Стены нежно-золотистого оттенка украшали фотографии цветов, так что в комнате у нее был собственный сад.
Эта комната нравилась Наоми даже больше, чем мамина, хотя в той были роскошная кровать с бледно-зеленым балдахином и множество других, столь же элегантных вещей.
Мейсон спал на раскладном диване в комнате, которую дядя называл второй гостиной. Но в первые несколько недель он чаще всего ночевал у Наоми — забирался к ней в кровать или вовсе пристраивался на коврике, как большой щенок.
Гарри сводил их в свой ресторан, где на столах красовались свечи и цветы. Он провел для них экскурсию по большой кухне, наполненной жаром, суетой и всевозможными шумами.
Учебный год она встретила в состоянии нервного возбуждения. Новая школа. Новый мир, где никто ее не знал. Это и пугало, и завораживало. Для начала пришлось привыкать к новому имени. Теперь она была Наоми Карсон, новенькая, и кое-кто потешался над ее акцентом. Зато никто из школьников не знал, что ее папа сидит в тюрьме.
Ей не очень-то нравилось ходить к психотерапевту. Сама доктор Осгуд, молоденькая, приятная женщина, вызывала у нее только симпатию. Но как можно было говорить с чужим человеком о родителях и о брате и, что еще хуже, о той ночи в лесу?
У Мейсона был свой доктор, мужчина. Сеансы ему нравились, так как доктор разрешал говорить про видеоигры и баскетбол. Так, по крайней мере, утверждал сам Мейсон. Но уже через несколько недель такой, казалось бы, пустой болтовни он перестал приходить на ночь к Наоми. Одиночество его уже не пугало.
Их мать общалась с другим доктором… когда ей случалось до него добраться. Чаще всего она ссылалась на плохое самочувствие и отправлялась в постель с уже привычной головной болью.
Раз в неделю она брала у дяди Сета машину и уезжала в тюрьму — в исправительное учреждение Хазелтона. Дорога туда и обратно занимала восемь часов. И все это — ради краткой беседы через стекло. Домой она возвращалась ужасно измученной и постаревшей.
И все же она продолжала туда ездить.
В целом жизнь вошла в привычную колею. Мейсон и Наоми ходили в школу, Гарри — в свой ресторан, а Сет в офис, где он занимался инвестированием чужих денег. Мать Наоми устроилась подрабатывать официанткой.
Но как-то вечером Сет вернулся домой с бульварной газетенкой в руках, и тут разразилась целая буря.
Наоми поежилась. Ни разу еще не видела она дядю таким разгневанным, ни разу не слышала, чтобы он на кого-нибудь поднял голос. И теперь она просто не знала, что делать. Она как раз готовила ужин — курицу с рисом, как научил ее Гарри. Мейсон сидел за кухонным столом и корпел над домашними заданиями. Мама сидела тут же, отрешенно глядя в пространство.
Она подскочила, когда Сет с размаху хлопнул газетой о стол. На передней странице Наоми увидела фотографию своего отца и — о ужас! — собственный снимок, сделанный еще в ту пору, когда она училась в Сосновом лугу.
— Как ты могла?! Как ты могла поступить так со своими детьми, с собой?
Сьюзан сжала золотой крестик, висевший у нее на шее.
— Не кричи на меня. Я им практически ничего не сказала.
— Ты сказала им больше, чем достаточно. Это ты дала им фотографию Наоми? Ты разболтала, что мы живем в Джорджтауне?
Наоми заметила, что плечи у мамы поникли. Раньше так бывало в тех случаях, когда отец бросал на нее недобрый взгляд.
— Мне заплатили пять тысяч долларов. Мне ведь тоже надо зарабатывать деньги!
— Каким же образом? Продавая в газеты фотографии дочери?
— Они бы и без меня могли достать этот снимок. Ты же знаешь, газеты треплют наше имя уже много недель. Этому просто нет конца.
— У них не было фотографии Наоми, Сьюзан. — Сет устало потянул узел на галстуке. — И они не знали, где вы теперь живете.
В этот момент зазвонил телефон, и он вскинул руку, чтобы остановить Наоми.
— Не снимай трубку. Пусть сработает автоответчик. Они уже названивали мне сегодня в офис. Газетчикам не составит труда разыскать номер, не внесенный в справочник. Не внесенный, чтобы защитить тебя и твоих детей, Сью. Уберечь вас от того, что сейчас начнется.
— Они и так не оставляют меня в покое. Всякий раз, когда я появляюсь в тюрьме, они уже там, — поджала губы Сьюзан.
Наоми заметила, что вокруг рта у нее залегли глубокие морщины. Морщины эти появились не так давно, после той летней ночи.
— Том сказал, что нам удастся неплохо заработать. Сам он этого сделать не может, таков закон, но…
— Но ты можешь сделать это за него.
Сьюзан вспыхнула, то ли от гнева, то ли от замешательства.
— У меня есть обязанности перед мужем, Сет. Его держат взаперти, в одиночестве. Ему нужны деньги, чтобы нанять хорошего адвоката… чтобы тот помог ему перебраться в общую зону.
— Бог ты мой, Сьюзи, да это бред чистой воды! Ты что, не видишь, что тебе скармливают всякую чушь?
— Поаккуратнее выбирай слова!
— Слова, значит, тебя беспокоят, а вот это нет? — Сет хлопнул рукой по газете. — Ты хоть читала, что тут написано?
— Нет-нет, я не желаю это читать… Они все донимали меня, и Том сказал, что к нему будут относиться с большим уважением, если он сможет рассказать всем свою историю. И что я должна поддержать его.
— Никто не уважает желтую прессу. Даже он должен это понимать. — Сет поморщился, как если бы от боли. — Кто еще тебя донимал? С кем ты успела пообщаться?
— Я говорила с Саймоном Вэнсом.
— С писателем. Криминальное чтиво.
— Вэнс — профессионал. Его издатель собирается заплатить мне двадцать пять тысяч долларов. Об этом прямо сказано в контракте.
— Ты подписала контракт?
— Они же профессионалы. — Сьюзан вскинула руки, словно отражая возможную атаку. — И они заплатят еще, когда заключат договор с кинокомпанией. Так мне сказали.
— Сьюзан. — В голосе дяди Наоми отчетливо различила отчаяние. — Что же ты наделала?
— Я не могу всю жизнь обслуживать столики. Доктор, к которой я ходила, посоветовала мне поработать над самооценкой. Мне нужно найти местечко поближе к тюрьме, чтобы не тратить столько времени на дорогу. Том хочет, чтобы мы с детьми поселились где-нибудь поблизости.
— Я никуда не поеду.
Сьюзан вспыхнула, услышав голос Наоми.
— Не дерзи мне.
— Я просто говорю. Я никуда не поеду. Если ты увезешь меня отсюда, я сбегу.
— Ты поступишь так, как скажем мы с папой. — Истерика, в голосе ее матери отчетливо звучали истерические нотки. — Мы не можем здесь оставаться.
— Почему же это, Сьюзан? — тихо спросил Сет. — Почему вы не можете остаться?
— Ты живешь с мужчиной, Сет, живешь во грехе. С черным мужчиной.
— Наоми, детка. — Он говорил все также спокойно, и лишь глаза неотрывно смотрели на Сьюзан. — Почему бы вам с Мейсоном не подняться пока наверх?
— Я же готовлю ужин.
— Пахнет просто великолепно. Сними пока с огня, хорошо? И поднимись с Мейсоном наверх, помоги ему с уроками.
Мейсон, соскользнув со стула, обнял дядю.
— Не разрешай ей увозить нас, пожалуйста. Я хочу остаться с тобой.
— Ни о чем не беспокойся. Иди пока наверх с сестрой.
— Пошли, Мейсон. — Наоми взяла со стола его вещи и оглянулась. — В Гарри нет ничего плохого. Только ты видишь в этом грех.
— Ты не понимаешь… — начала было Сьюзан.
— Я-то понимаю. Начала понимать с той ночи в лесу. А вот ты, мама, так ничего и не поняла. Идем, Мейсон.
Сьюзан снова принялась плакать. Сет молча поднялся, открыл холодильник и достал оттуда бутылку вина. Он не стал уговаривать сестру сесть, а просто налил себе стакан.
— Ты знала о том, что я гей, с тех пор как мне исполнилось четырнадцать. Как раз тогда я собрался с духом и рассказал тебе обо всем. Мне потребовалось чуть больше времени, чтобы признаться маме и папе. Надо сказать, что в целом они восприняли эту новость достаточно неплохо. Но первым делом я признался своей старшей сестре. Помнишь, что ты сказала в ответ?
Сьюзан все также плакала, закрыв лицо руками, и Сет снова поднял стакан с вином.
— Ты сказала, только не пытайся ухаживать за теми парнями, на кого я сама положила глаз. Куда подевалась та девочка, Сьюзи? Та, что могла поддержать меня в самый нужный момент? Что способна была рассмешить, когда я готов был заплакать? Та девушка принимала меня таким, какой я есть.
— Мне так жаль. Прости меня.
— Очень хорошо, Сьюзан. Но я хочу сказать кое-что… и хочу, чтобы ты меня услышала. Никогда не говори в подобном тоне про мужчину, которого я люблю. Договорились?
— Прости меня. Ради бога, прости. От Гарри я видела только добро. И я, и дети. Я знаю, что он любит тебя. Но…
— Наша связь — непростительный грех. Так ты думаешь? Именно это подсказывает твое сердце?
Она присела к столу.
— Не знаю. Я просто не знаю, что думать. Четырнадцать лет, Сет. Четырнадцать лет замужества. Том не был поначалу таким жестким. Все изменилось постепенно. Так постепенно, что я и не заметила. Он не хотел, чтобы я работала, а я в то время как раз была беременна Наоми. И решила, что это даже хорошо. У меня будет время, чтобы обустроить дом, позаботиться о нашей дочке. Потом он отказался встречаться с мамой и папой — всегда находил оправдания, чтобы не ездить к ним. Затем он и мне стал запрещать такие поездки. Он был главой семьи, Сет. Ну как я могла не послушаться. Потом он положил конец и их визитам.
— Словом, обрубал все связи с внешним миром. Отрезал от всех, кто тебя любил.
— Наша семья — вот о чем я должна думать, повторял он раз за разом. А тут еще родился Мейсон, и Том еще туже закрутил гайки. Но он работал не покладая рук, оплачивал все наши счета. Ни разу он не ударил меня, клянусь. Ни меня, ни детей. То, чего он хотел, устанавливалось как бы само собой. Я скучала по маме и папе. Я ужасно скучала по тебе, но все это…
Сет взял еще стакан и налил ей вина. Подвинул через стол.
— Я не пила ничего крепче церковного вина, с тех пор как забеременела Наоми. Когда-то я была такой, как она, — храброй, сильной и слегка безрассудн