– Теперь обог’отень мой. Недаром за ним следил.
А я-то, болван, по кустам шарил, подглядывателя искал, на пустые дупла рычал! Чутьё не обмануло: был догляд.
– Но как?
– Волшебное блюдо, – отмахивается демон. Дальше рассуждает. – Я так г’ешил: полудница-г’аб – плохо. Слишком девка…э-э-э, слабый существо. Обог’отень-г’аб – гуд. Горячий, как пламя. Мне нг’авится огонь. В огне власть.
Кошусь в сторону, где в темноте столик с волшебным блюдом. Полезная в хозяйстве вещь оказывается. Уверен, что у самого Кощея этакой диковинки не сыщешь. Интересно, а другие миры можно посмотреть?
Демон тем временем рычит себе под нос. Перстни от уголька вспыхивают искрами, отсвет причудливо искажает тонкие черты.
– Иди ко мне. – Топчусь: не привыкшие мы по первому требованию собачкой бегать. – Иди, обог’отень, не бойся.
Нарочно шумлю, топаю, вздыхаю. Гремящей цепью столик (аккуратно, не задеть чудную тарелку с наливным яблочком). Кувшин гулко падает, вином запахло.
– Сядь у ног. – От демонического шепота поджимается невидимый хвост.
На следующее требование кладу голову на острые колени, вытягиваю язык. На узких кожаных штанах костяные застёжки небрежно расстегнуты, приспущены с узких бёдер.
– Что в полуднице такого? Особенного? – шепчет, глядя в чёрную пустоту. – Хотя, неважно. На девке заклятие – крепкое, неодолимое, я постарался. Полудница тебя не узнает. Не вспомнит. Ни-ког-да.
Демон развеселился, но темнота поглотила смех. В серебристых глазах беснуется ледяное пламя.
–– Ты – никто, обог’отень Тень.
Что?! Ты не знаешь, с кем связался, демон-тощие коленки! Ужо пожалеешь, что приехал в наши леса!
Филотанус ухмыльнулся. Язык шустро пробежался по губам: – Гог’ячий щенок, ног’овистый… Помни: ты только мой. Мой г’аб.
На последнее слово прижигает язык углём.
Раньше я не думал, что мир состоит из боли. Теперь уверен. Когда морок рассеялся, с трудом фокусирую зрение на глубоких царапинах у ножек кресла и собственный откушенный язык. Кашляю кровью: исчезли запахи и звуки.
Не заскулю. Не зашиплю, демону на забаву. За свободу полудницы пять десятков лет рабства сносная цена. Оборотни ведь не чувствительны к боли, не так ли? Сердца у них нет, нет привязанности, равно как и страха.
Что же это под креслом в крови светится? Никак кусочек уголька жгучего? Нарочито громко кашляю. Цапнул ладонью кусок плоти вместе со светящейся точкой, сунул в карман портков. Язык – ерунда, новый отрастет, а вот колдовской негасимый уголёк не оставлю. Авось, пригодится.
Оборотня можно уничтожить, но нельзя сломать. Видать, настало время проверить предел выносливости Тени.
История четвёртая. О волшебном обруче и богах подземного мира
«Эх, оказаться бы сейчас в лесу! Да хоть в земле собакоголовых людей или синих многоруких богов!»
Я притулился за лавкой и мечтаю.
Сверху, на лавке, сидит демон Филотанус. Голос его спокоен, но пол под ним дымятся. Раскалилась и цепь в холёных руках. Наблюдаю, как нагреваются звенья цепи и приближаются к моему ошейнику.
– Почему мой обог’отень? Отправь дг’угих. – За годы жизни на чужбине демон не пожелал избавиться от акцента. – Или у тебя г’абы закончились?
Хозяин бескрайних лесных земель Кощей отвечает сурово:
– Рабы в моих землях не водятся. Слуги есть верные. Ведомо нам, только Тени под силу вернуть утраченное.
Второй час эти двое спорили обо мне, оборотне Тени.
Филотанус раздражённо стучит носком сапога, но перечить Хозяину не осмеливается:
– Вассал моего вассала не твой вассал.
Кощей пожимает острыми плечами в золотыми нитями вышитой рубахе.
– Вы увег’ены, что искать колдовской г’аг’итет надо в том самом месте?
От дверей пискнул волхв:
– С вашего позволения, видения не врут – обруч там… и гадальный череп подтвердил…
Демон дёрнул цепь, в шею врезались шипы на ошейнике.
– Г’аб обязан обернуться в срок.
– Оборотень возвратится с искомым.
Кощей негромко стукнул резным посохом:
– За сим кончаю разговор. Слово Хозяина твёрже Алатырь-камня.
Демон пнул меня, рывком поднялся. Лавка отлетела, ударилась об стену. Обломки рухнули на пол и вспыхнули.
Тут же из стен набежали домовые, растащили куски, затушили огонь. В кощеевой великой избе домовые проходят особую школу послушания. Светящиеся черепа, паутина, вековые пылинка к пылинке, ажурные паутинные разводы на окнах – как любит хозяин. За непорядок – строгий спрос.
Вот и сейчас домовые с укоризной глядели на дымящиеся демонические следы на натёртом деревянном полу. А я еле поспеваю за натянутой цепью и демоном. На выходе бросаю взгляд назад.
«Спасибо, батюшка Кощей, за передышку. Сочтёмся».
Дверь впечатала в стену зазевавшегося волхва. Часовые при входе отпрыгнули в стороны и взяли на «караул».
Кощеевы слуги действовали стремительно. Выдали лапти-бегоходы, накачали наставлениями, пригрозили хозяйским гневом, указали на юг и благословили напутственным пинком.
Так я оказался в пустыне. Недоучка волхв, чтоб ему за обедом икалось, пожалел для лаптей колдовского варева. В бегоходах закончилось волшебство. Пару вёрст бежал по инерции, затем проехал носом по песку.
Делать нечего. Пыль выплюнул, ящерицей закусил, на шею бегоходы определил и побрел по запаху, вслед за ветром.
Ну и скука: песок, хмарь, жарь и незнакомые созвездия.
Как добрался до берега моря – отдельный сюжет. Расскажу при случае, если желаете горько рыдать в меховую накидку. Верблюды признали во мне скрытого зверя и отказались везти. А без животных караванщики в пустыне обречены: солнце, жажда, прибившийся оборотень-попутчик, свирепые степные львы. Оказалось, львы пригодны для поездки верхом. Им бы лапы длиннее: песку нагрёб.
Главное, выбрался к морю. Бок заживёт, верблюжьих блох выведу. Льва отпустил, очень уж просил. Обещал исправиться, отныне оборотней за версту обходить. Эх, доброта моя.
На берегу плот сколотил, дальше в путь пустился. При ярком солнце море выглядело ласково, но два дня болтанки убедили в обратном. Когда ветер стих, плот встал намертво. Вокруг только синь, жара, тоска и доска. Некогда мне среди моря торчать, высунутым языком рыб смешить.
Что же придумать?
Краем глаза смотрю: по лаптям-бегоходам искра проскочила. Думал, померещилось, солнечный луч играет. Ан, нет, ещё одна. Лапоть об лапоть потёр – разбежались по лыку жёлтые искорки. Значит, осталось волшебства на донышке. Любая магия нуждается в подзарядке. Оброс наскоро шерстью, натёр хорошенько лапти об бока и загривок.
Рыбы из воды рты разинули: искрю, как Перун. Не дурак буду, ближнюю когтём зацепил – вот и обед. Вторую поймал – вот и ужин. Рыба морская оказалась не хуже налима и щуки. Бегоходы плот подгоняют – тот несётся шибче норовистой лошади.
Брызги, ветер, рыбы врассыпную, дельфины наперегонки, сверху оголтелые чайки – эге-гей, залётная!
Вход обнаружил на закате. Шелестит трава, по камушкам бежит ручеёк, а среди камней чернеет провал. Обычная дыра; оттуда тянет жаром и вонью, будто не свежие куриные яйца. Хоть и привычный: приходилось нюхать пьяных дружинников, ведьминскую приворотную настойку, мухоморы в прокисшем молоке, но тут…
Запихал в ноздри шерсти. Легче стало.
На нагретый камень присела яркая птичка. Забавно наклонила синюю головку, чирикнула. Вспорхнула да у входа рухнула замертво.
Эх, а мне туда надо. В дыру рыкнул:
– Эй, живёт там кто али как?!
Эхо в обратку:
– …сам дурак!
Мимо пролетела злыденьплотная лёгкая тень, нырнула в черноту.
Узко, скользко, на освещении экономят. Спуск длинный, что, правда, то, правда. По склизким каменным ступеням вниз, вниз и вниз.
Оборотни выносливы, половину седьмицы однажды бежал без остановки, но тут в сон клонит. Кругом грязь: потолок сочится слизью, под ногами натекли по стенам липкие лужи. Что ж местные хозяева так запустили сени.
На Руси бы любая смертная баба это безобразие вычистила и домоткаными коврами бы застелила.
Иду дальше.
"Неужто пройду сквозь земное яйцо?"
В провалах стен неведомое шевелится и вздыхает. В каменную черноту клыки показал и когти выпустил. Мало ли что там живёт и кем питается; отращивай потом обгрызенные конечности. Хлопотно, щекотно, да и времени жалко.
Тишина такая, что зубы сводит. Ни муха не прожужжит, ни зверёк не прошуршит. Проплывают тени беззвучно. Только эхо шагов гулко стучит. Ну да оборотни умеют передвигаться бесшумно. Эхо стихло, безмолвием голову сдавило.
Да что я ж песням не обучен? Голос мой хвалят: благородный, говорят, выдержанный баритон. Мужики деревнями выходили в лес «спасибо» сказать, факелами и оружием восторженно бряцали. Ну да мне, простому гению, зрители ни к чему, встреч с поклонниками избегал.
Здесь же из слушателей только невнятные тени. Пасть распахнул и поддал жару. Сочиняю на ходу:
Вурдалак подавился
Ногой бабы тощей.
Оказалась, пообедал
Он своею тёщей.
Стены обезумили, ударили многократной отголосицей. Схватился за уши, чтобы не отвалились. Несусь на четырёх лапах, а эхо пинками в уши подгоняет: …дал, …щей, …эй!
Тут поскользнулся на склизкой луже, упал и покатился кувырком вниз.
Бодро так, стуча зубами о камни. Ровно девяносто три ступени пролетел: одна с щербиной, восемь с трещиной, три с острым краем.
Поднялся, отряхнулся, покряхтел. Кости проверил, языком по зубам провёл – так и есть на месте одного дыра. Глазами пошарил, зуб с каменного пола поднял. Сунул в карман: негоже раскидываться.
Тут и ступени закончились. Проход расширился, потянуло сыростью. За поворот шагнул и рот разинул. На пути – железные ворота. Столь велики, что хватило бы на копья всех дружинников мира; засов с вековую сосну. Кому понадобилось под землю тащить этакую махину! Засова нет – в щель просочилась очередная бесплотная тень.
Подтянул пояс, шагнул вперёд. Потом чуть не выпрыгнул обратно. Увиденное подняло шерсть на затылке. За воротами пещера – каменный мир с площадями, лабиринтами, столбами. Стены в мареве теряются, небо в грязных облаках. Сыро, душно, как зимой в худой избе. И воняет. Ну, о запахе уж говорил.