Очерки жизни в Киеве в 1919-20 гг.Л. Л -ой
IГраф Пирро
С тех пор как мне удалось каким-то чудом выбраться из Советской России, я привыкла делить людей на две категории. Одна из них это те, которые, правда, знают понаслышке о том, что там происходит, интересуются, — пожалуй, даже сочувствуют, но относятся ко всему этому приблизительно так, как мы в свое время относились к газетным сообщениям о чуме в Азии.
«Ужасно, люди гибнут сотнями, тысячами..., да ничего не поделаешь: Слава Богу, далече! Лишь бы карантин был хороший. Эти люди, когда узнают, что я русская и недавно оттуда, относятся ко мне сочувственно и хорошо. «Не правда ли, там ужасно?» — спрашивают они на языке тех стран, визу куда мне удалось получить, и, обыкновенно, не дождавшись ответа, продолжают: «слава Богу, что хоть вам удалось оттуда выбраться: здесь вы отдохнете и забудете». Но есть еще и другие, есть те, которые были там сами. Они знают, что выбраться оттуда еще недостаточно, что забыть нельзя. Они помнят, как обливалось кровью сердце у них, когда они спасали свою жизнь и оставляли там своих близких, свои семьи, своих друзей. Они понимают также, что, выбравшись оттуда, надо продолжать жить здесь, а жизнь — это вещь во всех отношениях очень сложная.
Вот, когда эти люди спрашивают меня о том, что делается там, и с дрожью в голосе называют лиц, фамилии которых мне, по большей части, незнакомы, тогда мне делается больно и досадно, что я так мало знаю и так мало могу им рассказать.
Мне жилось в Киеве при большевиках относительно легче, чем остальным. Объясняется это тем, что неожиданно для самой себя я очутилась служащей Китайского Исполнительного Комитета и Союза Китайских граждан; впрочем, так это учреждение называется теперь, а прежде, когда я в него поступала, это было просто Китайское Консульство.
Случилось это вот как: в день прихода в Киев Советской власти, в первых числах февраля 1919 года, половина нашего дома была реквизирована штабом какой-то дивизии или полка, не помню. Пришли они рано утром, человек 15; отделили для себя, разумеется, не спрашивая нас, несколько парадных комнат, а нам разрешили оставаться в наших спальнях. Обещали, что нас стеснять ни в чем не будут, лишь, бы им не мешали работать; словом, мы остались очень довольны нашими новыми постояльцами.
Вечером я сидела одна в столовой, брат же домой не вернулся, а из соседних комнат доносились смех и пение, там, очевидно, было очень весело. Действительно, солдаты ограбили какой-то буржуйский погреб, перепились и вскоре один из них явился в столовую ко мне делегатом: «чего ты, бабочка, одна сидишь, иди в наши апартаменты чай пить». Я обещала сейчас прийти и незаметно черным ходом, захватив почему-то, даже и теперь не могу понять почему, котиковую шапку брата, улизнула из дому.
Дело было зимой, вечером, в первый день занятия города большевиками; на улицах было пустынно и жутко, и я решила зайти в ближайший к нам дом моего дяди, где помещалось Китайское Консульство. Перед своим бегством в Одессу, мой дядя, по примеру прочих, пожелал заручиться какой-нибудь охраной для своего имущества. Вспомнил об этом слишком поздно, все европейские консула уже разместились по особнякам в Липках, и на его долю никого не оставалось. Кто-то сказал ему, что на окраине города, на Васильковской, кажется, улице живет китаец, по всем видимостям, — консул, и будет, вероятно, очень рад найти лучшее помещение. Мой дядя немедленно поехал за ним, привез на извозчике и водворил у себя. Последние дни перед отъездом и семья дяди, и все мы, бывавшие там, не переставали ухаживать за консулом. Я и теперь не могу вспомнить без смеха наших разговоров. «А что, чаю много пьют в Китае?» осведомлялись мы по очереди. «Цaй? пьют цaй; китайцы очень рюбят цай». Его манера не выговаривать большинства букв, произносить р вместо л, которое вообще отсутствует в китайском языке, а, в особенности, его необыкновенно комический внешний вид забавляли нас, а он добродушно смеялся вместе с нами, не понимая причины нашего веселья.
Вот, под охрану к этому мандарину, я и отправилась теперь, в трудную минуту.
Китаец принял меня в высшей степени приветливо, пригласил также по телефону моего брата, и мы остались жить там. Для большей правдоподобности я стала корреспонденткой, а брат — юрисконсультом консульства. Кроме нас двух, штат состоял из консула самого, его лакея-китайца (бывшего впоследствии одно время его заместителем) и молодого человека, — которого дядя перед отъездом поместил в одной из комнат, — произведенного теперь в секретари. Впрочем, киевляне вскоре все узнали о существовании нашего учреждения; консул, по своему добродушию, никому не отказывал, и число служащих очень увеличилось. Появились врачи, корреспонденты, машинисты, курьеры, заведующие канцелярией, всего по нескольку экземпляров. Многие поселились в доме, благо пустых комнат много было, и кончилось дело так, что однажды, поздно вечером, когда мы, собравшись все вместе, расспрашивали консула, любят ли китайцы чай, у подъезда позвонили. Курьеры, врачи и корреспондентки попрятались, вышел отворить лакей-китаец. Выяснилось, что пришли из Чрезвычайной Следственной Комиссии за скрывающимися в консульстве частными людьми. Консул нас не выдал, поехал объясняться, но в результате число служащих принуждён был сократить. Зато оставшиеся стали пользоваться полной безопасностью.
В то время большевикам никто еще не угрожал, французская авантюра лопнула, добровольцы были загнаны далеко на Кавказ, и Советская власть чувствовала себя очень крепко. Как и всегда в такое время, они особой жестокости не проявляли, расстрелов почти не было, а занимались они главным образом, тем, что выматывали у населения душу своими приказами. Первый знаменитый приказ был о выселении буржуев из их квартир в лачуги и о вселении туда бедноты. Последняя отнеслась к этому очень недоверчиво, и мне лично кажется, что вселить бедноту и выселить буржуазию было одинаково трудно. Буржуев вообще не нашлось. Все жители города Киева оказались честными тружениками в деле насаждения и укрепления Советской власти, все были снабжены бумагами, ни к кому не придерешься!
Я пропускаю весь этот период, как не представляющий особого интереса для читателей, потому что такие большевистские приказы знают, в сущности, все, а мне хочется остановиться на одном эпизоде, который рисует довольно ярко способы борьбы с буржуазией, практиковавшиеся в Совдепии. Это было позже, летом 1919 года, когда началось наступление добровольцев. Непосредственной угрозы Киеву еще не было, но Советская власть насторожилась и решила взяться, как следует быть, за борьбу с контрреволюцией.
Однажды вечером наш богдыхан[1] явился домой в особенном возбуждении. Понять что-нибудь из его речи было довольно трудно, но после долгого и терпеливого усилия, мы выяснили, что число представителей иностранных государств в Киеве увеличилось. Приехал назначенный туда консул Бразилии граф Пирро, и через несколько дней мы устраиваем банкет в его честь. Будут все представители Европы и Азии, а так как я хорошо знаю английский язык, то занимать его сиятельство, посла Бразилии, буду я.
Мои знакомые, которым я рассказала о высокой чести, выпадающей мне на долю, стали относиться ко мне с особым почтеньем. Некоторые просили доставить им места в новом консульстве, которое должно было только сорганизоваться и будет нуждаться в служащих. Особенно приставал ко мне один мой приятель, недавно только сидевший в Ч.К. за то, что имел сахарный завод, и больше там сидеть не хотевший. У него были, правда, доказательства, что он вовсе не сахарозаводчик, а скромный ученик драматической студии, но ему хотелось чего-нибудь повернее: артистам большевики перестали доверять, что-то уж очень много их оказалось.
Я обещала, что если Его Бразильское Сиятельство вообще снизойдет до разговора со мной, то я попрошу о месте для него. Словом, ждали мы с большим нетерпением и вот, наконец, наступил торжественный день.
С утра мы все были в приподнятом настроении. На банкете в честь послов мы никогда не бывали, а при большевиках всякое развлеченье –особенная редкость. Приехал именитый гость с большим опозданием. На террасе в саду собрались уже представители всех держав и всячески выражали свое удивление по этому поводу. Наш консул, имевший особенно комический вид в белом шелковом костюме, не находил себе места. Человек он был с очень большой амбицией, и еще немного, вероятно, предложил бы мне, как корреспондентке, писать приказ о мобилизации в Китае. Наконец, в припадке негодования, он совсем ушел из дому. Гости тоже собирались расходиться, как вдруг появился граф Пирро.
Я приветствовала его на английском языке, но он прервал меня, сказав, что хорошо понимает по-русски и не хочет утруждать меня разговором на чужом языке. Разыскался и представитель Небесной Империи, и мы все пошли к столу.
Как я уже сказала, занимать высокого гостя выпало на мою долю; всякий легко поймет, что приступила я к этому не без некоторой робости. Я считала нового консула человеком очень большевистского направления и высказывать открыто свои мысли побаивалась. Кроме того, меня несколько смущал его странный тон и манера держать себя за столом. Впрочем, неуменье обращаться с ножом и вилкой можно было, пожалуй, отнести на счет его бразильского происхождения. В самом деле! Почем я знаю? Может быть, в Бразилии принято есть варенье ножом.
Разговор между нами, разумеется, начался с того, где лучше — в Бразилии или России, и хорошо ли в Бразилии вообще. Граф отвечал с большой готовностью и сейчас же дал мне попять, что раньше ему в России очень нравилось, а теперь, увы, уже не то. Этой темы я развивать не хотела и перешла к тому, как хорошо он говорит по-русски. Это даже не было лестью с моей стороны. Я помню, как искренно удивилась, когда на предложение китайца налить ему вино, граф добродушно отвечал: «валяйте, валяйте, голубчик». В ответ на высказанное мною удивление, граф объяснил, что жил в России очень долго, и потому привык к некоторым чисто русским оборотам речи, но зато есть слова, представляющие для него непреоборимые затруднения.