Только зачем?
Мёртвый коргоруши! Свежая кровь! Околдуют полудницу, кабальный свиток подсунут и… Воображение услужливо нарисовало картинку: мёртвая полудница с раздробленной головой и в огненных ранах.
– Ой. Кто. Тут. Воет?
Скашиваю глаза: упырь. Обыкновенный упырь, как вся их братия: рваная плоть, когти, вечный голод. Только у этого одна нога, да и та торчит из-за пазухи грязной накидки.
– Зачем. Жуткий. Вой? – Одноногий упырь плюхнулся на зад. Из зубастой пасти свисает ниточка слюны.
Принесла нелёгкая! И без упыря проблем по самые уши.
– Моя. Нога. – Жалкий голос чудовища никак не вяжется с красными глазами.
Ногу вторую ищет. Кто-то утащил в бою. Если не сожрал, то подвесил на дереве смеха ради. В голове шевельнулась спасительная мысль.
– Здесь, здесь твоя нога, под моим брюхом! Я на ней лежу!
– Ась?
Успокаиваю дыхание. Дам поблажку существу, в чьих мозгах пировали могильные черви.
– Твоя. Нога. Здесь.
– Где.
– У. Меня.
– Дай.
– Помоги.
– Ась?
– Стащи. Сеть.
Упырь прополз на когтях вокруг. Сел напротив, почесал длинной рукой затылок с остатками волос.
– Неа. Волк. Кусь-кусь.
– Нет! – Так, спокойно, Тень, дыши глубже. – Волк. Хороший. Не кусь-кусь. Кощеем клянусь.
– Ась?
– Землю жрать буду!
Хлопает глазами. Время подпустить жалости:
– Упырь хороший. Волк хороший. Нога.
Уши прижал, хвостом виляю, улыбаюсь клыками наружу:
– Упырь. Хороший. Сеть. Снять. – Упырь поднял с землю брошенную людскую мотыгу. С него станется разбить острым концом череп беззащитного оборотня: известно, что нечисти веры нет. Надеюсь, скулёж убедит упыря в моей немощи.
Упырь тем временем сзади тыкает мотыгой. «Не бойся, – мысленно подбадриваю, – тем местом я не кусаюсь». Но молчу. Только Черногору ведомо, что оборотни вытворяют с Полудницей, а я тут на брюхе перед упырём ёрзаю!
Тяжёлая сеть зашевелилась. Дёрнулась и медленно поползла. Освободились нос, пасть, – понимаю, что не дышал вовсе. Воздух через заколдованные ячеи не проходит.
– Ась? Нога?
– Славно, упырь, славно. Тяни, родной!
Сеть вздрогнула, протащилась и… выскакиваю, как из пращи.
Сзади раздался обиженный вопль. Ничё, упырь, свидимся. Придёт время, притащу каких хочешь ног – выбирай на вкус.
Дорогу в избу демона даже с закрытыми глазами найду.
*****
Второй раз за сегодняшнее утро стою перед покоями Филотануса. В первый визит рвал и скидывал со спины зубастых охранников. Теперь те же злыдни рядком выстроились, нахально пялятся в спину:
– Ух, ты, рыжий, собака! Шевелюра – гребень застрянет!
– Ё-моё, держите меня семеро, какие мускулы! Дай-ко, пощупаю!
– Рослая детина, мяса много.
– Глазищами рыщет, чисто одичалый!
– Владыка останется доволен…
– …вкусный, небось.
Кто-то из злыдней присвистнул. Резко оборачиваюсь. Дорогие зубастики, только для вас мой самый обаятельный оскал. Чего ж отпрянули? А если добавить хмурый взгляд? Толпа дружно ойкнула; парочка особо впечатлительных сползла по стенке на пол. То-то же: оборотень Тень не их тех, кто прощает ухмылки и сальные шуточки.
Дёргаю деревянную дверь с причудливо вырезанными языками пламени и вваливаюсь в душную горницу. Уф, проветрить бы не мешало. Светло от чудного очага без дыма и дров. Рядом кресло, столь велико, что и мне в пору.
Демон утонул щуплым тельцем в мягких подушках. Уже без доспехов, в исподнем: рубаха из переливчатой материи – пышная, с кружевами – ткани с лихвой на две рубашки. Вот на штанишки, наоборот, пожалели лосиной шкуры: тонкие ножки в облипочку.
– Я уговог’ соблюль… Пленница в свободе. – Филотанус полирует ногти кусочком замши. – Твой чег’ёд.
– Сначала удостоверюсь, что полудница в безопасности.
– Слову моему повег’ишь?
– Я похож на дурака?
Тут меня на полном серьёзе внимательно разглядывают, даже от чистки ногтей оторвались. Демон голову на бок нагнул, так и сяк меня рассмотрел, на кусочки разобрал. Прищурился:
– Вг’оде, не дуг’ак. Наполовину… Не вопг’ос, гляди.
Э-э-э, куда глядеть? Забыл, демон, изба твоя под землёй, с червями и костьми зверя Индрика. Приспичит взглянуть на белый свет, ан, окошек-то нет.
– Нет, сходство с дуг’аком есть… Р’азуй глаза, – и пальцем тычет. – Катись, катись, яблочко, по золотому блюду. Покажи полудницу Гг’озу…
– Грёзу. – Демон на шутки горазд?
Тут на низком столике подле меня жёлтое блюдо задребезжало. Яблоко закрутилось, тут же на блюде картинка появилась. Полудница будто взаправдашняя, как живая. Лежит, голуба, в нагруднике-доспехе, на лесной опушке. Место признал – недалеко от терема Мары Моревны.
Вот чудо-чудесное! Такого уровня колдовства даже среди старожил не встречал.
Но и мы не в решете воду носим. Челюсть подобрал, напустил сурового вида. Колдовству маленько обучен, низкий за то поклон Архипу – пусть ему в ином мире не кашляется. Старый ведьмак немало об мою спину прутьев учения обломал.
Нагибаюсь к блюду – морок враз опознать сумею.
На блюде видать, как полудница села, головой трясёт. Встала, неровно зашагала в сторону терема. Волосы тоже пробудились, шевелятся. Прочь глупый скулёж – жива, цела, свободна.
Яблоко тем временем остановилось. Погасла картинка. Видать, и у высшего колдовства свой предел, или же решено, что достаточно увидел.
– Помни, демон, уговро нарушишь – побежишь впереди Макара с телятами. Полудницу не тронь.
– Да кому она нужна… – Переключился на перстни. – Итак, обычай, чтоб его! Ответ дай: сам пг’ишёл?
– Сам.
– Повтог’и: «Я, обог’отень Мг’ак, по своей воле…»
– Тень. Оборотень Тень.
– Плевать. Г’абы не имеют имён.
– Давай свиток. Говори, куда лапой ткнуть.
… старательно полирует перстни, глаз не поднимает…
– Что ещё?
– Повтог’и.
– Я, оборотень Тень, согласен… доброхотно…. заместо плененной Грёзы.
– …добг’овольно?
– Угу. Таков уговор. Полудницу отпускаешь – я отрабатываю.
– «По добг’ой воле в кабалу», хи-хи, в обмен на пленную девку…
– Хватит языками воду толочь. Чего делать-то? Работы не боюсь. Как охранник там, или охотник. Могу жизни кого лишить или, наоборот, потерянное отыскать.
Владыка кивает:
– Надевай.
– Э-э-э, что?
Тут замечаю в руках ремешок. Кожа толстая, хорошей выделки; застёжка умелым кузнецом выкована: дырочка и крючочек. От ремешка цепь тонкая тянется, другой конец в кресле затерялся.
– Ошейник. Ты его сам надень.
– Про это уговора не было. – Ошейник в радость только дворовым псам. – Свиток подпишу, а удавку сам носи.
Демон улыбнулся во все сто мелких зубов.
Ладно, поиграем в ваши шутки. Ворчу и ругаюсь, цепляю на себя ошейник. Магический замок защёлкнулся. Поддеваю удавку ногтем – туго сидит, вражина.
– Вот и гуд. Остался свиток. Пг’иложи палец.
Тут в воздухе повис жёлтый пергамент. Буквы вспыхивают и гаснут, прыгают, как живые. Отчего киноварь столь ярко-алая? Спрошу при оказии.
Читать умею. Но знать об этом демону не обязательно. Делаю вид, что обнюхиваю свиток – горько пахнет магией. Лизнул уголок – отлично выделенная шкура. На Руси так не умеют.
«Существо, вид "оборотень" по кличке Тень… обращён в лето… от сотворения Мира… поступает в полное распоряжение демона Hilotanus сроком на сто пятьдесят лет и зим… Сим свидетельствует…».
Истинное имя демона огненными письменами выведено.
«Цепь – ерунда, один рывок. Филопопус этот бледный, – ниже меня на аршин. Двумя пальцами за тонкую шейку и… ищи оборотня в поле!».
Не успел мысль додумать, как ошейник взорвался болью. На долгий миг пропало всё, кроме огненных вихрей по телу.
– Ай-ай, нехог’ошо подумал. – Демон выхватил договор из моих трясущихся рук, рассмотрел на просвет отметины клыков. Кивнул: – Договор заключён. По г’укам.
Свиток с шипением испарился.
– Извещаю: ошейник не сбросить. Спустя сто пятьдесят лет сам – пуф! – испаг’ится. …но никто ещё не доживал.
Не уверен, что последняя фраза не послышалась – в ушах звенит. Только отдышался, как по взмаху тонкой руки в воздухе знак нарисовался.
Лишь растаял в воздухе огненный след, стены иноземными тканями покрылись. Очаг вырос в полстены. Посреди горницы вдруг лавка с богатыми шкурами. Да так широка, что лавке пятеро человек друг дружке спать не помешают. Неужто демон кувырком по постеле катается? На стене портрет Филотануса в богатой одёжке. Только неправильно висит – вниз головой. Точно, кувыркаться горазд.
По задней стенке – бог наш Черногор! – седалище с шипами, лавка с шипами, стол с хитроумным винтом. С высокого потолка крючья свисают – крестьяне на таких свиные туши подвешивают. Верно, это и есть пытательные орудия. Чутьё подсказывает, что скоро ознакомлюсь с каждым из них ближе – сначала по-отдельности, потом в совокупности.
– Ты думай хог’ошо. Думай: хозяин к г’асивый, добг’ый. У вас говог’рят: «баской» – Демону уютно в мягких подушках. – Ошейник научит любить хозяина. Меня.
Гляжу на ухоженные кудри, на тонкий профиль, на блестящие застёжки на чудных сапогах. Такое подумал, что ошейник вновь задымился.
– Ай-ай, – смех в ответ на моё шипение. Поднялся из кресла ухоженный палец. – Думай хог’ошо, повинуйся, делай мне ласково и… тебе понг’авится. Обещаю.
Особо махнул рукой и к нему прыгнул из очага уголёк. Тут же свет в горнице погас. Темнота густая, хоть ножом режь. Пропали и шипастые орудия, и широкая лавка, и перевёрнутый портрет, да и стены сгинули в непроглядном мраке. Только тонкая фигура в кресле, будто изнутри красным светится. Демон молчит, длинными пальцами уголёк, словно кошку, гладит.
Переминаюсь с ноги на ногу. Что делать-то?
– Давай, что ли, приказывай.
Демон будто и не слышит вовсе:
– Ловушка с г’аботала! Я всегда говог’ю: у всех своя цена и свой крючок. У г’ыжего обог’отня – длинноволосая девка.
О чём бормочет?