал с рычага телефона трубку, торопливо набрал номер госпиталя МВД. Он знал, что значил для Азимова Андрей Романов. Они вместе окончили школу милиции, вместе проходили практику.

— Госпиталь МВД? Регистратура?

— Я вас слушаю.

Джаббаров узнал голос терапевта Ларисы Никольской — молодой белокурой женщины, недавно окончившей медицинский институт.

— Говорит майор Джаббаров из управления милиции. Скажите, в каком состоянии находится лейтенант Романов?

— Ему только что сделали операцию. Не беспокойтесь. Всё в порядке.

— Спасибо.

В трубке раздались гудки отбоя. Джаббаров отстранил ее от уха и медленно перевел взгляд на Азимова.

— Что? — подался вперед Азимов.

— Сделали операцию, — улыбнулся Джаббаров. — Опасность миновала. — Он был не меньше Тимура рад тому, что сообщила Лариса Никольская. — Тебе дать машину или поедешь автобусом?

— В госпиталь?

— Да. Узнай, кто его ранил? Надеюсь, не Красов?

— Не думаю.

Азимов ответил неуверенно. Вообще-то, он думал, что Андрея ранил Красов. Жаль, что они упустили его в ту среду. Черт знает, что произошло! Азимов прикусил губы и пристально посмотрел перед собой, словно хотел увидеть себя со стороны. Пожалуй, я еще не готов к работе в ОУРе. Он исчез на моих глазах. Словно провалился сквозь землю.

— Не переживай, Тимур Назарович.

— Ты о чем, Касым Гулямович?

— Знаешь, о чем. В следующий раз будешь повнимательней. Конь на четырех ногах и то спотыкается.

— Так то конь, Касым Гулямович, — обреченно проговорил Азимов. — А я не имею права спотыкаться. Это может принести несчастье не только мне.

— Ладно. Отправляйся в госпиталь. Может, Андрея ранил другой человек. Лита встречается с Баловым?

Азимов смущенно пожал плечами:

— Наверное, встречается. Как же дело? Заводим или нет?

Прозоров спросил:

— Что тебя так тревожит? Судьба Соломина? Может, судьба Софы?

— Какой Софы? — не понял Азимов. — Ты о дочери Соломина? При чем тут она? Речь идет совсем о другом. Нечестным людям вершить свои темные дела не позволим, мы должны пресечь это зло... Я узнаю, обязательно узнаю, кто стрелял в Андрея. Пройду сквозь ад, если надо. Ну так как, заводим дело?

— Заводим.

Ответ Джаббарова прозвучал больше вопросительно, чем утвердительно, будто он хотел услышать мнение товарищей, прежде всего Прозорова, который прекрасно знал оперативную обстановку в городе.

— Заводим, — повторил Азимов, — Илья Кириллович?

Прозоров поднял обе руки:

— Я — за!

— Значит, заводим, — уже твердо сказал Джаббаров. — Давайте назовем дело так... Ну, скажем, «Иностранцы». Согласны?

— Подходяще, — заметил Прозоров.

Азимов никак не отреагировал на это. Ему было безразлично, как будет названо дело, главное, чтобы оно было заведено и скорее началось расследование. Его кипучая натура не терпела медлительности. Он готов был немедленно, сию же минуту, начать действовать, не жалея ни самого себя, ни тех, кто будет окружать его.

— В таком случае, начнем.

В тоне Джаббарова снова проскользнула нерешительность. Вроде бы чего-то не хватало ему. Очевидно, четкого плана. Он любил начинать дело, когда в голове уже созрел план операции и вырисовывался полностью. Сейчас же наметилась, по-видимому, только предварительная схема. Собственно, вскоре он изложил ее, правда, с некоторой осторожностью.

— Илья Кириллович, свяжитесь с районными отделами милиции города. Поговорите с работниками ОУР и ОБХСС. Думаю, что вам удастся что-нибудь узнать... Тимур Назарович, выясните в отделе БХСС управления, когда было заведено дело на Соломина, кто его вел, почему оно было прекращено.

— Есть, — сказал Азимов.

— Будет время, побывайте в ОБХСС области. Может быть, дать вам Батраева? Вдвоем быстрее докопаетесь до истины. Он сегодня свободен. — Теперь Джаббаров уже уверенно давал указания.

Азимов ревниво ответил:

— Справлюсь один.

— Смотрите... Попробуйте сегодня же побывать на работе у Соломина. Установите, как относятся к нему сотрудники. Не забудьте побеседовать с соседями. — Теперь Джаббаров обращался сразу к двоим — к Азимову и Прозорову. — Действуйте осторожно. Не привлекайте к себе внимания.

Прозоров и Азимов поднялись.

Джаббаров с минуту стоял неподвижно, глядя на закрывшуюся дверь, затем снова поднял телефонную трубку, неторопливо набрал нужный номер.

— Да, — ответил четкий женский голос.

— Адресное бюро?

— Да.

— Джаббаров... Посмотрите, пожалуйста, проживает ли у вас Григорий Рыжевский?

— Григорий Рыжевский? Отчество не знаете?

— Нет.

— Возраст?

— Лет тридцать пять.

— Вам позвонить?

— Я подожду.

В трубке что-то прохрипело и раздались гулкие отрывистые звуки: Джаббаров понял, на том конце провода положили трубку на стол.

— Вы слушаете?

— Да-да!

— У нас нет ни одного Григория Рыжевского... Есть Семен, Владимир, Михаил, даже Акакий...

— Спасибо.

— Пожалуйста, товарищ майор.

Джаббаров положил трубку на место и снова вернулся к прерванным мыслям.

12

Начальник отдела БХСС управления милиции подполковник Артемов сказал Азимову, севшему напротив него, к приставному столику:

— Слушаю вас.

— Проверьте, пожалуйста, Константин Иванович, фигурировал ли в ваших делах Соломин Яков Карпович.

Артемов нажал кнопку под крышкой стола, увидел входившую в кабинет секретаршу, попросил:

— Анна Петровна, пригласите, пожалуйста, оперуполномоченного Хамидова.

— Хорошо, Константин Иванович.

Хамидов вошел, четко, по-военному доложил:

— Товарищ подполковник, старший лейтенант милиции Хамидов прибыл по вашему приказанию!

Артемов секунду-другую молча смотрел на оперуполномоченного — любовался его безупречной офицерской выправкой, затем кивнул на Азимова, тоже не спускавшего глаз с оперуполномоченного:

— Ты знаешь этого человека?

— Так точно, товарищ подполковник! — снова по-военному отчеканил Хамидов. Чувствовалось, что цену себе он знает.

— Мы, кажется, когда-то заводили дело на Якова Карповича Соломина. Посмотри, пожалуйста, в чем мы обвиняли его. — Артемов строго взглянул на Хамидова. — Действуйте!

— Есть!

На Соломина действительно несколько лет назад в ОБХСС было заведено дело. Однако оно не получило соответствующего хода, так как не было достаточно улик для привлечения Соломина к уголовной ответственности.

Ничего не было известно о Соломине и в районных отделениях БХСС, с которыми Азимов связался по телефону.

Никаких компрометирующих высказываний о Соломине не услышал и Прозоров, побывавший у соседей Соломина и на предприятии, где он работал.

— Яков Карпович? Это один из лучших работников. Знаю его не первый год. Вас кто-то ввел в заблуждение.

Так сказал Прозорову о Соломине начальник предприятия.

— Премилый мужчина. Мухи не обидит. Никогда не позволяет себе ничего лишнего. Порядочный семьянин.

Эту мысль в разных вариациях неоднократно повторяли соседи Соломина.

Начальник уголовного розыска Центрального районного отдела милиции капитан Манский сообщил:

— По-видимому, вы напали на след Аганова. Он давно занимается мошенничеством. К сожалению, мы пока не можем разоблачить его. Буду искренне рад, если вам удастся сделать это.

— Сделаем, — заверил Прозоров.

— Кстати, в деле есть фотокарточка Аганова. Она может пригодиться вам. Думаю, что в само́м деле вы тоже найдете что-нибудь интересное. Полистайте.

Ничего интересного, к сожалению, Прозоров в деле не нашел. Аганов действовал с величайшей осторожностью и почти не оставлял после себя следов.

— Жидковато, товарищи, жидковато!

Джаббаров произнес это укоризненно, однако Азимов и Прозоров поняли, что он был доволен проделанной работой. Тех сведений, которые имелись в их распоряжении, для начала было вполне достаточно. Нужно только правильно воспользоваться ими.

— Жидковато? Не думаю, — сказал Прозоров.

— Серьезно? — прищурился Джаббаров. — Возьми. Полюбуйся.

— Что это?

— Прочти!

Прозоров взял лист бумаги, который подал Джаббаров, пробежал взглядом текст.

— Значит, в городе нет ни одного Григория Рыжевского?

— Как видишь.

— Не получится ли так, что Золотов и иже с ним тоже не прописаны?

— Может быть, наоборот? — прищурился Джаббаров. — Мошенники использовали вымышленные имена? Через несколько минут придет Соломин. — Джаббаров посмотрел на наручные часы. — Нужно как следует проинструктировать его. От того, как он будет вести себя, во многом зависит успех дела... Илья Кириллович, где фотокарточка Аганова?

— У тебя в столе.

— Извини. — Джаббаров вытащил из стола фотокарточку, положил перед собой. — Может быть, Соломин узнает в нем кого-нибудь из своих «благодетелей»?

— Было бы хорошо, — сказал Прозоров.

— Во всяком случае, это облегчило бы нашу задачу, — согласился Джаббаров. — Придется установить наблюдение за домом Аганова.

— Я готов! — объявил Азимов.

— Нет. Поручим это дело Савицкому и Батраеву... Ты завтра утром съездишь в госпиталь, навестишь своего друга Андрея Романова, потом поступишь в мое распоряжение. Для тебя есть более ответственное дело.

13

Тимур торопливо надел больничный халат, взял со стола пакет с фруктами и лепешками, прошел по коридору влево, разглядывая номера на дверях палат и вглядываясь в лица больных, встречавшихся в коридоре.

«Андрюха, Андрюха, как же это ты не уберегся? Что же произошло? Назови негодяя, который ранил тебя? Я разыщу его? Обязательно!

Мы все-таки слишком гуманны к преступникам. Нужно применять к ним более строгие меры. Не щадить, если они поднимают оружие на человека.

Кажется, мне в эту палату?»

Андрей лежал у окна. Он увидел Тимура не сразу, по-видимому, дремал. Тимур застыл у дверей, почувствовав в горле предательскую горечь. Этого давно не было с ним — с того дня, как в такой же вот палате умерла Мила.

— Андрюшка!

Андрей вздрогнул — открыл глаза, заулыбался, потянулся к Тимуру.

— Тимурджан, ч-черт! Ты?

— Я, Андрюшка, я! Ничего?

— Всё в порядке.

— Дышать можешь?

— Могу. Садись.

Тимур взял стул, поставил около кровати и, положив пакет с фруктами и лепешками на тумбочку, сел.

— Кто тебя?

— Длинная история.

— У меня есть время.

— Может, потом?

— Ладно, давай потом. Скажи только: не Красов ли тебя?

— Не-ет.

— Ты что-то скрываешь?

— Не фантазируй.

— Я не фантазирую.

Красов скрылся. Причем, скрылся внезапно, в то время, когда Тимур считал, что он «попал на крючок». Неизвестно: через сколько дней или недель снова отыщется его след и кто отыщет этот след. Тимура это постоянно угнетало. Он думал, что оперативники, знавшие о провале операции, считали его плохим криминалистом. Поэтому он с такой ревностью и отнесся теперь к словам Андрея.

Андрей не сразу понял, что так неожиданно сковало разговор. Он любил Тимура, любил, как брата, готов был сделать для него все, что мог. Готов был и как-то смягчить этот разговор, вернее, забыть его вовсе, тем более, что Тимур вообще-то не был виноват в том, что произошло. Не его беда, что Красов оказался гораздо опытнее и сумел незаметно уйти в укрытие.

— Как ты?

— Тружусь!

— Что-нибудь интересное встретил?

— Кажется. — Тимур произнес это слово с некоторой заминкой, словно усомнился в том, что говорил.

— Ладно, — махнул рукой Андрей. — Мы еще потолкуем с тобой обо всем. Врач уверяет, что я через неделю смогу участвовать в международном забеге на десять километров. Рана пустяковая. Пуля прошла, как говорится, за молоком... Я тут кое-что накропал. Читал соседу — в восторге! К сожалению, он ничего в поэзии не понимает. Ты — мой единственный строгий судья! Послушай... Это очень важно для меня.

Тимур осторожно попросил:

— Может, в другой раз? Тебе вредно разговаривать!

— Кто тебе сказал?

— Медсестра.

— Она ничего не смыслит в таких вещах. — Андрей запустил руку под одеяло, вытащил блокнот, полистал. — Милицейская жена.

— Неужели она замужем? По-моему, ей нет еще семнадцати лет.

— Ты о ком?

— О медсестре. Жене милиционера. Ты так, кажется, отрекомендовал ее мне.

Андрей с минуту смотрел на Тимура, не понимая, о чем он говорит, потом рассмеялся, вяло замахав руками.

— Тебе, наверное, нужно мозги проверить... «Милицейская жена»... Я так назвал свое стихотворение. Сообразил?

— Так бы сразу и сказал, — пододвинулся поближе Тимур. — Читай.

— Слушай.

Ты опять ушел в разбуженную ночь,

я опять одна окошко стерегу.

На кроватке рядом тихо дремлет дочь.

Дом напротив в лунном свете,

как в снегу.

Ты опять ушел в разбуженную ночь.

Кто тебя сегодня разлучит со мной?

С кем сведет тебя незримая тропа?

Ты ушел на службу,

как уходят в бой,

у тебя большая трудная судьба.

Кто тебя сегодня разлучит со мной?

Ты не дрогнешь в битве,

не свернешь с пути,

заслонишь собой попавшего в беду.

Мне легко с тобою по земле идти,

я люблю твою бесстрашную звезду.

Ты не дрогнешь в битве,

не свернешь с пути.

— Ну?

— Подожди!

Андрей, по-видимому, забыл следующую строку, взял блокнот, открыл нужную страницу, приложил палец к губам.

Тимур подался вперед.

— Дружище, ты же написал обо мне и о Миле, она бы точно так беспокоилась, если бы я уходил от нее ночью на службу, так же любила бы мою бесстрашную звезду, так же была бы уверена, что я не дрогну в битве и не сверну с пути.

— Читай, что же ты?

— Сейчас.

Только не рискуй напрасно, дорогой,

береги себя.

Молю тебя.

Прошу.

Ты ушел сегодня в ночь моей тропой,

я по ней незримо за тобой спешу.

Только не рискуй напрасно, дорогой.

Знаешь,

я, наверно, чересчур смешна:

мне бы с дочкой сны досматривать теперь...

Ты прости, я — милицейская жена,

я живу иными мерами, поверь...

Знаешь,

я, наверно, чересчур смешна.

«Ты не смешна, поверь мне, — подумал Тимур. — Нам нужны такие жены, как ты, нам, которые встречаются лицом к лицу с опасным преступником». Мила снова появилась где-то близко, снова адской болью сжала сердце Тимура ее смерть. Он поднялся, подошел к окну, чтобы Андрей не увидел помрачневшее лицо, сказал, не оборачиваясь, хриплым голосом:

— Ты здорово написал, Андрей!

— Серьезно? — спросил Андрей. Он еще никогда не слышал таких слов от Тимура: ни в школе милиции, когда учился с ним, ни после, когда начал работать.

— Серьезно!

Некоторое время в палате было тихо. Друзья молчали. Тимур с острой болью вновь ощутил смерть Милы. Андрей вспоминал, как он написал стихотворение здесь, в Ташкенте, буквально перед этим случаем.

— Ты ко мне завтра, надеюсь, зайдешь.

— Конечно, зайду. Кто все-таки тебя?

— Ну что ты, Тимур, как банный лист, прилип? Зачем тебе всё?

— Я слушаю тебя.

— Просто не хочется говорить об этом, — поморщился Андрей. — В общем, довольно банальная история. Вступился за девушку.

— Так?!

Тимур посмотрел на Андрея с улыбкой, будто усомнился в том, что услышал.

Не-ет, наверное, что-то изменилось в мире. Человек попал в госпиталь потому, что заступился за девушку! У кого же это хватило наглости оскорбить ее? У какого-нибудь пьяницы, не иначе, или у сумасшедшего? Возможно, Андрей не хочет говорить правду? На самом деле его ранил Красов? Этот человек не успокоится, пока не выполнит угрозу. Почему мы все-таки нянчимся с преступниками, как с маленькими детьми? Они всё больше и больше наглеют — убивают, насилуют, грабят...

— Я пошел.

— Ты пока ничего не говори Лите.

— Разве она не знает? — удивился Тимур.

— Нет... Скажи, что я уехал в командировку.

— Может, не надо так?

— Надо, Тимур!

Андрей произнес это твердо, не спуская с Тимура глаз. По-видимому, для него было очень важно, чтобы Лита не знала о ранении. Вообще-то его можно было понять. Лита не выдержит — тотчас сообщит обо всем родителям. Они, старые, пожалуй, не вынесут это: слягут.

— Договорились!

— Придешь?

— Завтра.

— Значит, до завтра.

Тимур попрощался с другом, неторопливо вышел из палаты и в вестибюле замер, увидев Клару Боброву. Она, наверное, тоже растерялась, как-то смущенно произнесла:

— Здравствуй, Тимур.

— Здравствуйте, Клара Евгеньевна.

— Ты еще не сбрил усы? Тебе пошла бы борода. Может, отрастишь? Не хочешь? Ты от Романова?

— Да.

— Как он?

— Пишет стихи.

— Какие стихи?

— Хорошие... Вам следовало бы кое-что узнать о нем, прежде чем переступить порог этого заведения. Возможно, вы не к нему?

— К нему. — Клара взяла Тимура за рукав, повела к дивану, стоявшему у стены, усадила рядом. — Рассказывай!

— Что?

— Все, что знаешь о нем.

— Привет! — усмехнулся Тимур.

— Привет, — в тон ему повторила Клара. — Ты не вертись, я недолго задержу тебя... Слышала, слышала, ты очень занят, ты занимаешься мошенниками, ты беспокоишься о Софе.

— О какой Софе? О Соломиной? Клара Евгеньевна, я уважаю вас, только прошу, не вмешивайтесь пока в это дело. Когда все будет закончено, мы предоставим вам все материалы. Ничего не скроем. Понимаете?

— С одним условием.

— Никаких условий! — категорически сказал Тимур.

— С условием. Ты коротко расскажешь мне о своем друге... Сейчас, Тимур, сейчас, дорого́й... Ну?

— Откуда вы только взялись на мою голову! У Николая Аркадьевича всё в порядке?

— Абсолютно всё! Итак?

Тимур тяжело вздохнул.

— Ладно. Записывайте.

— Запомню.

— Оперуполномоченный Андрей Романов родился в тысяча девятьсот сороковом году в селе Белово, Ребрихинского района, Алтайского края. В тысяча девятьсот сорок седьмом году поступил в школу, окончил в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году, в этом же году был призван в армию, служил в Узбекистане, демобилизовался в тысяча девятьсот шестидесятом году, поступил в школу милиции. Между прочим, учился отлично. Это вы особо отметьте. Всё.

— Как — всё? — удивилась Клара.

— Простите, не всё... Холост. Жениться не думает. Считает, что брак — безумие. Стихи, между прочим, пишет о любви. По-моему, в этом что-то есть. Учтите... Кстати, вы не знаете некую Л. Оленину?

— Знаю. Ты недоволен ее заметкой?

— Скажите, что я могу испортить ей нервную систему, если она еще раз напишет что-нибудь в этом духе... Подождите, откуда вам известно, что ее заметка обо мне? Наверное, наболтала Соломина?

— Откуда у тебя эта грубость, Тимур?

— Простите, еще раз... Передайте этой самодовольной криминалистке, чтобы она больше не мудрила. Вообще, не женское дело — ловить бандитов.

— Ты противоречишь самому себе. Забыл, как восторгался Наташей Бельской и Башорат Закировой? Что-то, кажется, хвалебное пел и о секретаре вашего отдела Маше Чуковитовой?

— Эти женщины не в счет, — отрубил Тимур.

— Ладно, — согласилась Клара. — Что ты еще скажешь о Романове?

— Справедливый, объективный, начитанный и мужественный... Послушайте, Клара Евгеньевна, это же здорово, что я встретил вас, — неожиданно загорелся Тимур. — Вы опубликуйте в своей газете его стихи. Понимаете, это сразу поставит его на ноги. Честное слово, Клара Евгеньевна, опубликуйте. Представляете, работник уголовного розыска — поэт... Здорово, правда?

— Правда, — сказала Клара.

— Идите к нему.

— Ты больше ничего не скажешь?

— Я спешу. До свидания.

— До свидания. Заглядывай к нам.

— Непременно.

Тимур поднялся, передал Кларе халат и вышел из вестибюля.

14

Джаббаров инструктировал сотрудников отделения, собравшихся в его кабинет перед началом операции.

— Действуйте осторожно, слишком не увлекайтесь. Мы должны взять группу с поличным. Оружие применяйте в крайнем случае. Товарищ капитан, я целиком полагаюсь на ваш опыт.

— Не беспокойтесь, товарищ майор, — вытянулся Прозоров.

Через час работники ОУР были возле дома, в котором три дня назад произошла встреча Соломина с Золотовым и Степановым. Правда, в дом не вошли — свернули в переулок, вымощенный булыжником, постучали в первую калитку. Калитку открыл невысокий кряжистый старик. Он молча пропустил всех во двор и провел в небольшую комнату с двумя окнами — отсюда хорошо были видны улица и нужный дом.

— Когда они приедут? — пододвигая стул к окнам, спросил один из оперативников Прозорова, задержавшегося в дверях.

— По-видимому, в полдень, — ответил Прозоров. Он прошел вперед, положил на стол портсигар и спички, осторожно раздвинул шторы.

...Джаббаров и Азимов вышли к «Волге», стоявшей у подъезда управления милиции.

— Машину заправил? — спросил Джаббаров Муртазина, плотного высокого водителя с рыжей взлохмаченной головой.

— Заправил, Касым Гулямович.

Азимов и Джаббаров сели в машину. Прежде чем захлопнуть дверцу, Джаббаров выглянул и сказал работникам отделения, устраивавшимся в ЗИМе, который стоял позади «Волги»:

— Ни пуха ни пера.

— К черту! — ответил по традиции старший оперуполномоченный Дмитриев.

Азимов с трудом унял дрожь:

— Все в порядке, товарищ майор.

— Трогай, Равиль, — Джаббаров положил руку на плечо Муртазина.

«Волга» плавно качнулась и поехала к воротам.

— Не рано ли выходим? — за воротами спросил Муртазин.

Джаббаров или не услышал вопроса, или не счел нужным объяснять водителю причину раннего выезда на операцию.

Ответил Азимов.

— Не рано, Равиль. В самый раз.

— Ладно.

— Как бы Батраев и Савицкий не прозевали Аганова.

Азимов обращался к Джаббарову, хотя, казалось, продолжал разговор с Муртазиным.

Джаббаров на этот раз откликнулся сразу, очевидно, сомнение Азимова неприятно кольнуло его.

— Не прозевают, товарищ лейтенант.

— Они еще ничего не сообщили?

— Нет.

Воцарилось молчание, не прерывавшееся до тех пор, пока «Волга» не приблизилась к воротам Госпитального рынка.

15

Рынок гудел. Непрерывный людской поток устремлялся в ворота и растекался за ним по бесчисленным рядам. Кто спешил к фруктам и овощам, кто в молочный павильон, кто к горам арбузов и дынь. Трудно было приметить в этом потоке, пестром и многоликом, двух мужчин, вертевшихся около ворот.

Это были Семенов и Борисов. Они изображали из себя покупателей и старательно разглядывали в витринах товары, приценивались к тканям и обуви, словом, играли роль рыночных завсегдатаев, тяжелую и скучную роль, к тому же обременительную. Она отвлекала от входа в ворота, в которых вот-вот должен был появиться Соломин.

— Он куда-то дважды уходил из дома, — как бы между прочим бросил Семенов.

— Не в милицию, не беспокойся. У него на это не хватит духу. Поверь мне, — ответил Борисов. — Я хорошо изучил его. Труслив, как заяц. Собственной тени боится.

— Не фантазируй. Был бы он труслив, не полез бы в государственный карман. Даю голову на отсечение.

— Побереги голову, может, она еще пригодится... Именно такие и лезут. Ты плохой психолог.

— Они же и доносят, — добавил Семенов.

Борисов рассердился:

— Что ты сегодня милицией бредишь. Не к добру это. Возьми себя в руки.

— Попытаюсь, — поежился Семенов.

Борисов взглянул на часы:

— Через двадцать минут прибудет Соломин. Приготовь мешки для купюр. Шесть тысяч — в карман не уместишь.

— Тише!

— Нас никто не слышит. Мы у глухой стены.

— У стен тоже есть уши.

— Опять ты за свое! Не нравится мне это, понимаешь. Так можно угодить в божий домик.

— Ты на что это намекаешь?

— На психиатрическую... Сначала мнительность, потом бессонница.

Семенов вздрогнул:

— У меня бессонница. Которую ночь мучит.

— Плохо, — встревоженно проговорил Борисов. — Надо принимать меры. Причем, немедленно.

— Что еще за меры?

— Лечить! Запустим — свихнешься. Куда чокнутого девать? В утиль-сырье — жалко, оставить на попечение милиции — опасно, выдашь. Кумекаешь, что к чему? Ну-ну, не бледней! Все в твоих руках, не распускай нервы.

— Попробую.

— Только не медли: пробуй прямо сейчас, — строго предупредил Борисов. — Иначе завалишь дело.

Некоторое время оба молчали, глядя на движущийся людской поток, который то сужался, то расширялся, потом Семенов снова заговорил, позванивая в кармане ключами.

— Вчера «сам» нервничал. Наверное, не все предусмотрел.

— Стареет, — сделал вывод Борисов.

— Пятьдесят пять лет — самый расцвет мужчины. Дело в другом.

— Не каркай.

— Я не каркаю, — рассердился Семенов.

— Ладно.

— Рыжевский с утра у дома Соломина, — опять начал Семенов. — Как бы его не засекли оуровцы, у него мозги всмятку — сразу засыплется. Даже сомневаться нечего. Попадет, как кур во щи!

— Нет, тебе определенно надо лечиться. Сегодня же поговорю с «самим». Пусть займется тобой, пока не поздно.

Лицо Семенова болезненно сморщилось.

— Сам проверю... Надо хорошо обдумать дело, прежде чем браться за него. Тут один туман с Соломиным.

— Ерунда, — заверил Борисов. — Мы взяли хороший темп. Вот передаст Соломин свою сумочку, туман и рассеется. Ты только не хнычь. Пусть потом этот меценат раздумывает о смысле жизни. Полагаю, что ему это не повредит. Мы сегодня же вечером сорвемся.

— Скорее бы, — вздохнул Семенов.

— Самого себя не обгонишь. Давай-ка пропустим по стаканчику, чтобы время не так тянулось.

— Пожалуй, — согласился Семенов.

16

Дора Михайловна подошла с Яковом Карповичем к двери, поправила ему ворот рубашки, внимательно взглянула в глаза.

— Ты всё взял, Яша?

— Всё.

— Ничего не забыл?

— Нет.

— Может, все-таки забыл что-нибудь?

— Сказал нет, значит, нет.

— Иди.

Яков Карпович взялся за ручку, вяло повернулся к жене, изобразил на лице бодрую улыбку.

— Не тревожься.

Дора Михайловна заметила в этой улыбке неуверенность.

— Подожди... Номера переписал?

— Переписал.

— Все?

— Все.

— Это же не люди — возьмут деньги, потом скажут, что не брали. Только не расстраивайся. Валидол в кармане?

— В кармане.

— Иди.

— До вечера.

— Подожди.

— Ну что еще?

— Я тебя просила — не расстраивайся, ты все-таки расстраиваешься. Может, тебе уже никуда не надо ходить? Ты совсем больной. Милиция сама разберется во всем.

— Дора!

— Ладно, ладно. Тебе прямо-таки ничего нельзя сказать. Знаешь, жизнь прожить — не поле перейти. Вчера тебя один вариант устраивал, сегодня — другой. Я боюсь.

— Перестань!

— Они могут убить тебя!

— Перестань! — снова попросил Яков Карпович.

Признаться, у него тоже появлялась такая мысль. Он отгонял ее, думая в это время о чем-нибудь другом, или убеждая себя в том, что его жизнь никому не нужна, однако прежнего покоя не находил.

— Где Софа?

— Ушла к подруге.

— Ты держи ее около себя. Не позволяй долго задерживаться. В общем, ты знаешь, что делать.

— Яша? Уже ради бога!

— Всё!

В голосе Якова Карповича прозвучала решительность. Дора Михайловна, наконец, отпустила его.

Софочка не удивилась, заметив у дома Григория Рыжевского. Она знала — кто-нибудь должен следить за ее отцом. В том, что этот человек был связан с мошенниками, Софочка уже не сомневалась.

Рыжевский стоял у ветвистого карагача. Он смотрел перед собой, поверх проходивших мимо людей, словно его интересовала высотная стройка за дорогой. На него никто не обращал внимания: был час «пик» — каждый жил своими заботами, каждый куда-то спешил.

Софочка незаметно прошла к старому глинобитному дому, разрушенному во время землетрясения, зашла в него, облюбовала одну из покинутых комнат, примостилась у окна, из которого хорошо был виден карагач, и стала наблюдать за Рыжевским.

Она легко догадалась, что Рыжевский следит за их домом. Он то и дело поворачивал голову в сторону калитки и пристально вглядывался. Должно быть, ждал, когда выйдет отец. Зачем нужен был ему отец, Софочка не знала. Знала только — он следит за отцом, значит, отцу угрожает опасность. Это обеспокоило ее. Она вспомнила, что на автобусной остановке есть таксофон, и, оглядевшись, осторожно выбралась из разрушенного дома.

Таксофон был раскулачен: кто-то с корнем вырвал трубку и диск.

Софочка растерянно посмотрела на людей, толпившихся на остановке и, не найдя сочувствия, так же осторожно возвратилась в покинутое укрытие.

Из калитки дома в это время с портфелем в руке вышел отец. Рыжевский сразу уткнулся в газету и сделал вид, что читает.

«Ну вот и круг замкнулся, — подумала Софочка. — Я не ошиблась: ты преступник, то есть сообщник негодяев, забиравших отца».

Софочка прильнула к щели в стене, боясь что-нибудь упустить, строя в уме самые невероятные планы, разоблачающие Рыжевского.

Отец не спешил: постоял с минуту у калитки и медленно зашагал к автобусной остановке. Он был взволнован и, пожалуй, напуган, это Софочка заметила сразу.

К автобусной остановке, лениво размахивая газетой, направился и Рыжевский. Увидев, что отец садится в рафик, он пересек улицу и подошел к такси, стоявшему у дерева. Водитель тотчас протянул руку к дверце, потрогал смотровое зеркало и сел за руль. Рыжевский поправил галстук, словно в этом была необходимость, взглянул на ручные часы и, как только тронулся рафик, юркнул в такси. Такси в ту же секунду рванулось с места.

Софочка выскочила из своего укрытия, выбежала на дорогу и подняла руку, увидев военный «газик».

«Газик» остановился, из него выглянул солдат. Софочка открыла дверцу и, не спрашивая разрешения, села рядом с солдатом.

— Следуйте за этой машиной!

— За голубой «Волгой»? — машинально спросил солдат, осознав внезапно, что выполнит любое приказание незнакомки. — Кто в ней?

— Преступник.

— О!

«Газик» взревел и, обойдя остановившийся автобус, помчался за «Волгой».

Софочка сказала:

— Пожалуйста, сделайте так, чтобы ни таксист, ни тем более преступник не заметили, что мы следим за ними. Это очень важно. Впрочем, вы это сами, очевидно, понимаете... Как вас звать?

— Слава... Вас?

— Софа. Вам все ясно?

— Не волнуйтесь. Не первый день кручу баранку.

«Волга» сбавила скорость, пошла рядом с рафиком, потом отстала — рафик приближался к остановке.

Солдат поинтересовался:

— Вы из милиции?

Софочка ответила скорее всего автоматически, не вникнув по-настоящему в смысл вопроса:

— Из милиции.

— Здорово!

— Не отвлекайтесь!

— Есть! — сказал солдат.

Он остановил «газик» у перехода, в хвосте такси, сделав вид, что заинтересовался проходившими мимо пешеходами.

Софочка подумала — хороший парень, надо узнать его адрес. Может, Тимур спросит.

Борисов и Семенов сразу заметили Соломина, вышедшего из рафика, однако ничем не выдали этого, напротив, постарались не смотреть в его сторону — с озабоченным видом заговорили о ценах на фрукты и овощи, прошлись вдоль торгового ряда, повернули к молочному корпусу, миновали его и оказались у буфета, потонувшего в шашлычном дыме.

— Рыжевский «на хвосте?»

— Да, — ответил Семенов.

— Иди к Соломину спроси: принес ли товар? Если принес, бери такси, поезжай. Только будь осторожен. У мечети, в старом городе, пересядешь с ним в мою машину. Дальше — знаешь, что делать. Главное — не теряйся. Действуй!

— Ага.

— Давай.

Борисов зашел в буфет, Семенов покрутился у входа, выкурил сигарету и, бросив окурок в урну, направился к мебельному магазину.

Здесь его поджидал, по уговору, Соломин.

— Привет, молодой человек! Какими судьбами? — протянул руку Семенов.

— Здравствуй, — принял игру Соломин. — Ищу книжный шкаф. Объездил почти все магазины.

— Ничего подходящего нет?

— Представь.

— Не горюй, всему свое время. — Семенов похлопал Соломина по плечу, наклонился, спросил шепотом: — Принес?

— Принес, — вздохнул Соломин.

— Сколько?

— Шесть.

— Поехали.

Соломин покорно последовал за Семеновым к воротам рынка.

17

Джаббаров толкнул Азимова, проговорил тихо, следя за удаляющейся зеленой «Волгой»:

— Кажется, все идет по расписанию?

— Да, — ответил Азимов.

Он впервые участвовал в подобном деле и заметно волновался, не пытаясь даже скрыть это.

Софа вторглась в дело, абсолютно не думая о том, к чему это может привести. Азимов хотел выйти из машины и отправить ее домой. Остановил Джаббаров — сказал, что с ней ничего не случится, потому что за Рыжевским следит оперуполномоченный Кумков, который в нужный момент примет соответствующие меры для ее безопасности.

— Трогай, — попросил Джаббаров Муртазина.

На улице Тараса Шевченко Азимов спросил:

— Интересно, почему они уехали на разных машинах?

— Путают следы.

— Конспираторы, — усмехнулся Муртазин.

— Меня беспокоит другое, где произойдет передача денег: в машине или на улице? Не зря ли мы устроили засаду у дома Степанова?

— Не зря, товарищ майор, — заметил Азимов. — Они все равно сегодня встретятся у Степанова. Заметили, самого Степанова не было.

— Не было и Золотова, — сказал Джаббаров.

Несколько минут ехали молча, глядя на зеленую «Волгу», идущую впереди, рядом с «Победой».

— Ты был у Романова?

— Был.

— Как он?

— Ничего. Читал мне стихи. Настоящие...

Джаббаров с интересом посмотрел на Азимова:

— Каждый человек должен быть поэтом в душе. Хорошо, если он способен к тому же передать свои чувства другим, в стихах, например... У Романова есть талант. Он и оперативник настоящий. Кто ранил его?

— Хулиганы, — нахмурился Азимов.

— Не Красов?

— Нет.

Джаббаров откинулся на сиденье. Где же все-таки теперь Красов? В Ташкенте или в другом городе? Скорее всего, он в Ташкенте. Здесь и Балов. Этот человек ему нужен. Значит, мы еще встретимся? Джаббаров потрогал пистолет, словно уже увидел Красова, еще раз посмотрел на Азимова.

Азимов сидел, слегка пригнувшись, не спуская глаз с дороги.

Зеленая «Волга» неожиданно остановилась недалеко от троллейбусной остановки. Из нее вышел Борисов. Он постоял у дверцы, шагнул к заднему колесу, постучал концом ботинка по крышке.

— Проезжай мимо, — сказал Джаббаров шоферу. — Остановишься у аптеки... Тимур, отвернись: твои усы известны всем уголовникам.

— Шутишь? — усмехнулся Азимов.

— Почему — шучу? Уголовники изучают нас, запоминают. Усы бросаются в глаза, тем более, такие, как у тебя...

— Сбрею!

— Сбрей!

Борисов не спешил — еще раз обошел машину, опять постучал по покрышке, присел на корточки.

— Страхуется, — сказал Муртазин. — Наверное, заметил слежку.

— Наверное, — согласился Джаббаров.

— Надо отвлечь внимание, — заволновался Азимов. — Я схожу в аптеку. Со стороны все покажется правдоподобно.

— Сиди. Схожу я.

Джаббаров вышел из машины и направился в аптеку. В аптеке взял флакон корвалола и принялся рассматривать инструкцию. Минут через пять вышел, не спеша подошел к машине, сел снова рядом с Муртазиным.

— Стоит, — кивнул Азимов назад.

— Вижу... Равиль, трогай. Прямо на улице, за этим зданием остановишься. Мне почему-то кажется, что он поедет вправо — на Лобзак.

Зеленая «Волга» в самом деле поехала по улице, ведущей к Лобзаку. Азимов удивленно присвистнул.

— Как это ты угадал?

— Интуиция, — улыбнулся Джаббаров.

Загудел зуммер телефона.

Джаббаров взял трубку — узнал голос Дмитриева.

— У вас все в порядке? — спросил оперуполномоченный.

— Кажется... Вы где?

— Огибаем Комсомольскую площадь, направляемся в сторону старого города... Вы?

— Приближаемся к кольцу десятого трамвая. Очевидно, едем с вами в одно и тоже место. Будьте внимательны. Не разоблачите себя.

Зеленая «Волга» снова остановилась, теперь у газетного киоска. Борисов приоткрыл дверцу — изнутри, из-за стекла наблюдая за проезжающими машинами.

— Сверни в этот переулок, Равиль, — сказал Джаббаров.

Муртазин не успел выполнить этот приказ — зеленая «Волга» неожиданно рванулась с места и, обогнав самосвал, помчалась по улице, ведущей в старый город.

— Мудрит, — поправил усы Азимов, полуобернувшись к Джаббарову. — Интересно, что он еще придумает.

— Пожалуй, ничего. Его ждет Семенов. — Джаббаров взял трубку, вызвал Дмитриева. — Как дела?

— Мы метрах в трехстах от мечети, — ответил Дмитриев. — Может, они здесь возьмут «товар»?

— Следи. В случае чего, вызывай.

Однако Дмитриев больше не звонил. Собственно, в этом уже не было необходимости. Зеленая «Волга» подошла к мечети и остановилась напротив входа.

— Дмитриев здесь, — сказал Азимов.

— Вижу... Поворачивай влево, — обратился Джаббаров к Муртазину. — Думаю, что Дмитриев обойдется без нас.

Дмитриев действительно обошелся без помощи товарищей. Едва Муртазин подрулил к тротуару, как загудел зуммер — Дмитриев сообщил, что зеленая «Волга» с «клиентами» отъехала от мечети и направилась в новый город.

— Мы нужны вам? — спросил Джаббаров.

— Следуйте к скверу, — посоветовал Дмитриев. — Я свяжусь с вами, если произойдет что-нибудь непредвиденное.

— Хорошо.

Вызов Дмитриева прозвучал, когда машина Джаббарова объезжала здание ЦУМа, взметнувшееся недавно на месте старых глинобитных домов.

— Миновали вокзал. Направляемся в сторону Тезиковой дачи.

Азимов недоуменно пожал плечами:

— Судя по всему, они едут на квартиру Степанова. Зачем им понадобился этот спектакль? Ничего не могу понять.

— Поймешь.

На улице Тараса Шевченко Джаббаров еще раз поднял телефонную трубку. Дмитриев сообщил, что Соломин и Семенов вышли из зеленой «Волги» и направились к парку Железнодорожников. За ними следили оперуполномоченные Садыков и Будаев. «Волга» подошла к дому Степанова. Борисов спокойно сидел за рулем, не обращая внимания на машины, следовавшие за ним.

— Что вы собираетесь делать?

— Проеду мимо, если Борисов остановится у дома Степанова. Буду ждать вас на параллельной улице. Может, у вас есть другое предложение?

— Принимаю ваше.

Джаббаров снова повесил трубку.

Азимов вопросительно посмотрел на него. Приближалась минута, от которой зависел исход операции.

18

Соломин, наконец, понял, что Семенов подводил его к дому, в котором несколько дней назад произошел торг. Это успокоило его: в доме наверняка была засада и никому из его обитателей не удастся скрыться; работники милиции, по-видимому, хорошо знали свое дело.

— Что это вы все время молчите? — спросил Соломин.

— О чем говорить, — пожал плечами Семенов. — Слово свое вы сдержали. Значит, всё в порядке.

— Я-то сдержал слово, сдержите ли вы? Что с моим делом?

— Прекратим.

— Как я узнаю об этом?

Семенов задумался: не все было, оказывается, учтено в плане. Сразу и не сообразишь, что ответить.

— Узнаете по тишине, которая восстановится в вашем доме. Никто больше не вызовет вас и не станет допрашивать.

— Впрочем, было ли дело-то? Я ни в чем не виноват. Никаких грехов не числится за мной.

— Ну, если вы так уверены, то мы можем аннулировать наш джентльменский уговор. Возвращайтесь домой и займитесь сушкой сухарей. Попросите Дору Михайловну выстирать смену белья. Оно понадобится вам очень скоро.

— Извините. — Соломин понял, что пересолил. — Я просто интересуюсь своей судьбой. Может человек интересоваться тем, за что платит деньги?

Семенов внезапно резко повернулся к Соломину, схватил за руку, сжал ее с такой силой, что он едва не вскрикнул.

— Вы задаете слишком много вопросов!

— Отпустите руку!

— Нет уж. Теперь я поведу вас под оружием. — Семенов опустил левую руку в карман, сделал вид, что достает пистолет. В кармане действительно было что-то тяжелое, оттянувшее штанину вниз. — Впрочем, куда вы убежите?

— Я не собираюсь бежать, — струхнул Соломин. — Зачем бежать от своих спасителей?

— Мне тоже так кажется.

Недалеко от дома Степанова показался Борисов.

— Здравствуйте, — произнес он, поравнявшись с Семеновым и Соломиным и заглядывая поочередно обоим в глаза. — Всё в порядке?

— Почти, — сказал Семенов.

— Вот как! Капризничаем, Яков Карпович?

— Что вы! Я принес то, что обещал.

— Знаю. Только последний идиот садится за решетку, когда есть возможность гулять на свободе. Между прочим, я с трудом уговорил шефа пощадить вас. Он удивился, что вы еще на свободе.

— Товарищ Семенов не так понял меня, — сказал Соломин.

Хозяина дома, по-видимому, не было. Борисов провел Соломина в комнату, выходившую окнами во двор. Она была значительно просторней и светлей той, в которой он встретился несколько дней назад с Золотовым и Степановым. Семенов остался на улице, у зеленой «Волги».

— Вы примете деньги?

— Нет, — сказал Борисов.

— Вы кого-то ждете?

Борисов не успел ответить, как в комнату вошел Золотов. Он приблизился к Соломину, цепким взглядом оглядел его с ног до головы, жестом пригласил сесть на стул, стоявший у стола.

Соломин не сел — поставил на стол портфель, вытащил из него шесть пачек десятирублевых купюр, протянул Золотову. У Золотова дрогнули губы.

— Пересчитывать не нужно?

— Как хотите!

— Ладно... Теперь вас никто не будет беспокоить. Идите домой. Спите спокойно. — Золотов спрятал деньги в свой портфель. — Мои ребята прекратят дело.

То, что произошло дальше, удивило даже Соломина, хотя он и был готов ко всему. Едва Золотов шагнул к двери, как она открылась, в ее черном проеме тотчас возникли два человека с пистолетами в руках.

— Ни с места! Вы арестованы!

Борисов, пригнувшись, метнулся к другой двери, ведущей на кухню, — там, он хорошо знал, в окне не было решетки и можно было уйти, однако из кухни в это время вышел мужчина и преградил дорогу. Борисов обреченно замер.

Золотов понял тоже, что скрыться не удастся. Он быстро выхватил из портфеля деньги и швырнул в угол.

Это заметил четвертый мужчина, оказавшийся в дверях спальни.

— Вы, кажется, что-то уронили, — усмехнулся он. — Поднимите, пожалуйста. Не стесняйтесь, прошу вас.

19

В кабинете стояла деловая тишина. Было слышно, как в приемной уверенно стучала машинка, как в коридоре кто-то ходил, тяжело припадая на одну ногу.

— Устал, Илья Кириллович?

— Нет.

— Неужели? Тимур Назарович, ты тоже не устал?

— Устал, Касым Гулямович.

— Странно, странно. Вместе работали и такие противоречивые результаты. Может быть, я ослышался? А?

Тишину, снова наступившую в кабинете, теперь нарушил хохот.

Секретарь отделения Маша Чуковитова, войдя тут же в кабинет, удивленно застыла у двери. Такой дружный хохот был непривычен для нее.

— Что же ты, Машенька, проходи, — позвал Джаббаров. — Не обращай на нас внимания. Мы сегодня в особом настроении.

— Отпечатай эту справку, — протянул Джаббаров Чуковитовой лист бумаги. — Только, пожалуйста, побыстрее.

— Хорошо, Касым Гулямович.

Чуковитова вышла.

Некоторое время в кабинете снова стояла тишина. Джаббаров задумчиво выводил красным карандашом на газете какие-то замысловатые знаки. Азимов следил за его рукой. Прозоров перелистывал журнал «Советская милиция», оказавшийся рядом, на тумбочке.

— Погорели приятели на Соломине, — усмехнулся Азимов. — Теперь лапки кверху. Греются.

— Рано веселишься, Тимур Назарович, — сказал Прозоров. — Они не сдались. Готовься к трудному бою.

— Ничего. Мы не новички в ОУРе, — заметил Джаббаров. — Выше голову, Илья Кириллович. Не тебе вешать нос.

Азимов внезапно сжал кулаки, вскочил с кресла.

— Подлецы! Нет, какие подлецы, а? Я бы их!

— Перестань, — дружески попросил Прозоров. — Эти подлецы сослужили нам неплохую службу.

— Как же обман? Дискредитация милиции? Они действовали от нашего имени, представляешь? Позорили нас! Это самое страшное преступление, за которое нет и не должно быть пощады!

Прозоров отложил журнал в сторону:

— Ты не понял меня, Тимур Назарович. Я не имел в виду эту сторону вопроса.

— Не имел, — немного тише произнес Азимов. — Я вижу в действиях этих людей только эту сторону. Это же диверсия! Да-да! Самая настоящая диверсия!

— Сдаюсь, — признал себя побежденным Прозоров.

Джаббаров сказал:

— Ты иногда чересчур горяч, Тимур Назарович. Учись сдерживать чувства.

— Я не понимаю, — внезапно остыл Азимов. — Ладно. Давайте поговорим о деле.

— Давайте, — оживился Прозоров.

— Итак, что нам известно об «иностранцах»? — Джаббаров воспользовался словом, которое сам предложил вчера перед операцией.

Ответил Азимов:

— Мало, Касым Гулямович. Мы знаем только фамилии и адреса.

— Это не так уж и мало, — сказал Прозоров. — Касым Гулямович, ты обратил внимание на фамилии, которыми «иностранцы» назвали друг друга? Вот взгляни. — Прозоров протянул Джаббарову листок из блокнота. — Борисов — Гадаев Борис Афанасьевич. Семенов — Гроссман Семен Семенович. Степанов — Халов Степан Иванович. Фамилии образованы от собственных имен. Иначе поступил только главарь — Золотов, то есть Аганов Виктор Александрович. — Прозоров умолк, не спуская глаз с Джаббарова.

— Интересно, — посмотрел Джаббаров на листок из блокнота. — Тебе это ни о чем не говорит?

— Говорит, — сказал Прозоров.

— О чем?

— О мелком тщеславии этих людей.

— О чем, о чем?

— О тщеславии... Они оставили часть своего «я» в фамилиях.

— Гмм, — постучал Джаббаров пальцем по столу.

Азимов удивленно потянулся к Прозорову.

— Если верить твоей версии, то Аганов должен первый сознаться во всем? Он не сохранил свое «я».

— Не знаю, — задумался Прозоров. — Может быть, наоборот: он окажется наиболее крепким орешком.

Джаббаров спросил:

— А фамилия Рыжевского — Григорьев?

Прозоров пожал плечами:

— Это не трудно узнать. Жаль, конечно, что мы вчера потеряли его. Возможно, Соломина выручит нас? Она, по-моему, довела дело до конца. У этой девушки крепкая хватка.

— Я схожу к ней, — сказал Азимов.

— Оперуполномоченному Кумкову, который следил за Рыжевским, нужно посоветовать действовать так, как действовали оперуполномоченные Батраев и Савицкий, следя за квартирой Аганова. Они проследили за каждым его шагом. — Джаббаров поставил карандаш в металлический стаканчик, вынул из сейфа листы допроса. — Я думаю, кто-нибудь из задержанных назовет фамилию Рыжевского. Илья Кириллович, пришли Аганова.

— Ты собираешься начать с главаря?

— Возможно, Аганов — не главарь, не будем пока гадать. Я просто хочу проверить твою версию.

— Я-я-ясно, — растянул слово Прозоров.

20

Золотов-Аганов был высокого роста, худ, с длинным острым носом, небольшими глубоко посаженными глазами. Просторный темный костюм мешком висел на его костлявой фигуре.

Сел он осторожно, будто боялся, что стул не выдержит, огляделся, положив руки на острые колени.

— Вы знаете, где находитесь? — начал допрос Джаббаров.

— Знаю.

— Советую вам быть с нами откровенным. Это облегчит ваше положение. Вы задержаны с поличным на месте преступления. Соответствующий акт и показания свидетелей лежат в этой папке.

— Скажите, что привело вас в дом Халова?

— Дела, — пожал плечами Золотов-Аганов.

— Какие?

— Мне нужно было устроить на работу Семена Семеновича.

— Гроссмана?

— Да.

— Разве это делается на квартире?

— Иногда.

— Разъясните.

— Стоит ли отнимать у вас время на такие пустяки?

— Кто должен был устроить Гроссмана на работу? — Джаббаров с минуту внимательно смотрел на Золотова-Аганова.

— Халов.

— Где он служит?

— На резиновом заводе.

— Кем?

— Начальником отдела кадров... Извините, пожалуйста, нет ли у вас валерьяновых капель? У меня больное сердце.

— Вы получите медицинскую помощь, если в этом появится необходимость... Шесть тысяч предназначались ему?

— Мне это неизвестно.

— Вы видели деньги?

— Я не понимаю, о чем вы говорите!

— Даже так?

Золотов-Аганов скривил губы. Джаббаров подумал, что этот человек наверняка попортит ему немало крови, однако не подал вида — с прежним спокойствием продолжал допрос.

— Какую роль в вашем деле играл Рыжевский?

— Может, вы скажете, кто это?

— Вы не знаете?

— Нет.

Джаббаров перевел взгляд на милиционера, стоявшего у двери.

— Уведите.

— Есть, товарищ майор, — шагнул к столу милиционер.

— Приведите Халова.

Степан Халов начал с порога:

— Меня решили скомпрометировать. Я бы все равно не принял Гроссмана на работу. Я требую наказать виновников. Надо же дойти до такой страшной низости! Я до сих пор не могу прийти в себя. Будто обухом ударили по голове.

— Садитесь, — сказал Джаббаров.

— Спасибо... Никогда, слышите, никогда я не шел против совести и закона. Мне не семнадцать лет. Слава богу, знаю, что такое жизнь.

— Однако своих друзей вы, очевидно, не знаете?

Степан Халов тяжело вздохнул:

— Очевидно.

— Зачем они привели к вам Гроссмана?

— Я же говорю вам: хотели скомпрометировать мое честное имя. Аганов метил на мое место. Понимаете?

— Вы не ошибаетесь? — преувеличенно удивленно протянул Джаббаров. — На вид Аганов вполне порядочный человек. Я бы никогда не подумал, что он способен на подлость.

— Внешность обманчива.

— Пожалуй, вы правы.

Минуты полторы в кабинете стояла тишина. Прозоров и Азимов с любопытством смотрели то на Джаббарова, то на Степана Халова — ждали, чем закончится этот затянувшийся диалог.

— Может, мы все-таки поговорим откровенно?

— Я совершенно откровенен с вами.

— Степан Иванович, — встал Джаббаров, — забудьте вашу нелепую легенду. Она шита белыми нитками. У кого из вас появилась идея шантажировать людей?

— Ни у кого, — помедлил с ответом Халов.

— Аганов сказал, что это идея ваша.

— Он не мог так сказать. — Степанов-Халов сдавил ладонями голову. — Я ничего не знаю. Уверяю вас.

— Вы знаете Рыжевского?

— Это знакомый Гадаева.

— Как его настоящая фамилия?

— Рыжевский... Впрочем, не знаю. Не интересовался. Не имел такой надобности. Спросите у Гадаева.

— Может быть, Рыжевский-Григорьев?

— Оставьте меня в покое!

— Это ваше последнее слово? — спросил Джаббаров.

— Да.

— Кого вы боитесь? Аганова?

Степанов-Халов не то вздрогнул, не то пожал плечами, повторил еще раз, правда, без прежней настойчивости.

— Оставьте меня в покое!

— Уведите, — приказал Джаббаров милиционеру. — Приведите Гадаева.

Борисов-Гадаев не кричал, не изворачивался, не делал удивленных глаз: он смотрел прямо перед собой и беспрерывно повторял, как молитву, одним и тем же голосом:

— Я ни в чем не виноват! Я честный советский человек!

Его тоже увел милиционер и привел Семенова-Гроссмана. Тот осторожно сел на стул и, оглядев кабинет, пригладил редкие пушистые волосы. Он, по-видимому, неважно чувствовал себя: то и дело прикладывал ладонь к левому виску.

— Дайте, пожалуйста, сигарету.

Джаббаров протянул пачку.

— Благодарю вас.

Семенов-Гроссман жадно затянулся, откинув голову назад, долго глядел в потолок, словно увидел на нем свое изображение.

Джаббаров решил не торопить события — взял свой любимый красный карандаш и принялся чертить на чистом листе бумаги квадраты и треугольники.

Прозоров тоже сделал вид, что его вовсе не интересует следствие, потянулся опять к журналу «Советская милиция», перевернул несколько страниц.

Азимов внимательно следил за Семеновым-Гроссманом. Он чувствовал, что именно этот человек может рассказать все о себе и о своих сообщниках.

Семенов-Гроссман, действительно, мог рассказать о себе и о своих сообщниках все. Он давно тяготился их обществом.

Сначала легкомысленно впутался в мошеннические сделки новых приятелей, не задумываясь над последствиями. Потом, когда ему стало ясно, что провал неизбежен и что его уже ничто не спасет — ни связи, о которых постоянно говорил Аганов, ни деньги, полученные нечестным путем, он тяготился происшедшим, но не мог уже ничего изменить.

— Я вам все расскажу. Только, пожалуйста, еще сигарету, если можно. В горле что-то першит.

— Прошу.

Семенов-Гроссман снова жадно затянулся, помолчал еще немного, взглянул на часы, висевшие за спиной Джаббарова, нервно потер лоб.

21

— Как мы действовали? Узнавали, кто имеет грешок, накидывали петельку и начинали тянуть. Иногда операция удавалась, иногда — нет.

Одной из удачных операций Семенов-Гроссман считал «обработку» начальников из «Главметаллпосуды». Собственно, с нее и началось все. Во-первых, сколотилась группа, действовавшая по единому плану и подчиненная единой дисциплине, во-вторых, нашелся ее вдохновитель — Аганов, человек, прошедший, как он выражался, настоящую джентльменскую школу.

Несколько лет назад сотрудники базы «Главметаллпосуды» Данов и Петровский привлекались к уголовной ответственности за кражу листового железа. По каким-то неизвестным причинам они не были осуждены. Это стало известно Аганову, и он вместе с Гадаевым и Халовым явился на базу в конце рабочего дня.

— Из ОБХСС, — сунул Аганов под нос Данову красную книжечку. Потом повернулся к Гадаеву: — Заберите обоих!

Данов и Петровский растерялись. Они разрешили увезти себя домой и дали согласие на обыск квартир.

— Тысяч по десять одолжили? — спросил Прозоров.

— По пять... Был другой случай, мастер сиропного цеха Гориц охотно поделился с нами, — продолжал Семенов-Гроссман. — Он отдал нам тридцать тысяч.

Работая мастером сиропного цеха общепита текстилькомбината, Гориц хорошо знал технологию изготовления напитка; добрую половину сиропа реализовывал налево, получая за это в месяц по пять-шесть тысяч рублей.

— Рискнем? — спросил Аганов.

— Безусловно, — поддержал Гадаев.

План операции разработали вместе и стали ждать удобного случая. Вскоре стало известно, что Гориц подготовил машину с сиропом для незаконной реализации.

— Держитесь смело, — напутствовал Аганов Халова и Гадаева.

Гориц от страха потерял дар речи. Он только кивал головой, когда на него набросились с вопросами Аганов и Халов. Гадаев стоял в стороне, у старого дерева, недалеко от ворот комбината: он должен был предупредить в случае опасности.

— Опечатайте машину! — распорядился Аганов.

— Слушаюсь, товарищ подполковник! — вытянулся Халов. Он с быстротой фокусника проделал необходимые манипуляции и снова вытянулся перед Агановым.

Аганов взглянул на часы.

— Теперь в Управление милиции... Хотя постой. Сначала произведем обыск на квартире. Дело не терпит отлагательств.

До обыска не дошло. Доро́гой Халов подсел к Горицу и предложил уладить дело без шума... договорились за тридцать тысяч.

— Деньги нужны немедленно, — потребовал Халов.

Гориц сдержал свое слово, не обманули и «работники ОБХСС» — они отпустили машину с «левым сиропом» и больше не тревожили расхитителя.

— Что вы еще можете сообщить? — поинтересовался Джаббаров.

— Нужно ли? — устало закрыл глаза Семенов-Гроссман.

— Нужно!

— У меня очень болит голова. Перенервничал.

— Понимаю, — сказал Джаббаров. — Я пока не буду утомлять вас, дайте только мне маленькую справку: как фамилия Рыжевского?

— Гринберг.

— Какая роль была отведена ему в ваших «операциях»?

— Он не состоит в нашем клане. Это мой старый знакомый. Я однажды выручил его, теперь ему захотелось помочь мне. Во всяком случае, его не следует впутывать в это дело. Он в сущности неплохой человек. Думаю, что вам и без него хватит работы. Впрочем, как хотите. Я боюсь быть назойливым. Возможно, Аганов давал ему какие-нибудь поручения. Тайно от меня и от других членов клана.

— Аганов — ваш крестный отец, — сказал Прозоров.

— Выходит, так, — криво усмехнулся Семенов-Гроссман.

— У меня тоже есть один вопрос: имя-отчество Гринберга?

— Лев Маркович. — Семенов-Гроссман перевел взгляд с Прозорова на Джаббарова. — У вас, очевидно, нет его адреса?

— Нет, — ответил Джаббаров.

— Ново-Ташкентская, двадцать пять, квартира двенадцать.

— Спасибо.

— Я могу идти?

— Да.

Семенов-Гроссман медленно поднялся, постоял у стола, словно решал что-то очень важное, потом не спеша направился к двери, за которой ждал его милиционер.

22

— Ваше мнение?

Джаббаров не стал комментировать только что услышанное от Семенова-Гроссмана, ему хотелось, чтобы это сделали подчиненные, в первую очередь, Азимов.

— Надо встретиться с Гринбергом, — предложил Прозоров.

— Причем как можно скорее, — добавил Азимов.

— Что ж, я согласен, — сказал Джаббаров. — Поддерживаю также ваше желание, Тимур Назарович.

— Мое? — поразился Азимов. — Какое?

— Неужели я ошибся? По-моему, вы хотели поехать на Ново-Ташкентскую улицу?

— Да-да, — поспешно согласился Азимов.

— Возможно, я все-таки ошибся?

— Нет-нет, Касым Гулямович.

Азимов вышел из кабинета.

Прозоров спросил:

— Что прикажешь делать мне?

— Сам не знаешь? — спросил в свою очередь Джаббаров.

— Вообще-то знаю... Надо срочно доставить в отдел тех, на ком мошенники погрели руки. — Прозоров не совсем уверенно произнес последние слова, будто усомнился в чем-то.

Джаббаров поспешил на помощь:

— Ты имеешь в виду потерпевших?

— Я бы не назвал их потерпевшими. Они скорее всего преступники.

— Может быть... Кого возьмешь с собой?

— Если не возражаешь — Батраева и Савицкого.

— Пожалуйста. Кстати, будь осторожен. Расхитители могут оказаться опаснее самих вымогателей.

23

Гринберг-Рыжевский осторожно прошел в квартиру, запер дверь на замок, прислушался к звукам, доносившимся с улицы.

Кажется, за ним никто не следил. Дернул же его черт связываться с этими проходимцами! Нужно было срочно что-то решать.

В комнатах стояла глубокая тишина. Гринберг-Рыжевский остановился посредине гостиной, посмотрел вокруг невидящими глазами.

Надо было действовать немедленно. Милиция могла нагрянуть с минуты на минуту. Хорошо еще, что никого не было дома — жена с детьми гостила в Одессе у родных, мать уехала к сестре в Киев. Они помешали бы ему осуществить план.

Собственно, о каком плане он думал? У него пока не было в голове ни одной подходящей мысли. Аганов и его дружки, наверное, все сделали, чтобы обелить себя.

У Гринберга-Рыжевского закололо в боку. Он тяжело опустился на стул.

Глупо было надеяться на честность этой компании, особенно на Аганова. Он шел на все и не отступал, пока не добивался своего.

Боль в боку усилилась. Стало труднее дышать. Гринберг-Рыжевский откинулся на спинку стула. Затем вскочил и заметался по квартире.

Минут через пять в коридоре раздался звонок. Звонок подействовал на Гринберга-Рыжевского, как электрический разряд.

Милиция? Конечно, милиция! Больше некому прийти в это время. Что же делать? Уйти через окно? Высоко. Рискнуть?

Гринберг-Рыжевский кинулся к окну, распахнул ставни, выглянул на улицу и, увидев на противоположной стороне мужчину в военной форме, отпрянул назад.

Всё. Конец.

Из-за двери послышался женский голос:

— Гринберг, откройте!

«Кто это? Софочка? Как она очутилась здесь? Наверное, прислал отец? Что ему нужно? Прислал объясниться? Глупо!»

— Гринберг, вы слышите? Откройте! Это я — Софа! Софа Соломина, слышите? Мне нужно поговорить с вами. Это в ваших интересах. Слышите, Гринберг?

Он снова приблизился к окну: мужчины в военной форме не было. Это немного успокоило его. По-видимому, за ним не следят. Софочку, возможно, в самом деле прислал отец с добрыми намерениями.

Гринберг-Рыжевский отпрянул от окна, вышел в коридор, открыл дверь, натянуто улыбнулся:

— Входите.

Софочка впорхнула в прихожую, задержалась мгновение у вешалки, прошла в гостиную — высокая, длинноногая, в голубом платье выше колен, в туфельках на высоких каблучках, с книжкой в руке.

— Вы спали?

— Спал. Садитесь.

— Благодарю.

— Садитесь, садитесь.

Гринберг-Рыжевский пододвинул Софочке кресло, отошел к телевизору, на котором стояли фарфоровые безделушки, сделал вид, что заинтересовался ими.

— Что тебе нужно? — спросил Гринберг-Рыжевский. Оставив безделушки в покое, подошел к окну, посмотрел на улицу. Ничего подозрительного на этот раз не увидел, сел на диван, неторопливо распечатал пачку сигарет. — Ну?

Софочка повторила:

— Что мне нужно? Я пришла за вами.

— За мной? Не понимаю.

— Понимаете, Гринберг. Не притворяйтесь... Скажите, вы давно связаны с ними?

— С кем?

— С вымогателями.

— Подожди, Софочка, подожди. — Значит, ей уже что-то было известно. Она пришла не по заданию отца. Может, уже побывала в милиции? — Подожди... О каких вымогателях ты говоришь? Я действительно не понимаю тебя.

— Вы не понимаете меня? С каких это пор вы стали таким несообразительным?

— Софочка, неужели ты думаешь, что я могу связаться с вымогателями? Посмотри на меня внимательно. Разве я похож на преступника? Ты меня просто смешишь. Похож?

Софочка отошла к стене, смерила Гринберга-Рыжевского критическим взглядом, сказала резко:

— Похож!

— Софочка!

— Похож!

Гринберг-Рыжевский попятился назад. Надо как-то заставить ее замолчать. Может, предложить какую-нибудь золотую безделушку? Перстень или медальон?

— Как ты узнала мою фамилию?

— Узнала, — сказала Софочка. — Вы, кажется, один? Жена еще не приехала?

Гринберг-Рыжевский невольно попятился назад — значит, Софочке было известно и то, что он женат и то, что жена в отъезде.

— Ты что? Дуэнья?

— Дуэнья, — машинально произнесла Софочка. — Собирайтесь, собирайтесь. Я жду. Вы что? Оглохли?

— Послушай, Софочка, ты уже не маленькая, тебе скоро исполнится восемнадцать лет. Не шути! Ты выбрала неудачный объект для шуток.

— Откуда вы взяли, что я шучу с вами? Собирайтесь немедленно. Вы должны ответить за все, что натворили. Вы прекрасно знаете, о чем я говорю.

— Софочка!

— Собирайтесь!

Гринберг-Рыжевский снова попятился назад, к трюмо, выдвинул средний ящик, выхватил первую попавшуюся коробочку, шагнул к Софочке.

— Возьмите это. Возьмите, я знаю, вам понравится.

— Что... это?

Гринберг-Рыжевский открыл коробочку. На темном бархате засверкали крошечные золотые серьги.

— Это вам.

— Мне? — Софочка не знала, как отнестись к тому, что происходит. Еще никто не предлагал ей таких драгоценностей. — Мне? Вы что? В своем уме? За что?

— За что? — Гринберг-Рыжевский изобразил на лице удивление. — Вы такая красивая, Софочка. Нет-нет, пожалуйста, не думайте обо мне плохо! Я люблю вас!

— В-вы?

Гринберг-Рыжевский решил, что настало время действовать более решительно.

— Вы удивились? Почему, скажите? Разве я не могу полюбить вас? Вы прекрасны, молоды, чисты. Я день и ночь только и думаю о вас. Даже говорил о вас с вашим отцом. Не верите?

— О чем вы? — с трудом вымолвила Софочка.

— Верьте, верьте, — подхватил Гринберг-Рыжевский. — Пожалуйста, наденьте эти серьги. Они понравятся вам.

Софочка неожиданно отскочила назад, прижалась к стене, сгорбила узкие плечи, скрестила руки на груди.

— Нет!

— Не беспокойтесь, я купил эти серьги на трудовые деньги. Они ваши, понимаете? Ваши, Софочка! Ну? Чего же вы испугались?

— Нет!

— Софочка!

— Не приближайтесь ко мне, слышите, слышите, Гринберг, не приближайтесь! Вы — жалкий, подлый трус! Я ненавижу вас!

— Ах, так!

Гринберг-Рыжевский одним прыжком приблизился к Софочке, схватил за руки и сжал с такой силой, что у нее потемнело в глазах. Она рванулась, попыталась высвободиться, однако не смогла.

— Отпустите! Слышите, Гринберг? Отпустите, мне больно!

— Тебе больно? Думаешь, мне не больно? Дай слово что сейчас же отправишься домой!

— Я закричу!

— Только закричи!

Софочка закричала:

— Помогите!!!

24

Азимов услышал крик Софочки.

— Гринберг, откройте! Откройте немедленно! Иначе взломаю дверь! Гринберг!

В квартире снова стояла тишина. Будто в ней вообще не было ни одной живой души.

Азимов подождал немного и начал стучать в дверь. Из соседних квартир показались люди. Кто-то грубо спросил:

— В чем дело, гражданин?

— Я из милиции. — Азимов привычно достал из кармана удостоверение. — Нужно срочно открыть дверь в эту квартиру. Может произойти несчастье.

Люди забеспокоились.

— Вчера у меня была одна девушка, интересовалась Гринбергом, — сказала пожилая женщина. — Жулик он, этот Гринберг, вот что я вам скажу!

— Товарищ, чем я могу помочь? — К Азимову подошел мужчина лет шестидесяти. — Не нужен ли ломик? А? Я мигом!

— Ломик? — Азимов спрятал в карман удостоверение. — Давайте.

Мужчина исчез в соседней квартире.

— Гринберг, откройте! Вы слышите меня, Гринберг?

Мужчина принес ломик, быстро взглянул на Азимова.

— Я мигом, товарищ. В один секунд.

— Действуйте.

Люди подошли еще ближе. Снова заговорили, не спуская глаз с мужчины, пытавшегося открыть дверь.

— Ты снизу, снизу давай!

— В щель суй, куда суешь-то? В щель, говорю!

— Нет его, поди, уже, Гринберга-то! В окно убег!

— С четвертого этажа? Что-то, бабка, ты мудришь!

— Ежели надоть, с десятого сиганешь.

За дверью послышались шаги, робкие, нетвердые, щелкнула задвижка, и по двери зашарили торопливые руки. На площадке воцарилась напряженная тишина.

Наконец, дверь распахнулась. На пороге, с чугунной пепельницей в руке, стояла Софочка. Она глухо сказала:

— Я убила его!

Никто не проронил ни слова. Тишина на площадке стала еще ощутимее и напряженнее.

Азимов, отстранив Софочку, шагнул через порог, побежал в открытые двери, ведущие в гостиную. В гостиной остановился, оглядел все: шифоньер, книжный шкаф, аквариум, задержал взгляд на колеблющихся занавесках; метнулся к ним, быстро раздвинул, замер у входа в спальню.

Гринберг-Рыжевский лежал на широкой деревянной кровати, свесив с нее правую руку и правую ногу, повернув окровавленное лицо к окну.

— Видите, товарищ лейтенант, видите!

Азимов обернулся к Софочке, сурово сдвинув брови, сказал:

— Гражданка Соломина, помолчите!

Азимов подошел к кровати, склонился над Гринбергом-Рыжевским, потянулся к правой руке — рука дрогнула. Азимов взволнованно потрогал усы, громко покашлял в кулак, склонился снова и провел ладонью по опущенным векам Гринберга-Рыжевского. Он открыл глаза и уставился на Тимура, словно увидел привидение.

— Ка-ак вы с-сюда п-попали?

Азимов не успел ответить. К Гринбергу-Рыжевскому приблизилась Софочка и произнесла не то с сожалением, не то с недоумением:

— Жив?!

25

Через три дня в уголовном розыске появились «потерпевшие»: Данов и Петровский. Допрос снимал Прозоров.

Данов не поднимал глаз. Он хорошо знал законы и понимал, что ему придется отвечать за преступление, которое вынудили его совершить мошенники.

Прозоров спокойно наблюдал за Дановым. За многолетнюю работу в уголовном розыске ему доводилось встречаться с преступниками самых различных «специальностей» — с домушниками, с наводчиками... Одни сразу рассказывали о совершенных преступлениях, другие отрицали всё, несмотря на улики и показания свидетелей.

Данов, кажется, относился ко второй категории. Он сразу начал отпираться.

— Значит, вы никому не давали денег?

— Не давал.

— У вас в квартире никто не производил обыск?

— Никто.

— Я бы не советовал вам обманывать.

— Я не обманываю.

— Вспомните, может, все-таки, вы давали деньги? Это очень важно.

— Для кого?

— Для вас.

— Для меня? Не давал.

— Вас никто не арестовывал?

— Никто.

Прозоров вынул из стола фотокарточку Аганова и положил перед Дановым, внимательно следя за его лицом.

— Узнаете?

Данов посмотрел на фотокарточку, устало пожал плечами, переведя взгляд на Прозорова:

— Кто это?

Прозоров заколебался: может быть, Гроссман обманул? В таком случае, зачем? Чтобы обелить себя? Или чтобы оттянуть время? У него все равно не было никаких шансов.

Зазвенел телефон.

Данов вздрогнул, нервно сцепил руки на коленях, втянул голову в плечи, словно почувствовал опасность.

Прозоров поднял трубку:

— Да.

— Здравствуйте, товарищ капитан.

— Здравствуйте, товарищ майор. — Прозоров узнал голос Джаббарова, хотя в трубке и раздавались резкие шорохи.

Джаббаров был официален. По-видимому, кто-то уже успел испортить ему настроение или в его кабинете находились посторонние люди.

— Вы один?

— Нет.

— Данов?

— Да.

— Не сознается? Мне показалось, что вам без особого труда удастся расположить его к себе. Очевидно, я что-то не учел.

— Все будет в порядке, товарищ майор.

Прозоров скосил глаза на Данова. Данов внимательно прислушивался к телефонному разговору, должно быть, догадывался, что речь идет о нем.

— С Петровским беседовали?

— Нет еще.

— Я уезжаю в министерство. Буду часа через два. Думаю, что к этому времени вы порадуете меня.

Прозоров положил трубку на рычаг телефона и возвратился к прерванному допросу.

— Давайте все-таки уточним: знаете вы этого человека или нет, — Прозоров снова показал Данову фотокарточку Аганова.

— Не знаю.

— Нам известно, что вы давали ему деньги, — сказал Прозоров. — У нас есть люди, которые подтвердят это. Неужели вы думаете, что мы пригласили вас сюда, не имея достаточных фактов, чтобы изобличить вас?

Данов медленно наклонился вперед:

— Кто эти люди?

— Кто? — Прозоров положил на стол вторую фотокарточку. — Вот.

— Вахтер?

— Да.

— Он не имеет права давать показания.

— Почему?

— Родственник.

— Ваш?

— Моя сестра замужем за ним.

— Двоюродная?

— Д-да.

У Данова расширились глаза. Он, по-видимому, не ожидал от Прозорова такой осведомленности — считал, что у него нет изобличающих фактов, что ему просто хотелось подчеркнуть, что милиция все видит и все знает, поэтому нет смысла запираться.

Прозоров положил на стол третью фотокарточку.

— Этот человек тоже может кое-что сказать.

— Кто это?

— Не узнаете?

— Нет.

— Неужели?

— Простите. — Данов взял фотокарточку, повертел в руках, презрительно скривил губы. — Рыжевский?

— Узнали. Очень приятно.

— Он тоже не может быть свидетелем.

— Почему? Тоже родственник?

— Тамбовский волк ему родственник, — положил Данов на место фотокарточку.

— В чем же дело?

— Ни в чем.

— Понимаю. Вам стыдно признаться в том, что этот человек обвел вас вокруг пальца. Не беспокойтесь, вы не один. Между прочим, фамилия у него другая. Гринберг. Я могу устроить вам свидание. Не желаете?

— Воздержусь.

Прозоров достал из стола еще одну фотокарточку — четвертую, тоже положил перед Дановым.

— Еще один свидетель обвинения. Прошу.

— Петровский.

— Да.

— Какой же это свидетель, если сам...

— Ну-ну, договаривайте, что же вы? Будьте смелее, Данов! По-моему, вы не из робкого десятка. Итак?

— Я устал.

— Хорошо, — согласился Прозоров. Он встал, попросил милиционера, дежурившего в коридоре, увести Данова и привести Петровского.

Петровский зашел тихо, словно переступил порог больничной палаты, медленно опустился на стул, посмотрел на Прозорова внимательными, преданными глазами.

Прозоров понял, что Петровского «не взять голыми руками» — нужны веские факты, которые бы сразу поставили всё на свои места.

Собственно, такие факты у Прозорова были. Они в конце концов заставят Петровского признаться в совершенном преступлении.

— Мы встречаемся с вами второй раз, — сказал Прозоров. — Вчера вы отрицали всё. Возможно, сегодня вы будете благоразумнее? Мы задержали аферистов, которые получили от вас крупную сумму денег. Они подтвердят это на очной ставке.

— Не думаю, что это произойдет.

— Вы уверены в этом?

— Уверен.

— Напрасно. — Прозоров вытащил из сейфа три сберегательные книжки, положил перед собой. — Это мы нашли у вас при обыске. Может, вы скажете, откуда у вас деньги, которые вы храните сразу в трех кассах?

— Это длинная история.

— У меня есть время.

Петровский откинулся на спинку стула, положил руки на колени, устало закрыл глаза.

Что беспокоило этого человека? Возможно, он перебирал в памяти минувшее? Возможно, искал выход из создавшегося положения?

Трудно порой понять людей, оказавшихся по тем или иным причинам в преступной среде. Чем объяснить, например, добровольное признание Гроссмана? Какие мотивы побудили его рассказать о прошлых махинациях? О получении денег с Данова и Петровского? С Горица? Может, понял, что работники милиции все равно докопаются до истины — тогда уж ничто и никто не поможет, какие бы усилия он ни прилагал.

— Итак?

Прозоров задал этот вопрос, чтобы прервать затянувшееся молчание.

Петровский не ответил. Он, по-видимому, даже не услышал вопроса — сидел так же неподвижно, не открывая глаз, не снимая с коленей рук...

Прозоров позвал милиционера.

26

— Отлично, отлично, — похвалил Розыков Джаббарова. — Передайте Прозорову и Азимову от меня поздравление. Я полагаю, что теперь можно вторично допросить Аганова. Кстати, какие показания дает Гориц?

— Никаких. Утверждает, что никого не видел и никому никаких денег не давал. Когда свели с Гадаевым, стал кричать, что это шантаж.

— Что думают о нем в ОБХСС? — спросил Розыков.

— Я только что беседовал с Артемовым. Они еще не закончили ревизию, — взял Джаббаров под защиту своих коллег. — Цех огромный. Сразу не установишь, всё ли в порядке.

— Управляющий трестом в курсе?

— Да.

— Надеюсь, он не пытался взять под защиту Горица?

— Пытался, товарищ полковник, — сказал Джаббаров. — Причем, довольно энергично. Гориц, по его мнению, один из лучших работников треста.

— Странно. — Розыков посмотрел на стенные часы, посидел некоторое время молча, словно прислушивался к стуку машинки в приемной. — Поговорите с рабочими цеха. Только, пожалуйста, не медлите.

— Хорошо, товарищ полковник.

— Как чувствует себя Соломина?

— Прекрасно. Сегодня сдает последний экзамен.

— Из нее, пожалуй, выйдет неплохой следователь. Если в этом году не сможет поступить в университет, то попробуйте привлечь ее к нам. Вы уточнили, почему она очутилась у Гринберга?

— Хотела доставить его в милицию. — Джаббаров усмехнулся, проговорил тихо: — Чудачка!

— Чудачка? — прищурился Розыков. — Я бы гораздо спокойнее чувствовал себя, если бы у нас было больше таких чудаков.

— Пожалуй, — согласился Джаббаров.

Розыков отложил в сторону папку, которую держал в руках, снова посмотрел на стенные часы.

«Устал полковник, — подумал Джаббаров. — Конечно, устал. Еще бы, столько забот! Один Аганов может сна лишить. Вторую неделю водит за нос и уголовный розыск и прокуратуру. Меняется ежедневно. То отпирается, то начинает признаваться и очищать себя от грехов. То молчит часами, то разговорится — не остановишь. Только всё вокруг да около. О главном — ни слова.

— Понятые подтверждают показания Соломина? — спросил Розыков.

— Да.

— Кто производил обыск у Аганова?

— Прозоров и Батраев.

— Что думаете делать дальше?

— Искать новые улики...

— Не отделывайтесь общими словами, товарищ майор. Придумайте что-нибудь действенное. Вы не новичок в уголовном розыске.

— Простите.

— Мне кажется, вы не совсем удачно произвели обыск у Аганова. Проверьте еще раз все ходы и выходы. У него должны быть еще деньги. Возможно, есть драгоценности. Такие люди, как он, живут и с оглядкой, и с прицелом на будущее. Вы поняли меня?

— Да.

27

Розыков оказался прав. На квартире Аганова во время второго обыска была обнаружена спрятанная под половицей железная банка. В ней хранились облигации трехпроцентного займа и крупная сумма денег. Кроме того, были найдены золотые и серебряные вещи.

— Больше не станет отпираться, — сказал Дмитриев.

— Утопающий хватается за соломинку, — ответил на это Прозоров. — Мы еще немало крови попортим с этим Агановым.

— Вот увидишь, при первом же допросе у него сдадут нервишки, — рассердился на Прозорова Азимов. — Аганову — крышка.

— Если допрос поведет Розыков или Джаббаров.

— Не обязательно. Этот допрос может провести с успехом любой оперативник отдела. Аганов — в капкане. Он может только защищаться, мы же — наступаем.

— Пока только прощупываем, — уточнил Прозоров.

— Ты стал слишком осторожным, Илья Кириллович. Помнишь, с каким блеском ты закончил дело о магазинных кражах? Ты тогда наступал с самого первого шага!

— Наступление без подготовки может окончиться провалом.

— Подготовка проведена. Пора в атаку.

Прозоров внимательно посмотрел на Азимова.

— Уж не ты ли собираешься атаковать Аганова?

Азимов вспыхнул. Он действительно считал себя способным «положить» Аганова на обе лопатки.

— Ну? Что же ты? Атакуешь?

— Разве я решаю такие вопросы?

На губах Прозорова мелькнула лукавая улыбка:

— Ну-ну!

Решение Джаббарова назначить Азимова провести допрос Аганова стало известно вечером. Азимов растерялся, подумав неожиданно, что не сумеет организовать допрос, хотя до этого сам этого очень хотел.

Джаббаров рассердился, строго приказал:

— Готовьтесь к допросу, товарищ лейтенант!

Азимов попытался еще раз отказаться.

— Поручите допрос Прозорову, товарищ майор. Могу испортить всё. Честное слово, товарищ майор.

Джаббаров остыл. Он не мог долго сердиться на Азимова. Слишком многое сближало его с этим человеком. Ему хотелось, чтобы он, как и Прозоров, научился на лету схватывать то главное, что необходимо каждому работнику милиции, особенно работнику уголовного розыска, встречавшемуся чаще всех лицом к лицу с преступником.

— Тимур Назарович, ты сможешь. Вспомни прошлые дела. Вспомни, как ты трудился с Сорокиным, с Закировой, с Зафаром. В общем, засучивай рукава, — прежним дружеским тоном сказал Джаббаров. — Аганов не устоит. В этом не сомневается даже полковник.

Азимов невольно подался вперед:

— Правда?

— Полковник сказал, что ты будешь как раз тем человеком, который положит Аганова на обе лопатки.

— Ладно тебе, — перешел Азимов на «ты».

— Снова не веришь?

Азимов не ответил... Если даже сам Розыков не сомневался в его успехе, значит, все будет в порядке.

— Итак, готовьтесь к допросу, товарищ лейтенант!

Азимов вытянулся, бойко щелкнул каблуками:

— Есть, готовиться к допросу, товарищ майор!

28

Дора Михайловна поцеловала дочь, проводила до двери, попросила еще раз:

— Ты не задерживайся, пожалуйста. Иначе мы с отцом будем волноваться.

— Не задержусь, — пообещала Софочка.

— Ты к нему?

— О ком ты?

— Не притворяйся. Я по глазам вижу, что ты знаешь, о ком я говорю... Не красней, он неплохой парень, с ним не пропадешь. Только вот у него другая... вера.

— Перестань, мама! — закричала Софочка.

— Молчу, доченька, молчу, — поспешно сказала Дора Михайловна. — Тебе видней, с кем дружить. Сейчас не те времена... Отец будет расстраиваться, если узнает, что ты с ним встречаешься.

— Конечно, — скривила губы Софочка. — Еще с горя напьется. Тебе известно, чем это может кончиться. Появится в доме новый Рыжевский. Предложит мне руку и сердце.

— Софа!

— До свидания.

Софочка выскочила за дверь, быстро сбежала со второго этажа, в подъезде задержалась на секунду-другую, огляделась и не спеша вышла на улицу.

На улице было солнечно и тихо. В небольшом скверике, примыкавшем к дому, играли дети. За ними следили взрослые, в основном, старушки. Они сидели на деревянных скамейках под тенистыми деревьями, сонно щурили глаза.

Что же это, что? Неужели я действительно люблю Тимура? Я все время думаю о нем. Может, это не любовь?

Софочка остановилась, прижала сумочку к груди, словно прикрыла сердце, которое внезапно тревожно забилось.

Из переулка вышли парни и девушки. Они, по-видимому, были чем-то сильно увлечены и не обращали внимания на то, что происходило вокруг. Софочка решительно тряхнула головой, проводив их взглядом, посмотрела на окна своей квартиры и пошла по тротуару, беспечно помахивая сумочкой.

Вообще-то у Софочки не было оснований для печали. Она успешно сдала экзамены и стала студенткой ТашГУ. У нее были трудности, ну и что же? Без трудностей совсем неинтересно жить. Софочка побывала в милиции и подробно рассказала о столкновении с Гринбергом в его квартире.

Тимур нервничал, слушая ее. Очевидно, потому, что хотел поскорее расследовать дело. Может, сходить к нему в милицию? Как он встретит ее?

Позади заскрежетали тормоза остановившейся машины. Софочка оглянулась и увидела военный газик, на котором преследовала Рыжевского.

— Слава?

Солдат выпрыгнул из машины:

— Здравствуйте, Софа.

— Здравствуйте.

Софочка протянула солдату руку. Он осторожно пожал ее, показал на машину:

— Садитесь.

— Мне далеко, Слава.

— Ничего. У меня есть свободное время. Садитесь.

— Спасибо.

Несколько минут ехали молча. Софочка незаметно следила за солдатом. У него были голубые глаза, светлые, вьющиеся волосы, полные губы. Он, наверное, нравится девушкам, подумала Софочка.

— Ну как ваш знакомый? Сознался?

— Какой знакомый?

— Ну тот, за которым вы следили?

— Куда ему деваться!

— Вы отчаянная девушка, честное слово... Я не смог бы работать в милиции. Люблю поговорить. Это у меня с детства. Понимаете?

— Где находится ваша часть?

— В городе.

— Где именно?

— В городе, — снова широко улыбнулся Слава. — Подробности высылаю по почте. Черкните, может, отвечу.

— Я хочу, чтобы вы сейчас ответили.

— Больше вы ничего не хотите?

— Хочу... Есть ли в вашей части секретное оружие?

— Что-что? — Слава с такой силой нажал на тормоз, что Софочка едва не стукнулась лбом о смотровое стекло. — Зачем тебе знать, есть в нашей части секретное оружие или нет?

Софочка прищурилась:

— Мы уже на «ты»?

— Ты не ответила на мой вопрос!

— Ого! — Софочка прищурилась еще сильнее. — Не такой уж ты любитель поговорить! Значит, сможешь работать в милиции!

— Э!

Слава не нашелся, что ответить — переключил скорость и вывел машину на улицу Лахути.

Софочка попросила:

— Остановитесь вон у того здания. Я сойду.

— Милиция?

— Да.

Слава остановил машину у широких ворот, из которых в это время выходил взвод курсантов школы милиции.

— Может, вы дадите мне свой адрес?

— Мы снова на «вы»? — выпрыгнула Софочка из кабины.

— Извините, — сказал Слава.

— Вы знаете мое имя, знаете мою фамилию, зачем вам еще мой адрес? Достаточно и этих данных, чтобы найти меня. Кстати, я не работаю в милиции и не работала. Только что закончила школу и поступила в ТашГУ на юрфак.

— Спасибо, — просиял Слава.

— За что? — оторопела Софочка.

— Теперь я непременно найду вас...

«Газик» фыркнул, рванулся с места и через минуту исчез за четырехэтажным зданием школы.

Софочка поправила волосы и подошла к милиционеру, стоявшему во дворе, сразу за воротами. Милиционер привычно приложил руку к козырьку фуражки.

— Мне нужно увидеть товарища Азимова.

— Он вызывал вас?

— Нет.

— В таком случае, я ничем не могу вам помочь. — Милиционер снова приложил руку к козырьку фуражки.

— Разрешите, я позвоню товарищу Азимову.

— Пожалуйста.

— Благодарю.

Софочка позвонила по телефону, висевшему у окошечка проходной будки.

Ответил Прозоров.

— Будьте добры, пригласите Азимова, — попросила Софочка.

— Его нет.

— Не-ет? Возможно, вы скажете, когда он будет? Мне необходимо поговорить с ним. Я — Соломина.

— Соломина? Что-нибудь случилось?

— Нет-нет. Мне нужно поговорить с ним, — поспешно сказала Софочка.

— Минутку.

В трубке наступила тишина. Прозоров, вероятно, узнавал, куда ушел Тимур, или, может, решал, что ответить, если нельзя сказать, где он.

— Алло! — позвала Софочка.

Прозоров отозвался не сразу — в трубке некоторое время еще стояла тишина.

— Вы слушаете? Позвоните в Центральный райотдел милиции. Он у капитана Сорокина.

— Спасибо.

Софочка повесила трубку, молча кивнула милиционеру и вышла на улицу.

Капитан Сорокин... Это же муж Клары Евгеньевны. Как это я сразу не догадалась. Значит, Тимур вечером может быть у него? Мы можем увидеться. Интересно, что подумает Клара Евгеньевна? Она проницательна. Журналистка! Только бы Тимур пришел...

Софочка взглянула на свои ручные часики, недоуменно подняла брови: обе стрелки стояли на цифре «три». До вечера можно было сто раз умереть...

29

Софочка «не умерла». В половине седьмого она сидела за небольшим круглым столиком и не спускала глаз с Клары.

— Я уже думала, что вы забыли нас. У вас все в порядке?

— Да, Клара Евгеньевна, — улыбнулась Софочка.

— В университет поступили?

— Да.

— Поздравляю. — Клара помолчала, словно не знала, о чем говорить дальше. — Значит, ваша мечта осуществляется?

— Да.

— Вы всё продумали?

— Всё, Клара Евгеньевна, — горячо сказала Софочка. — Я обязательно буду работать в милиции. Может быть, ваш муж устроит меня к себе... в отдел?

Клара, помедлив немного, ответила:

— Он вообще-то за то, чтобы в милиции работали мужчины.

— Разве ему ничего неизвестно о Наташе Бельской? О ней до сих пор говорят в городе. Простите, Клара Евгеньевна, он, наверное, феодал?

— Кто? — не поняла Клара.

— Ваш муж.

— Ник?

Клара засмеялась. Она не представляла Николая в роли феодала.

— Скорее всего, я у него феодалка, — снова засмеялась Клара.

Софочка не поняла Клару — обиженно, по-детски, надула губы, сделала вид, что заинтересовалась ковровой дорожкой, идущей в другую комнату.

— Ник — феодал... Ах, Софа, Софа, дай бог вам такого феодала... Он считает, что тяжелую работу должны выполнять мужчины. Понимаете? Наташа Бельская — исключение.

— Я все равно не отступлюсь, — сказала Софочка. — Вы отступились бы от своей мечты?

— Нет.

— Выступая у нас в школе, вы защищали тех, кто упорно идет к своей цели. Разве что-нибудь изменилось с тех пор?

— Простите, я не хотела вас обидеть, — прикоснулась Клара к руке Софочки. — Я верю в вас и желаю вам добра. Николай, конечно, поможет вам. Сейчас просто не время говорить об этом. А через пять лет, возможно, вам уже не нужна будет его помощь.

— О чем вы? — с удивлением спросила Софочка.

— Вы не догадываетесь? Пять лет — срок немалый. Вы можете за это время выйти замуж. Муж окажется противником вашей мечты. Не смотрите на меня так осуждающе.

Софочка уверенно сказала:

— Я выйду замуж только за работника милиции!

— Вы — наивная девочка, Софа. Нельзя заранее загадывать, кем будет ваш муж. Может быть, вам понравится летчик или рабочий? Возможно, вы полюбите журналиста или ученого?

«Клара Евгеньевна все-таки в чем-то была права. Пять лет, действительно, большой срок, — вздохнула Софочка. — За это время все может произойти».

— Нет-нет, я выйду замуж только за работника милиции! — сжала кулачки Софочка.

Клара решила испытать Софочку.

— Впрочем, помощь Николая вам, вероятно, не потребуется, потому что вам поможет Тимур.

— Тимур? — у Софочки остановилось сердце. — Почему?

— Вы снова не догадываетесь?

— Клара Евгеньевна!

— Он может стать за это время начальником.

Софочка нервно засмеялась:

— Что же из этого? Я для него ничего не значу.

— Так уж прямо ничего не значите?! — воскликнула Клара. — Он считает, что вы решительная и красивая девушка.

— Правда, Клара Евгеньевна?

— Правда.

Зазвенел телефон.

Клара встала, подошла к письменному столу, сняла трубку.

Звонил Николай.

— Скучаешь?

— Нет.

— У тебя гости?

— Как ты догадался?

— Профессиональное чутье, — привычной фразой отделался Николай. — Софа?

— Да.

— Чудесно. Ты не отпускай ее. Я приеду с Тимуром.

— Он у тебя?

— Вышел. Вообще, в отделе. Целую.

Клара, дружески улыбнувшись Софочке, спросила, словно не прерывала с ней разговора:

— Он вам небезразличен?

Софочка покраснела.

— Тимур? Небезразличен, — даже с некоторым вызовом сказала Софочка. — Только у нас с ним, наверное, ничего не получится. Мы разные люди. Во всяком случае, он так думает.

— Подождите, ну что вы!

Клара попыталась вложить в эту фразу уверенность, однако сама не была уверена в том, что сказала.

Софочка встала:

— Я пойду, Клара Евгеньевна.

— Нет-нет, — Клара тоже встала. — Я не отпущу вас. Сейчас приедет мой муж. Мы с вами почаевничаем. Он обидится, если вы уйдете.

— Мне надо.

С Софочкой что-то произошло. С мужем Клары Евгеньевны приедет Тимур. Она нисколько не сомневалась в этом. Ей стало страшно оттого, что он приедет. Это мог быть конец ее надежде.

Клара взяла Софочку за руку:

— Останьтесь!

Софочка сказала еще раз:

— Я пойду!

Она все-таки ушла.

Минут через пятнадцать приехали Тимур и Николай. Николай понял по лицу Клары, что гостьи уже нет и, осуждающе покачав головой, жестом пригласил Тимура сесть в кресло.

Клара пошла на кухню готовить ужин.

30

Тимур сказал:

— Я не отступлюсь, сделаю все, чтобы разоблачить Аганова. Это прожженный рецидивист, и он должен получить по заслугам. Но дело не в этом: имею ли я право вести этот допрос?

Николай не понял:

— Объясни!

— Я недавно работаю у Розыкова, сами знаете. Мне неудобно перед Джаббаровым и Прозоровым. Что они подумают? Джаббаров, конечно, доказывал, что этот допрос должен провести я.

— Доказал, — согласился Николай.

— Вот видите! — подался вперед Тимур. — Прозоров вообще готов совершить для меня всё. Он ни за что бы не упустил этот допрос, если бы его поручили не мне. Джаббаров мой земляк, он из Янгишахара. Считает, что неудобно зажимать инициативу земляка. Правильно? Пойдут ненужные разговоры. — Тимур вздохнул. — Николай Аркадьевич, скажите, как мне быть?

Николай усмехнулся:

— Прозоров, судя по всему, очень расположен к тебе. Джаббаров — твой начальник, к тому же — земляк. Я — твой крестный отец... Значит, ты решишь, что я не смогу по-настоящему оценить тебя. — Николай помолчал, глядя на Тимура, дружески посоветовал: — Не думай, что Джаббаров и Прозоров доверяют тебе этот допрос, потому что ты нравишься им. Дело в другом: они верят в тебя!

— Да?

— Конечно, — сказал Николай. — Ты сумеешь провести этот допрос так, что Аганов сдастся. Ты у нас не новичок. Главное, тщательно проанализируй все, что у тебя есть, еще и еще раз обдумай каждый шаг и действуй!

— Так?

— Кстати, ты знаком с прошлым Аганова?

— В общих чертах.

— Узнай о нем всё, что можешь. Это облегчит твою задачу. Аганов трижды отбывал наказание за мошенничество, — сказал Николай. — Он хорошо знает законы и будет яростно защищаться. Я несколько раз встречался с ним. Испытал на себе его волчьи повадки.

— Больше не встретитесь.

Они сидели на диване в столовой. Клара, поужинав, ушла к себе в комнату. Ей нужно было завтра утром сдать в редакцию очерк.

Шел двенадцатый час. С улицы доносился затухающий шум города. В верхних рамках окон виднелись слабые звезды. На тумбочке, в углу, тихо шелестел вентилятор.

— Сейчас все зависит от тебя, — сказал Николай. — Ты должен провести этот допрос так, чтобы Аганов, наконец, понял, что у него остался только один путь в жизни — честный!

— Ясно!

— Ты сумеешь сделать это, — убежденно произнес Николай. — Кстати, как это удалось Соломиной свалить Гринберга?

— Он пытался закрыть ее в спальню и убежать. Финал, как говорится, вполне закономерен. Она в самом деле могла проломить череп преступнику. Не забывайте, он, кроме всего прочего, еще лысый донжуан.

— Ты думаешь, что он мог надругаться над ней?

— Разве вы не думаете так? — Тимур встал, поднял руку, взглянул на часы. — Ого! Кажется, пора!

Николай тоже встал.

— Может быть, останешься у нас?

— Спасибо. — Тимур кивнул в сторону комнаты Клары. — О ком она пишет?

— Не знаю.

— Так я вам и поверил! — сказал Тимур. — Напомните ей об Андрее. Она обещала опубликовать в своей газете его стихи. У него хорошие стихи. Напомните.

— Сам сделай это.

— Сейчас?

— Да.

— Нет. Творческий процесс сложен и хрупок. Его нельзя нарушать. Вы напомните. До свидания.

Тимур ушел.

31

Андрей обрадованно встал, увидев входившего в палату Тимура, шагнул навстречу.

— Здравствуй, дорогой. Что это тебя не видно? Неужели все еще возишься со своими мошенниками?

Тимур обнял Андрея.

— Здравствуй, Андрюха... К сожалению, вожусь. Как ты? У тебя уже все в порядке?

— В порядке, — заверил Андрей. — Завтра выписываюсь. Не дождусь. Ад! Чем так жить, лучше...

— Не согласен, — не дал договорить Тимур.

— Не согласен, — повторил Андрей. — Ты вообще был когда-нибудь с чем-нибудь согласен? У тебя вечно тысячи возражений. В одном только мы сошлись с тобой — приняли решение, удовлетворившее обоих. Правда, это было слишком давно.

— Что ты имеешь в виду?

— Не догадываешься?

— Нет.

— Пошли работать в милицию. — Андрей улыбнулся. — Впрочем, это было и не так уж давно.

Тимур вынул из-под халата пакет с фруктами, осторожно положил на тумбочку.

— Ты что? — удивился Андрей. — Не понял меня? Я завтра выписываюсь. У меня тут всякой всячины... Забирай обратно.

— Как это забирай? Так не бывает. Больным нужны витамины. Наполняй себя разными А Б В Г Д и так далее.

— Тоже мне врач! — засмеялся Андрей. — Ладно, приму твои А Б В Г Д, только с условием... Стихи будешь слушать? Честно!

— Конечно!

Стихи Андрея волновали Тимура, заставляли то радоваться, то грустить... Что-то необыкновенно чистое и светлое каждый раз наполняло душу, когда звучал взволнованный голос Андрея:

Андрей взял с тумбочки блокнот.

— Ты слышал о гибели начальника уголовного розыска города Нукуса Джумы Таджиева?

— Нет.

— Серьезно? Плохо, — сделал вывод Андрей. — Полистай подшивку «На посту». В газете есть статья... Его убил один гад, из ружья, понимаешь? Пьяный. Остались дети, жена, мать...

— Ты написал о нем?

— Я посвятил ему стихи.

Андрей развернул блокнот, однако не посмотрел в него, стал читать на память.

Он в этот день цветы дарил

Друзьям своей семьи большой.

Он в этот день гулял с женой

По берегу Амударьи.

Жена сплела ему венок

Из трав,

Напоенных росой,

Густой и терпкой, как вино.

Потом,

Когда беда пришла,

Когда качнулся шар земной,

Она иной венок сплела

Судьбы

Совсем-совсем иной...

Андрей умолк, перевел взгляд на Тимура, спросил, должно быть, только для того, чтобы немного самому успокоиться:

— Ну как?

— Читай дальше, — попросил Тимур.

— Понимаешь, я еще не все сделал. Вернее, не соединил. Это пока разрозненные картины. Возможно, главы — не знаю.

— Читай!

— Дело вообще-то было так, — Андрей не обратил внимания на просьбу Тимура, продолжал рассказывать. — Преступник убил соседа прямо в квартире, затем прибежал домой, стал издеваться над сыном и женой... Таджиев прибыл на место происшествия поздно вечером, не один, конечно, с оперативниками... Домой не вернулся. Пуля поразила в сердце.

— Ну?

— Посмотри «На посту», не поленись... Я слетаю в Нукус, если выкрою свободный день, схожу на могилу Таджиева. Может быть, его жене надо помочь.

— Читай!

Андрей перевернул несколько страниц, задумчиво посмотрел перед собой...

Он в этот день смеялся.

Пел.

Он в этот день мечтал.

Любил.

Он был.

Вы понимаете?

Он бы-ыл!

— Ты что? Читай!

Андрей, словно не слышал просьбу Тимура. Может, забыл слова или их еще не было. Он неожиданно захлопнул блокнот, произнес с горечью:

— Не могу. Возможно, стихи неважные. Впрочем, не в этом дело, понимаешь: вижу Таджиева. Слышу его голос. Он мог жить. Бороться. Учти, я написал это не потому, что сам получил пулю. Мы не должны молчать. Мы всеми способами должны бороться против этой мрази, Тимур!

— Андрей, ты знаешь, что мне доверили допрос Аганова. — Тимур чувствовал сегодня себя уверенней: позади были напряженные часы подготовки к встрече с Агановым. Немалую роль играли в этом и беседы с товарищами, в первую очередь с Сорокиным.

— Поздравляю, Тимур. Большое дело тебе доверили... Справишься. Как там Лита?

— Как? — Тимуру было тяжело говорить о сестре Андрея. Видел: уже ничего не изменишь. Лита предпочла Балова. Ее уже, пожалуй, ничем не отлучишь от него. Собственно, и нужно ли отлучать? — Как? Хорошо!

— Хорошо, — не сразу повторил Андрей. — С ним встречается?

— Избавь меня, пожалуйста, от такого допроса, — взмолился Тимур. — Не до этого мне сейчас.

— Ты любишь ее?

— Ну вот!

Тимур не знал, что ответить. Сказать, что любит, пожалуй, будет чересчур, ответить, что не любит, тоже будет неверно. Конечно, он неравнодушен к этой взбалмошной девчонке, переживал, когда стало известно, что Балов встречался с Красовым. Разве он не рисковал, тайно следя за ней?

Может, все это и было любовью? Если же это было что-то другое, то что именно? Кто ответит на такой вопрос? Никто! Ясно — никто. Нельзя же об этом говорить вслух. Вообще, о любви не говорят: зачем? Она, как свет, живет в душе.

— Значит, не любишь?

— Что с тобой, Андрюха?

— Молчу, Тимур, молчу. — Андрей взволнованно перелистал блокнот, хотя в этом не было необходимости, посмотрел в окно, за которым маячили подъемные краны. Он, по-видимому, сожалел о том, что затеял разговор о Лите. — Ладно. Иди. Встретимся завтра.

— Ты обиделся?

— Нет... Пойми, она у меня одна!.. Всё-всё! Мы еще потолкуем с тобой. У нас еще будет время. Иди. Готовься к бою. Я верю: ты выиграешь его. Джаббаров правильно сделал, что поручил этот бой тебе.

32

Внешне Азимов казался спокойным, даже равнодушным, однако внутри у него все напряглось до предела. Казалось, тронь грубым словом — взорвется, не выдержит напряжения.

Ввели Золотова-Аганова.

— Садитесь, Виктор Александрович.

— Благодарю вас.

— Как вы себя чувствуете?

— Скверно.

— Почему?

— Устал.

— Устали?

— Устал, Тимур Назарович.

Золотов-Аганов тяжело вздохнул, медленно опустился на стул, стоявший у приставного столика, пригладил обеими руками волосы.

Азимов машинально потрогал усы... Что готовил ему этот поединок? Друзья верили в его успех. Собственно, он тоже верил в свой успех. Иначе и не согласился бы проводить этот допрос.

— Значит, устали, Виктор Александрович?

— Устал, Тимур Назарович, — повторил Золотов-Аганов. — Не для меня этот спектакль. Поймите: я уже немолод.

— Нам необходимо установить истину.

Золотов-Аганов махнул рукой:

— Задавайте вопросы.

Азимов выдвинул средний ящик письменного стола и начал рыться в бумагах, чтобы как-то унять волнение. Неужели Аганов не выдержал — решил сознаться? Может, ему стало известно о повторном обыске?

Золотов-Аганов сидел, откинув назад голову. Он заметно похудел и осунулся за эти дни. Заключение, хотя и предварительное, не приносило радости.

— Вы еще долго будете копаться в столе?

— Извините, — Азимов поднял голову, смущенно улыбнулся. — Искал одну фотокарточку. Наверное, забыл дома. Итак, признаете ли вы себя виновным?

— В чем?

Золотова-Аганова, по-видимому, занимал этот допрос. Во всяком случае, в его глазах было что-то похожее на любопытство. Это Азимов заметил сразу, как только перестал рыться в столе.

— Вы не знаете, в чем мы обвиняем вас?

— Представьте.

— В мошенничестве.

— В мошенничестве... Не тревожьтесь, Тимур Назарович, я уже говорил об этом с вашими товарищами. Поинтересуйтесь. Я полагаю, что они поделятся с вами моей информацией.

— Уже поделились, — сказал Азимов. — Вы все отрицали.

— В самом деле? — удивился Золотов-Аганов. — Простите великодушно. Память начала сдавать, очевидно, старею. В общем, давайте вопрос о виновности пока оставим открытым.

— Ну что ж, — Азимов настроился на тон Золотова-Аганова, хотя ему и нелегко было сделать это. — Вы знаете Соломина?

— Встречались.

— Где?

— Здесь.

— Он давал вам деньги?

— Мне?

— Да.

— Если можно, то отложите, пожалуйста, также и этот вопрос.

— Хорошо, — снова согласился Азимов. — Когда вы были у Данова и Петровского? Я надеюсь, вам известны эти фамилии?

— Вы говорите о тех приятных пожилых людях, которых я видел в кабинете у вашего симпатичного начальника? Или, может быть, вы имеете в виду других людей? Пожалуйста...

— Я понял вас, не утруждайте себя. Вы хотите, чтобы я тоже пока не спрашивал о них?

— Браво! Вы очень проницательны!

— Спасибо. На какой же вопрос вы ответите немедленно?

— Знаете что, Тимур Назарович, катитесь вы к чертовой бабушке со всеми своими вопросами!

Азимов наклонился над столом, долго молчал, даже не пытаясь скрыть своего удовлетворения. Нервозность Золотова-Аганова, как ни странно, произвела на него хорошее впечатление. Он понял, что главарь выдыхается и что допрос удается, поэтому с новой силой продолжил наступление.

— Какую роль в вашей компании играл Гринберг?

Золотов-Аганов отвернулся, по-видимому, не хотел отвечать вообще или устыдился своей минутной слабости.

Азимов повторил вопрос.

— Я не знаю никакого Гринберга, — после продолжительной паузы ответил Золотов-Аганов.

— Не знаете человека, который расчищал для вас дорогу?

— Не знаю.

— Значит, вы сами расчищали себе дорогу — подготавливали людей, которые могли дать вам порядочную сумму денег?

— Не ловите меня на слове.

— Хотите правду?

— Слушаю.

— Вы боитесь.

— Вас?

— Меня. Моих коллег. Своих друзей и знакомых. Себя. Вы боитесь всех, кто вас окружает. Кто вольно или невольно связал с вами свою судьбу. Мне искренне жаль вас. Честное слово.

— Пожалел волк кобылу, — криво усмехнулся Золотов-Аганов.

— Напрасно иронизируете. Мне действительно искренне жаль вас. Вы умный энергичный человек. У вас когда-то были добрые увлечения. Признаться, мне не совсем удобно снимать с вас допрос. Говорить вам, что такое хорошо и что такое плохо.

— Хватит.

— Не нравится?

— Не нравится, — признался Золотов-Аганов.

Он с прежней снисходительностью смотрел на Азимова, однако в его глазах уже не было прежней уверенности.

Видно, Азимов сумел все-таки затронуть в нем какие-то неведомые для него струны.

— Не нравится, — повторил Азимов. — Вы действовали, мягко говоря, смело. Откуда у вас это, скажите?

— Тимур Назарович, сколько можно толочь воду в ступе?

Золотов-Аганов порылся в карманах, вытащил носовой платок, вытер вспотевший лоб, потянулся к стакану с водой.

Азимов положил руки на стол, легко откинулся на спинку стула: лед все-таки тронулся.

— Итак?

— Я думаю, что вы слишком спешите, Тимур Назарович. Не лучше ли нам поговорить о чем-нибудь другом? Например, о вас... Между прочим, сколько вам лет? Если не секрет, разумеется.

— Двадцать пять.

— Двадцать пять! — воскликнул Золотов-Аганов. — Неужели вам двадцать пять лет? Я считал, что вам еще нет семнадцати. Значит, вы уже совершеннолетний. Наверное, имеете офицерское звание?

— Да, имею. Лейтенант.

— Лейтенант? Смотри! Похвально. Весьма похвально. Усы. Свои или нет? Реквизит?

— Свои.

— Рад... Я, видите ли, полагал, что вы еще младенец. Касым Гулямович заболел?

— Здоров.

— Так... Простите, Тимур Назарович, простите, — склонил голову Золотов-Аганов. — Вы, оказывается, уже свободно можете заменять опытных криминалистов. В таком случае, это меняет положение. Я поступаю в ваше полное распоряжение. Делайте со мной, что хотите. Кстати, разрешите закурить?

— Курите.

Азимов не курил, однако всегда в столе держал папиросы или сигареты, заботясь не столько о друзьях, томящихся без курева, сколько о посетителях, попадающих к нему в кабинет не по собственному желанию.

Золотов-Аганов неторопливо закурил и долго молча тянул ароматный дымок. Какие мысли волновали его в это время? Азимов многое бы отдал, чтобы получить ответ на этот вопрос. Он вчера после свидания с Романовым ездил к жене Аганова. Это была старая забитая женщина. Она с неохотой приняла его. Собственно, того разговора, о котором мечтал Азимов, не получилось. Это был скорее короткий сухой диалог. Правда, из него можно было извлечь кое-что для разоблачения Аганова.

Азимов спросил жену Аганова:

— Вы давно живете с Виктором Александровичем?

— Давно. Двадцать лет, — ответила женщина.

— Когда вы узнали, что он преступник?

— Почти сразу после свадьбы.

— Вы не пытались уйти от него?

— Пыталась. Даже уходила. Потом возвращалась.

— Почему?

— Не знаю. Наверное, любила.

— Он тоже вас любил?

— Нет. Он любил деньги.

— Что вы думаете делать?

— Я? — Женщина устало пожала плечами. — Буду ждать. Вы ненадолго посадите его? Хотя это не имеет значения. Я все равно буду ждать. Это как алкоголизм. Не вылечишься.

Значит, Аганов любил деньги и только деньги. Эта страсть наверняка поможет сдвинуть дело с мертвой точки, решил Азимов. Во всяком случае, Аганов не останется равнодушным, узнав, что деньги и драгоценности, которые он хранил в тайнике, обнаружены.

— Итак?

Золотов-Аганов вдавил окурок в пепельницу, с улыбкой взглянул на Азимова и просто, как другу, сказал:

— Спрашивай.

Азимов повременил немного, словно проверял, был ли с ним искренен Аганов, потом продолжил допрос с еще большим натиском, убежденный в том, что Аганов до поры до времени по-прежнему будет все отрицать, пока не увидит, что игра проиграна.

— Признаете ли вы себя виновным?

— Нет.

— Знаете ли вы Соломина?

— Нет.

— Может, все-таки знаете?

— Нет.

— Встречались ли вы с Дановым?

— Нет.

— Встречались ли с Петровским?

— Нет.

— Встречались ли с Горицем?

— Нет.

— Знаете ли вы Гринберга?

— Нет.

— Знаете ли вы Соломина?

— Нет.

— Предлагал ли вам деньги Данов?

— Нет.

— Петровский?

— Нет.

— Гориц?

— Нет.

— Не хотите ли вы видеть однодельцев?

— Нет.

Задавая вопросы, Азимов незаметно для Золотова-Аганова вытащил из-под стола железную банку с деньгами и облигациями, найденную у него во время второго обыска, и, прикрытую газетой, поставил на стол.

Золотов-Аганов обратил внимание на газету немного позже. Он понял, что под ней находится какой-то изобличающий его предмет.

— Я не ослышался: вы не хотите видеть своих однодельцев?

— Нет.

— Значит, они у вас есть?

— Нет.

— Вы противоречите сами себе.

— Нет.

— Сколько денег обещал вам Соломин?

— Я не знаю, о ком вы говорите.

— Знаете.

— Не знаю.

— Вы знаете Данова и Петровского!

— Не знаю.

— Вы знаете Горица!

— Не знаю.

— Эти люди вручали вам деньги.

— Не знаю.

— Знаете... Данов вручил вам пять тысяч, Петровский — тоже пять тысяч. Гориц оказался щедрее — он дал вам тридцать тысяч... Ну?

— Не знаю.

— Соломин принес вам шесть тысяч. Правда, его деньги вам не удалось реализовать. Это, очевидно, до сих пор тревожит вас? Шесть тысяч все-таки на улице не валяются.

Золотов-Аганов снова сорвался:

— Чего вы от меня хотите? Я ничего не знаю и не хочу знать! Я живу, как все: никого не граблю и не убиваю! Вы делали у меня обыск? Делали? Что нашли? Ши-иш!

Азимов ждал этой минуты, ждал терпеливо, сдерживая себя, стараясь вести допрос так, чтобы Золотов-Аганов сам заговорил об обыске. Это была та минута, которая поворачивала допрос на сто восемьдесят градусов.

— Правильно, во время первого обыска мы ничего не нашли, зато во время второго — натолкнулись вот на это. — Азимов снял газету с банки. — Узнаете?

— Нет!.. А-а-а-а-а! — Кажущиеся сонными глаза Золотова-Аганова мгновенно расширились. — Нашли? Нашли! Думаешь, теперь сдамся? Не сдамся! Нет! Это мои деньги! Мои! Нажил! Сам! Вот этими руками! Понимаешь, сам!!! Сам! Са-ам! Са-а-а-ам!

Азимов положил ладонь на банку:

— Сколько вы получаете в месяц?

— Это не ваше дело. Я копил, слышите? Недосыпал. Недоедал. Соседи подтвердят. Жена подтвердит. На одном хлебе сидел. — Золотов-Аганов схватил ворот рубахи, рванул со всей силы, на пол, как горох, посыпались пуговицы. — Душно! Воды! Во-оды!

— Пожалуйста... Соседи уже подтвердили. Жена — тоже, — сказал Азимов. — Хотите знать, что они думают о вас?

— Не надо. Дайте бумагу и ручку.

— Прошу.

— Уберите. Не могу писать. Пишите сами. Пишите, пишите. Пока не передумал. Очевидно, я что-то упустил. Очевидно. Не знаю.

— Вы не знаете, что упустили?

— Пишите.

— Вы упустили, Аганов, то, что мы называем жизнью. Не улыбайтесь. Решив пожить за счет других, вы поставили себя вне общества, если хотите — даже вне времени. Вам казалось, что вы правильно поступаете. Один вы, понимаете? Всё — мимо. Мимо ваши родные — отец, мать, ваши дети. Финал, как говорится, не блестящ — решетка.

— Пишите.

33

Розыков после работы прилег отдохнуть. Взглянув на жену, приоткрывшую дверь спальни, улыбнулся, хотя на душе было неспокойно — сегодня на одной из центральных улиц города был ограблен магазин. Прибывшие на место преступления оперативники пока, к сожалению, не напали на след.

— У тебя неприятности?

— Что ты, Гульчехра, что ты, дорогая, — снова улыбнулся Розыков. — У меня всё в порядке.

Гульчехра оглянулась, прикрыла дверь, приложила палец к губам.

— К тебе пришла одна... девушка. Ты выслушай ее внимательно. Для нее это необходимо. Понимаешь?

— Нет.

— Прошу тебя, прежде чем отказать, взвесь основательно всё. Ты не погрешишь, если в чем-то переступишь черту закона... Иди.

— Что случилось?

— Иди-иди. Узнаешь... Причешись, пожалуйста. Посмотри на кого ты похож.

Розыков, надев китель, вышел в гостиную.

Девушка сидела в кресле, у газетного столика. Она сразу встала, смущенно посмотрела на Розыкова, по-видимому, машинально провела ладонью по густым черным волосам, падающим на покатые плечи. Ей было не больше шестнадцати лет. По виду, во всяком случае, не больше.

— Якуб Розыкович.

— Халима.

— Прошу вас, садитесь.

— Благодарю.

Она села в кресло, как-то неестественно повела плечом, будто неожиданно почувствовала боль. Розыков сделал вид, что не заметил этого — сел в кресло, стоявшее напротив.

— Я слушаю вас.

— Не знаю... Только вы, пожалуйста, поймите меня правильно... Я долго думала об этом. Не сразу решилась прийти к вам... Я хочу работать у вас...

— У меня?

— Ну... в уголовном розыске.

— А-а-а!

Розыков с трудом сдержал улыбку. Он думал, что девушка пришла к нему, чтобы похлопотать о каком-нибудь знакомом, оказавшемся в беде. Даже внутренне где-то был готов к такому разговору и заранее знал, что ответит. Однако ему и в голову не приходила мысль, что девушка может обратиться с подобной просьбой. В уголовном розыске работали сильные люди, которые могли в любое время вступить в единоборство с преступниками и хулиганами. Собственно, ей еще нужно было учиться и учиться, да и подрасти не мешало бы.

Что это со мною? Может, старею? Не я ли еще недавно предлагал Джаббарову присмотреться к Соломиной и взять ее в уголовный розыск после окончания университета?

Розыков смущенно улыбнулся.

— Вы не беспокойтесь. Я не подведу вас.

Халима будто прочитала его мысли и сказала то, что нужно было сказать. Розыков снова посмотрел на нее, подумав, что она упряма и, пожалуй, добьется своего.

— Сколько вам лет?

— Семнадцать.

— Вы слишком молоды для нашей работы... Поймите меня тоже правильно, — поспешно проговорил Розыков, видя, как разом помрачнело лицо Халимы. — У нас вам будет тяжело. Вы же только что со школьной скамьи! Куда вы спешите?

— Как... это... куда?

Розыкову не нужно было задавать этот вопрос. На этот раз она не сумела сдержать себя.

— Не сердитесь, Халимахон.

— Я не сержусь, Якуб Розыкович, что вы! — воскликнула девушка. — Могу ли я сердиться на вас? Вы не сердитесь на меня. Ладно? Я все равно добьюсь своего. Не думайте, что я начиталась приключенческих книг. Меня потрясла гибель Наташи Бельской. Вы работали с ней, правда? Я хочу заменить ее. Неужели это плохо, Якуб Розыкович?

— Вы все-таки еще слишком молоды!

— Ну что вы говорите, — подалась вперед Халима. — Разве дело в возрасте? Гайдар командовал полком, когда ему было шестнадцать лет. Эйнштейн открыл теорию относительности, когда ему было двадцать два года. Македонский создал огромную империю, когда ему было тридцать лет... Боже мой, почему вы не хотите понять меня? Почему, Якуб Розыкович? Не обращайте внимания на мой возраст. Не обращайте, пожалуйста... Дело совсем в другом!

— Ну-ну!

Глаза Халимы заблестели от пока не пролитых слез. Розыков поднялся и отошел к окну, чтобы дать Халиме собраться с духом. По-видимому, она действительно не отступится, пока не добьется своего. Собственно, что он терял, принимая ее в уголовный розыск? В конце концов, с нею можно было расстаться, если она не оправдает надежд. В отделении Джаббарова сейчас как раз не было секретаря.

— Где вы живете?

— У матери Наташи Бельской, — сказала Халима.

— У Степаниды Александровны? Вы давно знаете ее?

— Вообще-то давно. Правда, познакомились только позавчера. Раньше знала заочно. Простите, она просила кланяться вам и вашей жене. Еще просила передать вот это. — Халима вытащила из сумки поллитровую стеклянную банку с вареньем, поставила на столик перед креслом, за которым сидел Розыков. — Возьмите.

— Спасибо, — сказал Розыков. — У нее всё в порядке?

— Да.

— Что вы делаете завтра?

— Ничего. Может, пойду в музей. Говорят, в нем есть полотна художников восемнадцатого века.

Розыкова чем-то насторожил ответ Халимы, и он спросил, глядя в ее открытые глаза:

— Разве вы еще не были в нем?

— Я недавно приехала в Ташкент.

— Даже так? Откуда?

— Из Самарканда.

— Простите. Степанида Александровна, насколько мне известно, никогда не бывала в Самарканде. Как вы узнали о ней?

— Ну что вы! — удивленно произнесла Халима. — Я же вам сказала, что хочу заменить Наташу Бельскую. Вы возьмете меня, ладно?

— Да-да!

Розыков ответил утвердительно скорее всего машинально, думая в это время о Степаниде Александровне.

Халима вскочила с кресла, схватила Розыкова за руки.

— Якуб Розыкович, большое вам спасибо! Вы даже не представляете, что делаете для меня! Я никогда не забуду это. Никогда!

— Ну-ну! Успокойтесь!

Вошла Гульчехра.

— Я не помешала вам?

— Что ты, дорогая.

Халима смутилась. Может, оттого, что стояла рядом с Розыковым и все еще держала его за руки. Гульчехра улыбнулась ей доброй, приветливой улыбкой.

— Я пойду. Ладно?

— Что ты, милая, — сказала Гульчехра. Она подвела Халиму к креслу, усадила ее снова. — Сейчас будем пить чай.

— Гульчехра-апа, что вы! Я пойду!

— Ну-ну!

Гульчехра произнесла это так, как произносил муж, правда, в ее голосе было больше сердечности и теплоты, и Халима осталась.

34

Был теплый августовский полдень. Над городом висела пелена пыли, пропитанная дымом и гарью. Между двумя подъемными кранами, маячившими впереди, бледнело одинокое облако. Где-то, по-видимому, на Урде, надсадно ревел трактор. На площади ярко вспыхивали огни электросварки.

— Досталось городу, — сказал Джаббаров.

— Досталось, — не сразу отозвался Прозоров.

Азимов промолчал.

Они шли по улице Лахути, по бывшей улице Лахути — теперь это была строительная площадка.

— Какой будет она через несколько лет?

— Красивой, Касым Гулямович. — Прозоров закурил, обошел рухнувшую стену, повернулся в сторону площади, на которой возвышалось огромное административное здание, похожее на океанский корабль. — Видишь?

— Здание?

— Да... Это будущее улицы. Впрочем, не только улицы — всего города. Мы воздвигнем на месте старых лачуг высокие современные дома, для которых не будет страшна никакая подземная буря. Этот день недалек. Я уже ясно вижу его контуры. Нет, честное слово, Касым Гулямович. Ты напрасно улыбаешься.

— Я не улыбаюсь, Илья Кириллович, — сказал Джаббаров. — Просто по-хорошему завидую тебе.

— Завидуешь?

— Я как-то не нахожу времени, чтобы подумать о будущем города. Тебе бы встретиться с моей Каримой. Она сейчас работает в «Главташкентстрое» и занимается проектами. Город, по ее мнению, станет одним из самых красивых городов мира.

— Молодец! — воскликнул Прозоров.

У трамвайной линии, выбежавшей из Первомайской улицы, они остановились. Азимов взглянул на Прозорова и Джаббарова.

— Мне сюда. До свидания.

— До свидания, — сказал Прозоров.

— Подожди, — попросил Джаббаров. — Я сегодня познакомился с одним интересным постановлением. Отныне из милицейского лексикона изымаются слова «оперуполномоченный», «старший оперуполномоченный», «участковый уполномоченный» и вводятся слова «инспектор», «старший инспектор», «участковый инспектор». Ясно?

— Ясно, — козырнул Азимов.

— Ясно, — вытянулся Прозоров.

— Кстати, разрешите сообщить вам еще одну приятную новость, — чуть-чуть прищурился Джаббаров. — С завтрашнего дня в нашем отделении будет работать Халима Нурманова.

— Халима Нурманова? — переспросил Азимов. — Кто такая?

— Молодая и красивая, — помедлил с ответом Джаббаров.

— Плохо, — сделал вывод Азимов. — Не будет из нее толка. Я бы брал в милицию только некрасивых.

— Ты противоречишь себе, инспектор Азимов, — улыбнулся Прозоров. — Вспомни, как ты расхваливал Бельскую.

— Бельская не в счет, — сказал Азимов.

— Старший инспектор Прозоров, ты, кажется, тоже в свое время не одобрял решения Розыкова принять в уголовный розыск Башорат Закирову, — напомнил Джаббаров.

— Неужели? — изумился Прозоров. — По-моему, ты что-то путаешь. Я как раз был «за».

Джаббаров улыбчиво переглянулся с Прозоровым, потом хлопнул по плечу Азимова, залюбовавшегося проходившей мимо вереницей малышей, наконец, сообщил еще одну новость:

— Вчера закончился суд.

Прозоров и Азимов одновременно посмотрели на него.

— Никого не оправдали? — поинтересовался Азимов.

— Нет.

Джаббаров назвал сроки, на которые были осуждены Аганов, Гадаев, Гроссман, Халилов и Гринберг.

— Аганову нужно было дать больше, — сказал Прозоров.

— Правильно, — согласился Азимов.

— Ничего, — сказал Джаббаров. — Это тоже немалый срок. Я думаю, что его хватит для того, чтобы переоценить ценности.

Азимов воспользовался моментом, чтобы получить ответ на давно волновавший его вопрос:

— Объясните, пожалуйста, почему Гроссман и Гадаев не сразу повезли Соломина к Халилову? Какая необходимость была в автопробеге, который они устроили? Может быть, хотели взять деньги в другом месте, у мечети или у железнодорожного парка?

— По-моему, мы должны принять за основу показания Аганова, — воспользовался Прозоров молчанием Джаббарова.

— Он сказал, что автопробег понадобился для того, чтобы испытать характер Соломина, — понял Азимов, о каком показании Аганова говорил Прозоров. — Это неубедительный аргумент, Илья Кириллович.

— Касым Гулямович, ты тоже так считаешь? — посмотрел Прозоров на Джаббарова.

— Я считаю, что они струсили, — ответил Джаббаров. — Это и вызвало очередную их ошибку. Нам было бы гораздо труднее изобличить их, если бы Соломин отдал деньги в машине.

— Ты полагаешь, что они могли свалить все на Соломина? Скажем, посоветовать ему положить деньги на сиденье, потом заявить нам, что он сделал это умышленно. Так?

— Так. — Джаббаров проследил за левой рукой Азимова, откидывающей назад волосы, поинтересовался в свою очередь: — Ты докладывал о двух парнях, пытавшихся запугать Соломина, когда начинался суд. Помнится, у тебя было желание выяснить, что заставило их проявить такое внимание к Соломину... Выяснил?

— Да. Подвыпили как следует, вот и возник повышенный интерес к Соломину. Марат Есиков — студент пединститута, Садык Гулямов — студент политехнического института. У здания суда оказались случайно. Сейчас раскаиваются.

— Раскаиваются. Вы слышите, старший инспектор Прозоров, эти невинные мальчики, оказывается, раскаиваются? Возможно, даже думают извиниться перед Соломиным? — Джаббаров снова посмотрел на Азимова. — Пригласите их в отдел. Завтра, в четыре часа.

— Есть, товарищ майор!

Они не разошлись, а пошли вместе дальше.

В сквере, в кафе «Снежок», выпили по стакану холодного коктейля, разыскали на главной аллее свободную скамейку, сели и долго сидели молча, прислушиваясь к неумолчным звукам большого города.

1970 г.