В этот день — от близких в дальней дали —
Боль разлуки выдержать я смог,
Потому что дал мне Деткин Алик
Мужества и дружества урок.
Он, найдя к спасенью верный путь,
Победил злодейство,
мрак
и жуть!
— Да здравствует Алик! — воскликнула мать Принца.
Это была женщина лет тридцати пяти… Она не выглядела королевой, хотя сын ее назывался Принцем. Но, как я сразу понял по ее возгласу, была замечательным человеком!
Словно желая утвердить меня в этом мнении, она изрекла еще одну благородную мысль:
— Качать его! Он спас наших детей!..
Ее по-королевски щедрый почин был так стремительно поддержан всем родительским коллективом, что я и не заметил, как взлетел в воздух. И меня, не разобравшись в суматохе, понесли ногами вперед. «Но ведь вперед в жизни всегда лучше, чем назад», — успел я подумать, выплывая столь необычным образом на перрон. И испытывая, что скрывать, чувство законной гордости…
— Кричали женщины «Ура!» и в воздух Алика бросали, — бестактно съехидничал мой брат Костя. Он не думал о моем триумфе: отсутствие на перроне Нинель Федоровны лишило его всяких родственных чувств, которых и раньше-то было немного…
«Человек же — не только женщине «брат» (или как это там называется!), человек, говоря возвышенным языком, человеку брат! Но мой брат этого не понимает…» — думал я, опускаясь на благодарные руки членов нашего (пока еще не расформированного) литературного кружка и их родителей. Среди этих рук были и руки Наташи Кулагиной. Я почувствовал их…
Природа на улице меж тем продолжала жить своей особой, но прекрасной жизнью: опять моросил бодрящий всех детективов дождь и аппетитно хлюпала слякоть. Из-за мощных вокзальных строений, напоминавших во тьме громоздкие древние замки, неожиданно и дерзко срывая шапки и вырывая из рук у родителей зонтики, нападал ветер. Все способствовало рождению очередной «Очень страшной истории», хотя этого можно было и не заметить…
Меня бережно опустили на землю.
Бородаевых-старших знали не только лично, но и по фотографиям, отражавшим разные этапы их жизненного пути. «Уголок Гл. Бородаева», закрытый Нинель, был не просто насыщен, а даже перенасыщен семейными экспонатами и реликвиями.
Мать Глеба походила на своего сына той давней поры, когда он очень любил собак и некоторых людей, а не только себя самого. Это была женщина лет тридцати семи… В крайнем случае тридцати восьми или восьми с половиной.
— Тут прозвучало ужасное слово «злодейство», — с наивным изумлением произнесла она. — От какого злодейства спасали наших детей? — И притянула к себе Глеба, будто обещая уже не отпускать его туда, где могут быть «злодейство, мрак и жуть».
В ответ к мокрому столбу трагически прижалась фигура Покойника. Было похоже, что его вот-вот собираются вздернуть на тот железобетонный столб.
— Я прочитаю вам короткий, но, по-моему, острый как нож отрывок из поэмы «Демон»…
— Это уже было, — негромко, но твердо перебила Покойника Наташа.
— Был просто «Демон»… А тут «Демон из нашей школы». Когда еще родители соберутся все вместе?!
Это выглядело неестественно, но «горем от ума» Покойник не страдал. Это во-первых… А во-вторых, его буквально раздирало и чуть было не разорвало совсем желание, чтобы всех сразу — и нас, и родителей — пронзил нож, с которым он сравнивал свой отрывок.
— Пусть прочитает! — поддержала Покойника мама Глеба, поскольку речь зашла о литературе. И прикрыла глаза рукой, готовясь получить наслаждение. О, если бы она знала, кого сравнивала с Демоном поэма Покойника!
Воодушевленный Покойник живо начал:
«Умереть, умереть, умереть
И не видеть мне белого света,
Чтоб уже никогда не смотреть,
Как с другим ты идешь из буфета…»
Я такие стишки сочинял,
Как поэт ни копейки не стоя,
Потому что не видел,
не знал,
Что такое — старуха с косою!
По-иному смотрел я на свет,
В нем еще не узрел свою цель я,
Потому, что не видел скелет,
Да еще в глубине подземелья!
И не знал,
что страшна, как свинец,
В ясный день налетевшая вьюга…
Я не знал,
как опасен хитрец,
Если он под личиною друга!
Родители с недоумением переглядывались.
— Спасибо Алику! — внезапно произнесла (кто бы вы думали?!) Наташа Кулагина.
Покойник резанул меня уже не первым в тот вечер ревнивым взглядом.
Но все равно я готов был обнять Покойника: ведь она воскликнула это, чтобы прервать его демоническую поэму и спасти Глеба.
— Качать его! — вновь предложила мать Принца.
— Но до закрытия метро — всего пять минут, — бесстрастно, взглянув на часы, сообщил отец Вали Мироновой.
Многие его не расслышали — и я опять взлетел вверх. Опять испытывая, что скрывать, чувство законной гордости… Меня, однако, надо было не только вскинуть, но и поймать. А все кинулись к метро, надеясь, что поймают другие.
Приземляясь самостоятельно, я начал планировать… Словно за парашют, ухватился за чей-то зонтик.
Тут я услышал насмешливый, как обычно, голос старшего брата Кости:
— Лучше бы на меня с неба свалилась Нинель! Но ничего не поделаешь…
Ему все-таки пришлось вынуть руки из карманов и подхватить меня.
Глава II,где впервые появляется Мура — руководительница«Клуба поразительных встреч»
На следующий день я убедился, что мои взлеты над мокрым вокзальным перроном не были последними в жизни. Наоборот, их можно было бы назвать тренировочными. С утра до вечера я как бы не опускался на землю.
Я где-то читал, что испытание славой — очень тяжелое испытание. Однако в тот день, ощущая на себе воспаленно-восторженные взгляды и безудержные прославления, я ни малейшей тяжести не почувствовал. Мне было легко, как и должно быть, когда порхаешь на крыльях. Порхал я до тех пор, пока не подошла Наташа Кулагина. Я ждал, что она поздравит меня с почти космическими успехами. Но она спросила:
— Ты заметил, что Глеб не пришел сегодня?
— Не пришел? Разве?
— Где уж тебе было заметить…
И действительно, где уж!
Когда утром я подошел к школе, меня встретила на улице учительница Мура, которая руководит у нас «Клубом поразительных встреч». Она была молода, как Нинель. С этого начиналось их сходство. И на этом оно заканчивалось. «Прехорошенькой» Муру мой старший брат Костя никогда б не назвал. Мужчины вообще своим вниманием от дела ее не отвлекали — и она целиком отдалась общественной деятельности. В результате «Клуб поразительных встреч» отвлекал от дела всю нашу школу: были встречи то с ветеранами, то с партизанами, то с перевоспитавшимися хулиганами, то с гитарами и барабанами… Слово «встреча» было самым изношенным, самым употребляемым в Мурином лексиконе. Другие устраивают все это с какой-то, говоря педагогическим языком, воспитательной целью. Для Муры же каждая встреча была самоцелью. О, сколько неожиданных выводов дарит мне жизнь!
— Какая встреча! — с плохо скрываемым восторгом вскричала Мура, увидев меня. — Теперь у нас с тобой будут встреча за встречей!
Та первая встреча с ней состоялась в школьном дворе… День не предвещал для детектива ничего приятного: небо было обманчиво голубым и подозрительно ясным; солнце, притупляя бдительность, чересчур ослепляло. Такая погода заставляет детектива быть начеку.
Муру постепенно окружали члены нашего — все еще не расформированного — литературного кружка. Только Наташа прошла мимо и не слышала, к сожалению, Муриных восторгов в мой адрес.
«На ее месте я бы переменила имя, — сказала как-то Наташа, которая вообще-то избегала плохо отзываться о людях. — Мура… Стоит изменить ударение — и будет «мура». Я бы на ее месте…»
Я понимал, что Наташа никогда не может быть на Мурином месте. Она ни на чьем месте оказаться не могла: неповторимость была ее главным достоинством! Впрочем, все ее достоинства были главными. Она была до того, как говорится, интеллигентна, что даже невинное слово «мура» звучало в ее устах как ругательство.
О, до чего же Мура была ей неприятна!
Я, однако, говоря бюрократическим языком, в порядке исключения не разделял эту неприязнь к Муре: я хорошо относился к тем, кто хорошо относился ко мне. Острая наблюдательность давно подсказала мне, что мы благосклонны даже к плохим людям, если они благосклонны к нам.
«Слаб человек! — говорит мой старший брат Костя. — И в этой слабости — его сила. Легче всего он идет на компромиссы с совестью… если таковая у него есть».
— Вы должны войти в школу сплоченной группой, не смешиваясь с остальной массой учащихся. И испытывая чувство законной гордости… — сказала Мура, словно догадавшись, что это чувство уже второй день не покидает меня. — У нас все отработано!
Мы вошли, по возможности ни с кем не смешиваясь, разделились, стали подниматься по лестнице. Тут бы грянуть маршу «Все выше! И выше! И вы-ше!..». Но ученики и даже учителя, стоявшие вдоль перил, точно они боялись, что у нас закружится голова и мы свалимся вниз, отчаянно заорали: «Привет отважным деткинцам! Деткинцам — наше ура!» Кричали не только женщины «ура», но и мужчины юного и взрослого возраста. Правда, в воздух чепчиков не бросали ни те ни другие.
У всех сразу не может быть одинакового настроения: у кого-то мама и папа не ладят между собой, у кого-то дома нет денег, кто-то даже не очень сыт… Не может быть у каждого «все выше, и выше, и выше!». У кого-то (например, у больных стариков), наоборот, все ниже, и ниже, и ниже… Жизнь почти всем, не скупясь, подбрасывала огорчения. Но Мура обладала удивительной способностью всех объединять состоянием восторга, общего крика (словно орал один-единственный голос!) и общим выражением лиц. Взглянешь — и покажется, что все как один ликуют и все как один благополучны в семейном, материальном и прочих смыслах. О, если б можно было и вправду «сказку сделать былью»! Об этом я задумался позже. А в тот день мне все очень нравилось: и одинаковые восклицания, и одинаковые жесты. Мне было хорошо… А люди, я заметил, часто по своему настроен