Я ограничусь указанием на один-единственный факт: на «Святом и Великом Всеправославном Соборе», состоявшемся в 2017 году на Крите с участием четырнадцати автокефальных православных Церквей под председательством Вселенского патриарха Варфоломея I, в программу обсуждений не было внесено ни одной богословской темы. С точки зрения всех этих Церквей основное содержание вероучения раз и навсегда определено на древних Соборах и добавить к нему нечего. Не нужно предпринимать новых богословских исследований, не нужно стремиться к лучшему познанию Бога. Стремиться нужно лишь к возрастанию в Любви Божией и к исполнению Его воли. И здесь действительно многое предстоит сделать!
3. Разрыв
Когда у богословов Запада спрашивают, в чем состоят разногласия между двумя богословскими традициями, они обычно называют семь или восемь очень неравнозначных пунктов. Это изменения, внесенные в Символ веры без согласия христиан Востока; непогрешимость Папы; провозглашение на Западе ряда догматов, таких как непорочное зачатие Девы Марии и Ее Взятие на небо (именуемое на Востоке Успением)… но на самое главное различие никто, ни один богослов не указывает. Это может показаться невероятным, но вы сами убедитесь в этом, обратившись к приведенным мною текстам. Вы увидите, что дело не в разноголосице толкований, расхождении мнений или культурных факторах, разница между двумя христианствами глубока и значительна, и возникла она еще на заре церковной истории.
Разница эта касается самой сути христианской веры, тайны нашего Спасения. В чем Спасение состоит и как оно совершается, христиане Востока и Запада понимают по-разному. Именно это различие и привело к возникновению двух форм христианства, меж собой глубоко несхожих.
Все богословы, как на Востоке, так и на Западе, признают, что в текстах Нового Завета не содержится ясно сформулированного богословского учения ни о нашем Искуплении, ни о других важнейших проблемах. Высказывания, которые мы в них встречаем, невозможно согласовать между собой, привести в систему. С самого начала сложилось, по сути дела, два различных учения об Искуплении – одно на Востоке, другое на Западе. Каждая из этих традиций опирается на определенные новозаветные тексты, делая между ними более или менее сознательный выбор: предпочитая одни и пренебрегая другими. Отбор этот осуществлялся уже на первом, самом раннем этапе. Однако со временем характер богословия изменился. В своих выводах учителя уже не опирались непосредственно на новозаветные тексты. Эта работа была проделана первыми поколениями богословов, так называемыми «отцами Церкви», которые и стали для них главным авторитетом. Задачу свою они видели теперь в том, чтобы, исходя из унаследованного ими богословского синтеза, выявить тексты, лежащие в его основе.
Как Христос совершил наше спасение: западная точка зрения
Изложение западной богословской позиции
В основе как католической, так и протестантской традиции с самого начала лежало представление об Искуплении, которое иначе, как чудовищным, не назовешь. Заключается оно, вкратце, в следующем.
Наши грехи оскорбляют Бога, бесчестят Его. Он не может нас простить и вернуть нам свою любовь, пока оскорбление не будет отомщено и Его честь восстановлена. Поскольку достоинство оскорбленного бесконечно, воздаяние должно быть слишком ужасно, чтобы человек мог его вынести. Из любви к нам, Сын Божий согласился понести наказание вместо нас. Таким образом, Христос заслужил для нас прощение Бога Отца своими Страданиями. В этом смысле и является Он нашим «Спасителем».
Похоже, что никогда, на протяжении многих столетий, богословы Запада так и почувствовали нужды объяснить, почему наказание, кара, была абсолютна необходима. Для них это было очевидным и в доказательствах не нуждалось. Образ Бога, который они преподносят нам, поистине ужасен – это жестокое и тупое чудовище. Богословы, духовенство, епископы продолжают вдохновенно вещать о Боге как абсолютной Любви, как абсолюте Любви, но ни один из них, как ни странно, не видит, что их же собственное учение столетиями рисует Бога бессмысленным и кровавым садистом. Противоречие лежит на поверхности, бьет в глаза! Перед нами откровенная шизофрения, но никто, похоже, этого не замечает. Мое обвинение, я знаю, настолько серьезно, что рискует вызвать ваше недоверие и желание тут же отложить эту книгу в сторону. Но попробуйте все же выслушать меня и сформировать собственное суждение, прочтя те, вполне официальные, тексты, которые я сейчас приведу.
Объясняя Спасение страданиями Христа, предложенными Отцу как выкуп за наши грехи, богословы воспользовались образом, который встречается уже в Ветхом Завете. Оттуда его заимствует и Новый, показывая, почему жизнь Христа и, в особенности, Его страдания оказались для нас спасительными. За этим образом стоит распространенная тогда практика выкупа пленных или рабов. Однако в Новом Завете можно найти и другие образы – например, образ нового союза, скрепленного жертвой. Речь идет о церемонии, призванной торжественно ознаменовать заключенное соглашение – церемонии, где идея выкупа и воздаяния совершенно отсутствует. Образ союза, завета, дважды присутствует и в словах католической литургии, звучащих при освящении Святых Даров: «В знак вечного Завета» и «кровь нового и вечного Завета».
Объяснять наше спасение ветхозаветным образом выкупа было совершенно не обязательно. Юридические основы заместительного оправдания восходят к римскому праву. Во многих странах еще и сегодня одно лицо может выступить гарантом другого лица, рискуя, в случае невыполнения им своих обязательств, расплатиться вместо него. Но в данном случае применение этой юридической процедуры принимает поистине чудовищную форму.
Греческие и латинские отцы первых веков действительно использовали образ выкупа; некоторые авторы даже задавались вопросом о том, была ли кровь Христова платой Его Отцу, или Сатане. В последнем случае она рассматривалась как выкуп за освобождение всего человечества, плененного дьяволом со времени первородного греха. Но он оставался для них всего лишь образом: настоящий причинно-следственный – не побоимся этого слова – «механизм» нашего Спасения виделся ими совершенно иначе.
На протяжении многих столетий Церкви Запада, как католическая, так и протестантские, внушали верующим идею о том, что Бог Отец не мог простить нас, пока мы не заплатили за свои грехи страданием, тяжесть которого соответствовала бы серьезности нанесенного оскорбления. Церквям православной традиции это богословие, к счастью, совершенно чуждо, и поэтому отличие их от Церквей Запада остается огромным. Все западное христианство, независимо от богословских нюансов различных школ, объясняет наше спасение страданиями Христа, понесенными в качестве платы за нанесенный Его Отцу ущерб! Восточное христианство, напротив, не разделяет эту чудовищную теорию и объясняет наше спасение совершенно иначе, о чем я в других своих работах писал подробно. Видя, как старается Ватикан внедрить своих миссионеров в страны православной традиции, я трепещу, зная, какую чуму они с собой принесут!
Есть в Писании текст, сыгравший в формировании западного представления о спасении особенно важную роль. Так, во всяком случае, уверяет нас Тридентский Собор (1545-1563). Я имею в виду слова пророка Исайи, то есть текст, написанный за семь или восемь столетий до рождества Христова. В нем Яхве говорит следующее:
«Вот раб Мой благоуспешен, возвысится и вознесется, и возвеличится. Как многие изумлялись, смотря на тебя – столько был обезображен паче всякого человека лик его, и вид его – паче сынов человеческих! <…> Нет в нем ни вида, ни величия, и мы видели его, и не было в нем вида, который привлекал бы нас к нему. Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от него лице свое; он был презираем, и мы ни во что не ставили его. Но он взял на себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что он был поражаем, наказуем и уничижен Богом. Но он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на нем, и ранами его мы исцелились… Яхве Возложил на него грехи всех нас… Яхве угодно было поразить его, и он предал его мучению; когда же душа его принесет жертву умилостивления, он узрит потомство долговечное, и воля Яхве будет благоуспешно исполняться рукою его. На подвиг души своей он будет смотреть с довольством; через познание его он, праведник, раб мой, оправдает многих и грехи их на себе понесет. Посему я дам ему часть между великими, и с сильными будет делить добычу, за то, что предал душу свою на смерть, и к злодеям причтен был, тогда как он понес на себе грех многих и за преступников сделался ходатаем».[102]
Перед нами поистине грандиозное видение, предчувствие будущего, подобное тем, с которыми мы сталкиваемся при изучении паранормальных явлений. Я убежден, что это действительно текст, вдохновленный свыше, и что сближение его со страданиями Христа напрашивается само собою. Именно так его и понимала Церковь. Однако, как и во всех паранормальных явлениях, не все в нем одинаково ясно: одни детали предстают поразительно отчетливыми, другие лишены последовательности и не вполне внятны. Описание страданий Спасителя и его униженного состояния прекрасно согласуется с традиционным пониманием Спасения как на Востоке, так и на Западе – о них я не стану сейчас говорить. Есть, однако, детали, которые отвечают западному представлению о спасении и противоречат восточному, в то время как иные, менее многочисленные, гармонируют скорее с восточным пониманием, нежели с западным. Такие выражения как: «Яхве угодно было поразить его, и Он предал его мучению»; «Яхве возложил на него грехи всех нас»; «он за преступников сделался ходатаем», да и сами слова «казнь», «наказуем» и «искупление» – все это, казалось бы, заведомо говорит в пользу богословского учения об искуплении, принятом на Западе и по сей день.
Но есть в этом тексте и места, наводящие на совершенно иные мысли: так, слова «Он взял на себя наши немощи и понес наши болезни» говорят не о том, что Господь пострадал вместо нас, понеся заслуженное нами наказание, а о том, что он страдает в нас, разделяя с нами наши собственные страдания и болезни. Именно в этом русле развивалось богословие христиан Востока. Оно не отождествляет Христа с человечеством, как это делал Гегель. От подобных спекуляций восточные отцы далеки. Для них, как мы в дальнейшем увидим, Христос, воплотившись, соединился с человечеством, как дрожжи соединяются с тестом, по ту сторону времени и пространства, чтобы проделать с каждым из нас и со всеми вместе ту мучительную эволюцию, которую нам предстоит пройти, чтобы вступить в царство Любви Божией. Продолжение текста, похоже, подобный взгляд подтверждает: «а мы думали, что он был поражаем, наказуем и уничижен Богом». Эта фраза наводит на мысль о том, что страдания Служителя Яхве не следует понимать как наказание: Но Исайя тут же говорит другое: «Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши». Страдание действительно предстает здесь как наказание, но не за грехи Служителя Яхве, а за наши собственные. Далее, однако, пророк не вполне последователен. Он не говорит, что ранами его мы «прощены», но что мы «исцелились» ими, что предполагает уже совершенно иной механизм спасения. Речь уже не идет о действии, обращенном к Яхве, но о действии, направленном на нас самих. А это совсем другое дело!
Есть, наконец, в этом пророчестве и немало формул, которые просто-напросто отвечают характерной для подобных видений риторике. Таковы, к примеру, слова о том, что Служитель «будет благоуспешен, возвысится и вознесется», что он «узрит потомство долговечное», что Яхве «даст ему часть между великими», и что «он с сильными будет делить добычу». Последнее выражение к применении ко Христу особенно неуместно, даже в символическом смысле. Похожие проблемы можно отнести и к словам Пресвятой Девы, с которыми она обращается к людям в своих признанных Церковью явлениях. Еще в большей степени это касается тех посланий, что приходят к нам из потустороннего мира различными паранормальными путями.
Как мы видим, западные Церкви не только придали этому тексту преимущественное значение, но и выделили в нем одни выражения, оставив другие в тени. Именно так поступает она и со многими другими тестами. Впрочем, то же самое делает, оправдывая свои собственные богословские построения, и Церковь Востока. Окончательный результат проделанной на Западе по этому вопросу богословской работы можно найти в последнем Катехизисе католической Церкви, §§ 599–623. Эти параграфы в нем образуют раздел, озаглавленный: «Искупительная смерть Христа в Божественном замысле спасения». Суть тайны спасения, как ее видит Церковь, сформулирована именно здесь.
В новозаветных текстах мы находим выражения и отрывки, соответствующие теории искупления, созданной и развиваемой на Западе, так, впрочем, и другие, отвечающие, скорее, синтезу, выстроенному на христианском Востоке. Бывает и так, что одно и то же выражение или фраза истолковываются каждой из этих традиций в свою пользу.
Вот, пожалуй, наиболее яркий тому пример: в § 612 этого катехизиса в одной из фраз цитируются слова Св. Петра. Цитируются они не полностью и вне своего контекста, что само по себе допустимо, но в данном случае смысл цитаты меняется полностью. Вот текст катехизиса с этой цитатой: «Соглашаясь своей человеческой волей с тем, что воля Отца должна быть исполнена, Он (Христос) принимает свою смерть, чтобы, во искупление наших грехов, „вознести грехи наши телом Своим на древо“ (1 Петр 2.24)». Как мы видим, катехизис использует эти слова Св. Петра, чтобы подтвердить «искупительный» характер смерти Христа. Слова эти предстают, таким образом, вполне соответствующими западной богословской традиции. Посмотрим, однако, что они действительно означают в контексте Послания, из которого они взяты: «Он грехи наши Сам вознес телом Своим на древо, дабы мы, избавившись от грехов, жили для правды: ранами Его мы исцелились». Об искуплении, об удовлетворении нанесенного отцу оскорбления, здесь речи нет, ни о каком прощении тоже не упомянуто: Петр лишь говорит, что мы «исцелились», что принесенная на кресте жертва преобразила нас таким образом, что мы теперь «избавились от грехов» и стали способными «жить для правды». Действенность жертвы Христовой не касается ни Отца, ни наших отношений с Отцом. Она воздействует непосредственно на нас, а это совершенно другое дело. Эта часть текста послания полностью отвечает богословскому учению о спасении, принятому Восточной Церковью. При этом ей не приходится манипулировать с ним и вырывать их из контекста, как делают это составители католического Катехизиса. Эти последние воспользовались словами, которые им подошли, отбросив продолжение фразы, которое не менее важно, ибо оно указывает на возможность совершенно иного богословского синтеза. Впрочем, богословы Запада вообще игнорируют факт существования на Востоке богословия, отличного от их собственного. Как мы видим, отрывок, приведенный авторами катехизиса для обоснования собственной богословской традиции, на деле говорит в пользу богословского учения о спасении, принятого на Востоке.
Похоже, однако, что других текстов, которыми западные богословы могли бы обосновать разработанное ими учение об искуплении, в Писании найдется немного. Не удивительно поэтому, что авторы катехизиса нередко отсылают читателя к текстам малоубедительным, а порой, как это ни поразительно, и вовсе к местам, которые не имеют ничего общего с учением, которое они призваны подтвердить. Цитируют их лишь для количества – чтобы создать впечатление, что учение это имеют широкую опору в Предании. Невозможно представить себе, чтобы авторы подобных подтасовок не сознавали, что они делают. Читателя откровенно обманывают и водят за нос!
В § 615 авторы катехизиса, сближая, в очередной раз, новозаветный отрывок с пророчеством Исайи, цитируют Послание Павла к Римлянам (5. 18-19). Прошу прощения за то, что останавливаюсь на этом так долго, но речь идет о самой сути тайны Спасения, о самом главном, что разделяет богословские традиции Востока и Запада. Итак, вот слова апостола Павла: «Посему, как преступлением одного всем человекам осуждение, так правдою одного всем человекам оправдание к жизни. Ибо, как непослушанием одного человека сделались многие грешными, так и послушанием одного сделаются праведными многие».
Цитируя этот текст, авторы катехизиса тут же комментируют его так: «Своим повиновением Иисус принес заместительную жертву страдающего Служителя Яхве, который „принесет жертву умилостивления“, „понес на себе грехи многих“, „оправдает многих и грехи их на себе понесет“ (Ис 53.10-12). Тем самым, Иисус загладил наши проступки и дал Отцу удовлетворение за наши грехи».
Связывая цитату Св. Павла с текстом Исайи и делая вид, будто они подтверждают друг друга, катехизис искажает мысль апостола. Св. Павел всего лишь говорит, что Христос спас нас Один, соделав нас «праведными», как некогда Адам, один согрешив, соделал нас грешниками. Прочтя всю главу до конца, легко убедиться, что о том, каким образом Христос соделал нас «праведными», апостол не говорит ни слова. Подобная практика объяснения одного текста отсылкой к другому наглядно показывает, какую важную роль сыграл текст Исайи в обосновании, задним числом, созданного на Западе учения о Спасении.
В § 616 авторы катехизиса поступают еще смелее. Ссылаясь на апостола Иоанна, они пишут следующее: «Именно „любовь до конца“ (Ио 13.1) сделала жертву Христа актом возмещения, удовлетворения и искупления». Однако ни о каком «искуплении», не говоря уже об «удовлетворении» и «возмещении» у апостола Иоанна в данном случае нет ни слова. Слова апостола Иоанна вырваны из контекста и не имеют ничего общего с тем смыслом, который авторы катехизиса пытаются в них вложить. Они лишь предваряют эпизод, где Иисус на вечери омывает ноги ученикам: «Иисус, зная, что пришел час Его… возлюбив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их… Иисус, встал с вечери, снял с Себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался…» Можно ли цитировать этот текст в качестве подтверждения ценности жертвы Христа как акта «возмещения», «удовлетворения» и «искупления»? Ни о каком механизме искупления в нем речь не идет. В нем повествуется о необычайном поступке, в котором Иисус являет нам Свою любовь и Свое смирение. В то же самое время это и приглашение подражать Ему в этом смирении, учиться у Него уважать и любить друг друга. Богословское учение, которое авторы катехизиса пытаются этими словами обосновать, совершенно здесь не причем!
Таким образом, в обоснование западного учения об Искуплении в Катехизисе приводятся три текста: первый из них написан за семь или восемь веков до Рождества Христова и потому не имеет прямого отношения к делу; второй (§ 615) заведомо ложно толкуется притянутым за уши сопоставлением с первым; и, наконец, третий (§ 616) вообще не имеет отношения к учению, которое он призван удостоверить.
Как мы видим, для доказательства того, что их учение соответствует текстам Писания, то есть Божественному Откровению, богословы и экзегеты Западной Церкви не сумели найти ничего убедительного! А ведь они старательно искали, толковали тексты и так и этак, тщательно сопоставляли их, стараясь хоть как-то обосновать унаследованную ими традицию. И результатом стала всего лишь эта жалкая подтасовка! Чудовищное представление этих Церквей о Боге не имеет, оказывается, под собой никакой основы и на поверку не подтверждается ни единым текстом Писания. Поистине скандальная ситуация! Но вы сами видите, что подтасовываю и передергиваю карты вовсе не я!
Есть и другие тексты, близкие, на первый взгляд, тому взгляду на вещи, который пытаются обосновать авторы катехизиса. Так, Послание к Ефесянам (5. 1-2) в заимствовании ветхозаветных терминов идет достаточно далеко: «Христос возлюбил нас и предал себя за нас в приношение и жертву Богу, в благоухание приятное». В примечаниях к «Иерусалимской Библии» указывается, что перед нами реминисценция ветхозаветных текстов. Однако термины «приношение» и «жертва» довольно туманны, и последующий образ «приятного благоухания» не очень-то их проясняет. Католики и протестанты настолько закоснели в своей богословской традиции, что ничтоже сумняшеся видят ее подтверждение в этом тексте Св. Павла. На самом деле это совершенно не так! Ничто в нем не говорит о том, что «приношение» это предназначено Христом Своему Отцу, как и о том, что именно Ему Христос приносит Себя в «жертву». Текст апостола Павла, напротив, ясно показывает, что совершается все это непосредственно для нас: «Христос возлюбил нас и предал Себя за нас». Ничто в этом тексте не дает повода думать, будто жертва должна получить одобрение Его Отца. Поэтому ничего, что подтверждало бы западное учение об искуплении, в этом тексте нет.
В § 1992 Катехизиса, пожалуй, наиболее ясно обнаруживает себя та глубокая пропасть, что отделяет западную богословскую традицию от восточной, но уже в отношении таинства Крещения. Вот текст этого параграфа (курсив принадлежит авторам катехизиса):
«Оправдание было заслужено страданиями Христа, который принес Себя на Кресте в жертву живую, святую и угодную Богу, и чья кровь стала орудием искупления грехов всех людей. Оправдание дается Крещением, таинством веры. Оно сообразует нас справедливости Божией, делающей нас внутренне праведными силою Его милосердия…» Из этого текста явствует, что согласно учению катехизиса подвиг Христа, Его Страсти не оказывают действия непосредственно на нас самих. Своими Страстями Христос «заслужил» для нас оправдание. Но даруется оно нам Отцом. Преобразует нас и делает «внутренне праведными» не жертва Христова, а сила Отцовского милосердия.
И тут же, чтобы лучше продемонстрировать верность своего учения тексту Нового Завета, авторы катехизиса цитирует послание Св. Павла (Рим 3. 23-26): «Все согрешили и лишены славы Божией, получая оправдание даром по благодати Его, искуплением во Христе Иисусе, которого Бог предложил в жертву умилостивления в Крови Его через веру, для показания правды Его в прощении грехов, соделанных прежде, во время долготерпения Божия, к показанию правды Его в настоящее время, да явится Он праведным и оправдывающим верующего в Иисуса». Суть, следовательно, состоит в том, что мы очищены Кровью Христа от наших грехов, и что в жертву Его предложил Отец. Восточная традиция, зная об этой стороне нашего Искупления, интерпретирует жертву Христа совершенно иначе.
Ничто в этом тексте, однако, не указывает на то, что кровью Своей Христос восстановил честь Отца и усмирил Его гнев… Речь идет не о восстановлении справедливости в смысле выполнения морального требования или о восстановлении некоего космического равновесия, а о том, чтобы сделать нас «праведными», чтобы «оправдать верующего в Иисуса». Авторы катехизиса, как мы видим, идет дальше. Святой Павел цитируется лишь в подтверждение тезиса, сформулированного выше: Своими страданиями Христос нам «заслужил» оправдание.
Искажая текст Св. Павла, современный катехизис следует учению об Искуплении, выработанному на Западе на протяжении столетий на ряде церковных Соборов. Вот, к примеру, что говорит Тридентский Собор (1545–1563), сессия 1547 г.
«В силу великой любви, которой Он возлюбил нас, хотя мы были Его врагами, Господь наш Иисус Христос, возлюбленный Сын Отца, заслужил наше оправдание своими Страстями на крестном древе и дал Богу Отцу удовлетворение за наши преступления».[103] Согласно этому учению вовсе не Христос оправдал нас Своими страданиями. Он лишь заслужил для нас это оправдание, удовлетворив (правосудие) Своего Отца. И оправдание это мы получаем по мере нашей веры в Иисуса Христа.
Текст Исайи безусловно сыграл в формировании западного учения об Искуплении очень важную роль – недаром Тридентский Собор прямо ссылается на него, как делают это и авторы нового Катехизиса католической Церкви. (Курсив тоже принадлежит оригиналу):
§ 615: «Своим повиновением даже до смерти Иисус совершил дело страдающего Служителя Яхве, чья душа „принесет жертву умилостивления“, который „понес на себе грехи многих“, „оправдает многих и грехи их на себе понесет“ (Ис 53. 10-12). Иисус загладил наши преступления и принес Отцу удовлетворение за наши грехи».
Почему никому из этих богословов не пришла на память притча о блудном сыне?
Это учение представляет собой настоящее святотатство! Если кто и защитил честь Бога, так это те, кто отказались узнать Его в этом карикатурном образе!
История западной богословской позиции
Богословское учение, о котором здесь идет речь, встречается уже у Тертуллиана (150/160 – 220). Он был первым богословом, который писал по-латыни. Именно ему обязаны мы такими важнейшими для латинского богословия терминами, как «субстанция», «лицо», «Троица»… Совсем недавно папа Бенедикт XVI блестяще написал о его заслугах. Будучи юристом по образованию (некоторое время даже считалось, что он работал в должности юрисконсульта), Тертуллиан полагал, что каждое доброе дело становится заслугой перед лицом Бога. И наоборот, всякий дурной поступок делает человека Его должником и требует возмещения. Большую часть своей жизни и своих трудов Тертуллиан посвятил борьбе с Маркионом и его учениками. Из тридцати одного дошедшего до нас трактата, четверть посвящена полемике с ним. Упрощая дело, скажем, что Маркион решительно противопоставлял ветхозаветного Бога, ревнивого и жестокого, Богу новозаветному, исполненному любви. Тем самым, он пытался полностью отказаться от ветхозаветного наследия. Маркион и его теории были осуждены Церковью в 144 г. Тертуллиан же в борьбе с этой ересью, напротив, настаивал на преемственности Ветхого завета и завета Христа, опираясь при этом, прежде всего, на псалмы и на тексты пророка Исайи. Именно Тертуллиану мы в значительной степени обязаны принятому в западной Церкви систематическому истолкованию Страстей Христовых текстами пророка Исайи.[104] Роль Христа как приносящего за нас удовлетворение Отцу при этом не акцентировалась. Богословие тогда могло еще пойти по другому пути. Но отношения человека с Богом представали у Тертуллиана в совершенно извращенном виде, поскольку он их понимал в чисто юридическом плане – не как отношения любви, а как отношения между рабом, слугою и его господином. Разница огромна! Бог оказывается нам господином, а не отцом. А это все меняет. Суть подмены именно в этом. После Тертуллиана вся западная традиция прочно усвоила себе это катастрофическое понятие о Боге. Сыграло свою роль и устроение существовавшего тогда на Западе гражданского общества. Представления Тертуллиана об отношениях человека с Богом в значительной мере отражали социальные отношения в современном ему общественном укладе. Не перечисляя всех богословов, которые последовали за ним на этом пути, остановимся лишь на тех, что расставили на нем главные вехи.
В трактате О Троице, написанном в 378 г. Св. Амвросием Медиоланским (340–397), эта богословская конструкция уже предстает как сама собой разумеющаяся: «Из-за меня Христос взял на Себя все мои слабости, претерпел все мои телесные муки, соделался за меня, то есть за всякого человека, грехом, соделался за меня проклятым…»[105] Никаких ссылок на Писание, никакого обоснования, которое бы на него опиралось, здесь нет. Создается впечатление, что во времена Св. Амвросия теория эта была уже общепризнанной.
Св. Августин (354–430), живший два века спустя после Тертуллиана, подробно развивал учение о первородном грехе, но о тайне нашего искупления специально никогда не писал. Его, как и большинство богословов первых веков, занимала прежде всего защита догматов о Троице и Боговоплощении. Говоря о тайне Искупления, он всего лишь воспроизводит формулы, ставшие к его времени общепринятыми, не чувствуя нужды в их обосновании: Христос «примирил нас с Богом» «мирной жертвой». Комментируя подзаголовок псалма 41, «Сынов Кореевых», он пишет: «Это сыны жениха, сыны Страстей, сыны, искупленные Его кровью, сыны Креста, носящие на челе образ орудия казни, воздвигнутого на Голгофе Его врагами…» Из этих слов следует, что юридические представления, примененные Тертуллианом к отношениям между человеком и Богом, успели проникнуть и в христологию. Св. Августин не был непосредственным создателем этой богословской теории, но авторитет его был столь велик, что присоединившись к ней, он немало способствовал ее официальному признанию. Впрочем, некоторое время богословы не решались дать окончательный ответ на вопрос, кому должен был Христос принести выкуп, чтобы освободить нас: Богу или же Сатане. Юлий Гросс в одной из своих монументальных и поражающих своей эрудицией работ показал, что латинские авторы XI и XII во многом исправили догматические заблуждения Августина по вопросу о первородном грехе – заблуждения, во многом способствовавшие утверждению на Западе чудовищного юридического представления об искуплении.
Его, это учение, унаследуют вслед за Августином, и прочие ведущие богословы западной Церкви, такие как Проспер Аквитанский, Лев Великий (390-461), Григорий Великий (540–604)…
Важным этапом в истории догмата об Искуплении стало учение Св. Ансельма Кентерберийского (1033–1109): «Искупление человеческой природы не могло быть совершено, пока человек не вернул Богу то, что задолжал Ему своим грехом. Но долг этот был так велик, что для уплаты его, требуемой от человека, но возможной только для Бога, нужно было, чтобы человек был тем же субъектом, что и Бог…[106]». Из продолжения текста явствует, что расквитавшийся за наш долг должен был быть одновременно человеком и Богом. Св. Ансельм отказался от понимания Страстей Христовых как выкупа, заплаченного Сатане. Он попытался также смягчить идею «долга», развивая мысль о том, что наши грехи были в первую очередь нанесенным Богу оскорблением и заплатил Христос этот долг скорее любовью, нежели страданием. Именно в этом смысле можно, согласно Ансельму, говорить об «удовлетворении», которое воздается Богу.
У Св. Фомы Аквинского (1224–1274) на место идеи оскорбления заступает идея моральной несправедливости. Только наказание может эту несправедливость восстановить: «Христос понес искупительное наказание не за свои грехи, а за наши».[107] На Кресте Христос «искупил» наши грехи, «изгладил» их; его жертва предложена «в качестве удовлетворения».[108] Но предложена кому именно? И в чем это искупление, или стирание, состоит?
Вот как, вкратце, отвечает на эти вопросы Св. Фома:
«1) Страдания Христовы во спасение рода человеческого Отец предопределил от вечности, по слову пророка Исайи: Господь возложил на Него беззакония всех, и еще: Господь возжелал поразить Его в немощи; 2) Отец вдохновил Его желанием пострадать за нас, внушив ему любовь, и потому Исайя продолжает так: Он предложил себя, потому что Он пожелал этого; 3) Отец не оградил Его от страданий… но, по слову Блаж. Августина, предал Его во власть Его гонителей».[109] Мы снова видим, какое огромное, решающее значение придается тесту пророка Исайи. Похоже, что именно этот текст лежит у истоков развитого на Западе чудовищного учения об искуплении.
Приводя эту цитату в своем комментарии на последний возглас распятого Христа, о. Филипп Троицы энергично уверяет нас, что «католическая Церковь никогда не считала, что Христос сомневался в любви Отца». Опираясь, как всегда, на Св. Фому, он объясняет нам, что «эта таинственная богооставленность относится лишь к низшей, рациональной и чувственной стороне усвоенного Христом Человечества. Спаситель продолжал наслаждаться блаженным видением…» Напомню, что под «блаженным видением» западное, католическое богословие понимает блаженство вечной жизни. Иными словами, умирая в агонии на кресте, Христос одновременно наслаждается вечным блаженством одесную Отца, а Его возглас «Боже мой, Боже мой, почему Ты меня оставил?» касается лишь «низшей, рациональной и чувственной части Его Человечества. Не знаю, сможет ли это деление Христова сознания на слои или части убедить вас в состоятельности подобного богословия.
Все богословы Запада, как католические, так и протестантские, следовали этой схеме – им и в голову не приходило подвергнуть ее сомнению. Они нередко развивали, расширяли, иллюстрировали ее, обогащали новыми литературными формами, порой даже выводили ее в виде представления на подмостки. Я приведу здесь несколько цитат, позаимствованных мною главным образом из работы о. Филиппа Троицы, который, в свою очередь, воспользовался подборкой Жака Ривьера.[110] Я понимаю, что тексты эти переварить нелегко, но процитируй я лишь два-три из них, читатель мне, пожалуй, не поверил бы, что Церковь могла веками проповедовать такое чудовищное учение. Вы сами сможете представить себе, какой вред могло оно за все это время нанести верующим, представляя отношения между человеком и Богом в подобном виде.
Вот что говорит о Христе Лютер (1483–1546):
«Божественной Любовью в Него вошел грех. Закон вмешивается и говорит: нужно, чтобы грех умер. Если Ты, Христос, хочешь стать поручителем, стань виновным и понеси кару грешников, понеси также на Себе грех и проклятие».[111]
Точно такое же учение развивает и Кальвин (1509–1564):
«Чтобы устоять перед гневом Божиим и удовлетворить Его справедливости, Христос должен был испытать в душе суровость Его отмщения… Он соделал Себя главным должником (sic) и должен был, как виновный, понести предназначенные для нас кары, чтобы нас оправдать».[112] Кальвин признавал, правда, что Бог, наказывая Сына вместо нас, не был на Него на самом деле «разгневан».
Боссюэ в проповеди на Великую Пятницу, произнесенной перед королевским двором в 1660 г., идет еще дальше: «Бог поднимает на Него руку отмщения и сокрушает преступную душу невыносимой тяжестью Своего возмездия… Все иные мучения, чью крайнюю суровость мы видели, всего лишь образ и сон по сравнению с муками, страхом и гнетом, которые терпит душа божественного Иисуса от руки карающего Бога… Лишь Богу достоит воздавать кару за оскорбления… поэтому нужно было, братья мои, чтобы Он сам обрушил на Сына Свой гнев; а поскольку Он возложил на Иисуса наши грехи, на Нем должно было совершиться и праведное отмщение… Он отверг собственного Сына и открыл нам свои объятия; Он взирал на Него в гневе и взглянул на нас с милосердием… Его гнев прошел, найдя себе выход; Он поразил своего невинного Сына, противоставшего ярости Божией. Вот что происходило на Кресте до того момента, когда Сын Божий, прочтя умиротворение во взгляде Отца, не увидел, что пришла, наконец, пора оставить этот мир».[113]
Бурдалу, другой великий оратор XVII столетия, писал о деле искупления так: «[Бог Отец], чьи действия столь же строги, сколь и возвышенны, забывая, что Иисус является Его Сыном и рассматривая Его – простите мне эти сильные выражения – как врага, объявляет себя Его гонителем, а точнее, встает во главе гонящих Его… Ибо Ты сам, Господи, справедливо явив жестокость, дал почувствовать уже не Твоему служителю Иову, а Твоему единородному Сыну тяжесть своей десницы. Уже давно Ты ждал этой жертвы. Она должна была восстановить Твою славу и удовлетворить Твоей справедливости <…> Настоящим Богом отмщения Ты, Господи, предстаешь не в аду – ты являешься им на Голгофе…»[114]
А вот что пишет Монсеньор Гей, один из ведущих богословов Первого Ватиканского Собора (1867–1870):
«Не грех, но вся непомерная тяжесть человеческого беззакония внезапно обрушилась на Него… нужно, чтобы он понес на себе наши преступления и, так сказать, себе их усвоил… Вот чего Он страшится. Он страшится правосудия Божия… Он страшится гнева праведно негодующего Судии, чье негодование, Он это видит, перешло в ярость. Он страшится проклятия Божия».[115]
Монсеньор Д’Юльст (1841–1896), основатель Парижского Католического института, ясно заявляет: «Именно справедливость следует удовлетворить в первую очередь. Покуда она продолжала требовать своего, милосердие было связано и как бы бессильно. Поэтому Бог начал с того, что совершил правосудие… Свершилось таинственное дело: святой и праведник занял место виновного».[116]
О. Монсабре (1827–1907), доминиканец, проповедник Собора Парижской Богоматери с 1872 г. по 1890 г., рисует нам искупление в виде настоящей драматической сцены: «Господь нашел во Христе то, что напрасно искал в других жертвах: грех, подлежащий каре… Господь видит в Нем как бы живое воплощение греха… Охваченная ужасом, который внушает беззаконие Его божественной Святости, его плоть становится вместо нас проклятой… Это человек, человек вообще, человек, заменивший собой всех грешников всех времен, человек, ставший человечеством в одном лице. При виде Его правосудие Божие забывает о вульгарных человеческих толпах, его глаза устремляются на это странное и чудовищное существо, способное удовлетворить Его правосудие. Прости Его, Господи, это Сын твой. – Нет, нет, это грех; он должен понести кару».[117]
Сравните это с тем, что пишет уже в двадцатом веке доминиканец о. Брукбергер (1907–1998):
«Дороги чести струятся кровью. У чести своя логика… где кровь требует крови. Бог сам подчинился этой диалектике: вот почему прекраснейший из сынов человеческих претерпел казнь… Историк может проследить шаг за шагом совершившийся над Иисусом суд, обнаружить все обстоятельства и причины Его осуждения и казни…, но мы знаем, что распятие Христово было делом восстановления чести Божией. Грех был не столько неповиновением правилу, сколько нанесенным Господу оскорблением – оскорблением, которое и смыла кровь Иисуса».[118]
Бесполезно, на мой взгляд, продолжать эту замечательную подборку! У сегодняшних проповедников куда меньше лирики, и столь живых описаний ярости Божией у них не будет, но официальное богословие, богословие Катехизиса, осталось прежним, и если некоторых оно начинает смущать, другие, уже в двадцать первом веке, без зазрения совести продолжают его проповедовать. Уверяю вас, что ни у греческих и восточных отцов, ни у византийских и современных православных богословов, вы ничего подобного не найдете.
Почему богословы Запада последовали за Тертуллианом? Почему так заворожил их воображение текст Исайи? Разумеется, вплоть до конца двадцатого столетия тексты Писания считались на Западе как бы непосредственно продиктованными Самим Богом. Лишь постепенно и мучительно экзегеты и учители начали признавать, что богодухновенность Писания предполагает куда более сложные механизмы. На Востоке богословы поняли это уже в III в., со времен Оригена. К тому же Церковь на Западе огульно осуждала все медиумические явления, не отдавая себе отчета в том, насколько сложны могут быть явления ясновидения. Поэтому этот текст Исайи и рассматривался ими как абсолютная истина. Для них этот текст был продиктован Богом и то, что он целиком относится ко Христу, казалось им очевидным.
Но почему же оказалась ими забыта притча о блудном сыне?
Почему этот текст Исайи не привел богословов Востока к тем же выводам? Во-первых, видимо, потому, что они лучше учитывали его контекст. Библеисты группируют ряд стихов пророка Исайи в четыре отдельные песни, так называемые «Песни Служителя»: Ис 42.1-9; 49.1-6; и 52.13 – 53.12. Речь в этих песнях идет явно не о Христе, и не о Мессии, а о таинственном персонаже, призванном восстановить на земле справедливость. «Вот, предсказано прежде сбылось, и новое Я возвещу; прежде нежели оно произойдет, Я возвещу вам», – говорит Яхве.[119] В третьей песне мы слышим голос служителя: «Кто хочет судиться со мною?… Кто осудит меня?» Некоторые из этих стихов действительно перекликаются с новозаветными сценами Страстей Христовых, но другие им совершенно не соответствуют. Что могло видеться пророку за семь или восемь веков до Христа? Во многих псалмах мы тоже находим слова о страдающем праведнике, чье соответствие Евангелиям порой поразительно. Возьмите хотя бы псалом 21, открывающийся теми словами, что повторил Христос на кресте: «Боже мой! Боже мой! Для чего ты оставил меня?» Вот другие, не менее поразительные слова того же псалма: «Все, видящие меня, ругаются надо мною, говорят устами, кивая головою: „он уповал на Господа, пусть избавит его, пусть спасет, если он угоден Ему!“ … Можно было бы перечесть все кости мои, … делят ризы мои между собою и об одежде моей бросают жребий». Подобные места можно найти и в других псалмах, например в шестнадцатом. Повествуя о Страстях Христовых, евангелисты подчеркивают соответствие происходящего этим текстам. Но в самих псалмах речь всегда идет об угнетенном праведнике, взывающем к Яхве о помощи, а не о страдании или испытании, взятом на себя как приношение Богу ради прощения и спасения многих! Единственным текстом, в котором подобная идея прослеживается, остаются слова пророка Исайи.
Таким образом, пророчество Исайи, сыгравшее, как мы видели, решающую роль в понимании Западом механизма нашего спасения, представляет собой лишь один из целого ряда важнейших текстов, которые могут быть в той или иной степени отнесены ко Христу и, следовательно, провозвещают, прообразуют Его приход. Но никакого, абсолютно никакого повода придавать тексту Исайи решающее значение нет. Греческие отцы, во всяком случае, так не поступали. Надо признать, что в течение всего первого тысячелетия и даже несколько позже, интеллектуальное и культурное превосходство христианского Востока над Западом было подавляющим. Восточные богословы создали целую науку истолкования текстов, ничего сопоставимого с которой на Западе не было. Ориген, писатель III в., комментировал, скажем, библейский рассказ о сотворении мира так: «Какой разумный человек поверит, что первый, второй и третий дни, а равно вечер и утро, могли существовать прежде солнца, луны и звезд? Стоит ли вообще говорить об этом, если каждый может сам легко найти множество подобных вещей, о которых Писание говорит так, словно они действительно происходили, хотя, если понимать их буквально, они не могли в действительности иметь места».
И почему на протяжении столетий множество авторов, ораторов и богословов, не только не подвергали неясные места сомнению, но стремились, напротив, лишний раз подчеркнуть все ужасы выведенных из них теорий, вместо того, чтобы их хоть как-то смягчить? Червь, что завелся в этом плоде, подозрительно напоминает мне того змия, что в символическом рассказе писания ввел наших прародителей в первородный грех! Обвинение Бога в том, что Он, пусть даже ради любви к нам, потребовал от Своего сына, или просто даже принял от Него, подобную жертву, покажется, я уверен, православным верующим настоящим кощунством. Но официальное богословие западной Церкви в действительности и есть кощунство!
Казалось бы, при виде мучений, причиненных людьми Его Сыну, гнев Отца должен был бы возрасти, но согласно этому учению все происходит наоборот: страдание Сына умиротворяет Отца, и чем сильнее страдает Сын, тем более доволен Отец. Какое удовольствие может доставить Отцу зрелище страданий Сына? Почему эти страдания и эта жестокая смерть могут сохранить Его честь? Действительно ли Он от вечности предусмотрел обстоятельства, в которых, чтобы даровать нам прощение, Он вынужден был заставить нас предать Его Сына мучительной смерти? Умножить зло, толкнуть нас на богоубийство, чтобы затем простить? Злом исцелить зло? Какая поразительная логика! И, тем не менее, это и есть учение, которое Католическая Церковь, а вслед за ней и все протестантские Церкви, проповедуют вот уже двадцать столетий. В «Малом словаре католического богословия» Карла Ранера и Герберта Форгримлера в статье «Искупление» объясняется, что «своей крестной смертью Христос предложил удовлетворение за нас и вместо нас, тем самым примирив нас с Богом…»[120] Еще совсем недавно кардинал Ратцингер, нынешний папа Бенедикт XVI, признал, что подобное понимание искупления, хотя и не одобряется им, остается «общепринятым в христианстве представлением об искуплении».[121] Напомним, однако, что эти слова справедливы лишь в отношении западной богословской традиции. Но католики, как всегда, ведут себя так, словно они и есть весь христианский мир.
Я не первый и не единственный, кто выступил против этого богословского учения и того образа, в котором Бог в нем предстает. Уже в 1931 г. Жак Ривьер, составитель антологии, на которую я здесь ссылался, говорил то же самое: «Идея Бога, которую это богословие нам преподносит», нас сегодня шокирует.[122] Но она с самого начала должна была нас шокировать! Именно это учение оттолкнуло многих не только от Церкви, но и от христианской веры вообще! Именно оно, как и многие другие, не менее очевидные заблуждения, привели к тому, что католические и протестантские церкви ныне пустеют.
Во второй половине двадцатого века почти все богословы отказались от этой богословской конструкции. Я процитирую здесь лишь одного из них, Антуана Вергота, богослова и психоаналитика, профессора Католического университета Лувена. Вот что он писал еще в 1947 году, сближаясь – возможно, не зная этого – с православной традицией: «Иисус основывает Свою религию не на жертве, а на самом Своем человечестве… Иисус заменяет Собою жертву и упраздняет ее, чтобы вернее достичь ее цели… Бог соединяется с Человечеством не только смертью Иисуса, но и всей Его жизнью[123]». Разница с официальной позицией колоссальная, и разрыв с ней очевиден. Та же позиция отражена и в «Голландском Катехизисе» 1966 г. – коллективном труде нескольких богословов: «Кровь Христова – это не столько приношение Богу, сколько дар Божий. Иисус не отдает свою кровь Отцу, требующему отмщения, – Он отдает ее нам». Ссылаясь на текст апостола Павла[124]: «Ибо не знавшего греха Он (Отец) сделал за нас жертвою за грех, чтобы мы в нем сделались праведными перед Богом», авторы катехизиса комментируют его следующим образом: «Иисус всецело соединился с нашим миром, отмеченным грехом и смертью. Он сделался частью этого мира, чтобы сообщить нам свою святость (свою праведность)». (Скобки принадлежат авторам текста.) «Слова Павла… не означают, что Отец имел нужду в страданиях Христа, представляя их как принятую вместо нас кару». Мне кажется, голландские богословы не отдавали себе отчета в том, что их позиция очень близка традиционному богословию восточной Церкви, с которым они были, возможно, плохо знакомы. Знай они ее лучше, они наверняка не преминули бы специально сослаться на нее, доказывая тем самым, что их учение не является революционным, а вполне согласуется с христианским Преданием.
Но этот новое понимание Искупления не было принято Ватиканом. Голландские богословы неоднократно встречались с кардиналами, и эти встречи были посвящены обсуждению не только этой проблемы, но и Катехизиса в целом. В 1968 г. Рим опубликовал окончательное заявление комиссии кардиналов, которой было поручено рассмотрение и исправление Катехизиса. Вот отрывок из этого заявления, непосредственно касающийся нашей проблемы: «Элементы учения об удовлетворении, являющегося частью нашей веры, должны быть изложены в недвусмысленной форме… Своей святейшей смертью, которая с избытком возместила в глазах Бога все грехи мира, Он сделал так, что божественная благодать была возвращена человеческому роду как благо, заслуженное им в лице его божественного Главы…»[125] Речь, как мы видим, идет не об одном из возможных богословских учений, а о вере римско-католической Церкви. И эту веру формулирую не я, а комиссия кардиналов, которой было поручено Римом исправление голландского Катехизиса.
Таким образом, первая попытка избавиться от этого чудовищного богословского учения была немедленно пресечена Ватиканом. В так называемом «Катехизисе Фульды», одобренном епископатом для немецкоязычных стран и опубликованном на французском в 1977 году, эта реакция церковных властей явно была учтена: «Смерть Иисуса на кресте дает нам понять, насколько серьезен грех в глазах Бога и каким образом Его Божественный Сын искупил его».[126]
Тем не менее, протесты против этого учения продолжались, и в конце концов его противники одержали верх. Был период, когда практически все католические богословы отошли от него. Однако критика этого учения была лишь одним из множества факторов, которые привели к пересмотру этого богословия и окончательному от него отказу. О нескольких участниках этого движения я рассказал в своей книге «Другой Христос».[127]
Церковь должна была отреагировать на такое положение дел, и реакция эта должна была идти сверху. Будь Ратцингер рядовым профессором Ратисбоннского университета в Регенсбурге, его мнение не вызвало бы столь широкого отклика. Но когда он стал папой, труды его были переведены и изданы на всех языках. Я имею в виду в первую очередь трехтомную книгу «Иисус из Назарета», которая вызвала бурную и враждебную реакцию со стороны немецких «господ профессоров», обвинивших автора в средневековом обскурантизме, в распространении предрассудков и т. д. Но этих трех томиков оказалось достаточно, чтобы остановить крушение христианской веры. Остановить, но не ценой радикального обновления!
В своей работе, французский перевод которой был опубликован в 1969 г., Кардинал Ратцингер пытается спасти традиционную веру, не отказываясь от прежнего учения об искуплении. Но чтобы сделать это, ему приходится юлить и манипулировать фактами. С одной стороны, он признает, что учение об Отце, обрушивающем свою месть на Сына, действительно является «общепринятой на сегодняшний день христианской концепцией искупления». С другой стороны, в той же работе он пытается убедить читателя, что настоящая позиция Церкви не такова: «Некоторые памятники христианского благочестия дают повод думать, что христианское учение о Кресте рисует нам Бога, чье неумолимое правосудие потребовало для своего удовлетворения человеческой жертвы. Жертвы своего собственного Сына. Образ этот, став привычным, оттого не менее ложен».[128] Как можно приписывать это чудовищное учение «некоторым текстам христианской духовной традиции», если это официальное вероучение, утвержденное на Тридентском Соборе, подкрепленное в 1968 г. комиссией кардиналов, которым было поручено исправление Голландского Катехизиса, и вошедшее затем в Катехизис Фульды, составленный немецкими епископами в 1977 г., а самое главное – в Катехизис католической Церкви 1992 г. После 1981 г. Ратцингер был назначен Иоанном-Павлом II «префектом Конгрегации по вопросам вероучения», «председателем Понтификальной библейской Комиссии» и, наконец, «председателем Международной богословской Комиссии». Не говорите мне, будто Ратцингер был недостаточно внимателен и не заметил, что учение это, которое он сам признал ложным, вошло, как мы видели, в Катехизис 1992 г. Я здесь цитирую лишь официальные вероучительные тексты, которые едва ли можно назвать «памятниками христианского благочестия». Разумеется, существует богатая духовная литература, развивающая психологические аспекты этого учения и формирующая определенного рода сентиментальную духовность. Эта литература продолжает расти, и Великим постом, в приближении Пасхи, мы неизменно слышим на каждой из остановок Христа на крестном пути новые проповеди, новые трогательные размышления о роли Христа и Его страданиях… Но все это лишь виньетки на полях официального вероучения. Нет сомнений, что, как и большинство богословов, будущий папа Бенедикт XVI чувствует себя неловко, когда вынужден это вероучение исповедовать. Поэтому он тоже пытается его исправить. Он признает, что сама идея «искупления» поднимает серьезные вопросы: «Не является ли Бог, требующий бесконечного искупления, жестоким Богом?» Однако, продолжает он, «реальность зла и несправедливости, которая уродует мир… эта реальность существует, и существует по нашей вине. Ее нельзя игнорировать, она должна быть устранена. Не этого ли требует от нас жестокое Божество, требуя бесконечного искупления? Ничего подобного! Бог сам соделывается местом примирения и в своем Сыне берет страдания на себя. Бог сам приносит в дар миру свою бесконечную чистоту. Бог сам «испивает чашу» всех ужасов и восстанавливает справедливость величием своей любви, которая, проходя через страдания, рассеивает тьму». Такое решение заменяет понятие «искупления» понятием «устранения», что позволяет уйти от юридического понимания спасения и образа неумолимого Бога. Но каким образом может принятие Отцом страданий Сына «устранить» мировое зло? Разница с официальной доктриной состоит в том, что в этом учении Иисус не может предложить Отцу свое страдание во искупление наших грехов, поскольку различие между Отцом и Сыном здесь оказывается затушевано. Отец «в своем Сыне берет страдания на себя». «Сам Бог» – речь, похоже, идет именно об Отце – «испивает чашу». Именно отец оказывается, в конечном счете, распятым в своем Сыне! Маневр ловкий, но чрезвычайно опасный. Ведь он совершенно не соответствует повествованию о распятии, которое мы находим в Евангелиях: «Боже мой, Боже мой, почему Ты меня оставил?» и, наконец: «Отче, в руки твои предаю дух Мой». Не может быть, чтобы Ратцингер этого не почувствовал – он слишком компетентен для этого и слишком уважительно относится к текстам. Он должен был понять, что защищать традиционное богословие с его чудовищным представлением о Боге уже невозможно, что для верующих оно становится камнем преткновения. Только отчаяние могло подвигнуть его на такое произвольное толкование крестной жертвы. Он был готов на все, лишь бы уйти от ужасного «общепринятого христианского представления об искуплении». Но целиком освободиться от прежнего богословия ему так и не удалось. Бог у него по-прежнему «восстанавливает справедливость». Так или иначе, факт остается фактом, попытка одного из лучших богословов прошлого века, председателя множества перечисленных мною комиссий и конгрегаций, разъяснить центральную тайну христианской веры оказалась путаной и неубедительной.
Если ужасающая крестная жертва не является приношением Сына Отцу, чему она тогда служит? В каком отношении страдание, которое претерпел Христос или сам Бог Отец «в своем Сыне» способно «устранить» зло? Механизм этого «устранения» не очевиден. Каким образом может это страдание воздействовать на зло? Это нуждается в разъяснении. Восточная, православная богословская традиция это делает. Но Ратцингер выбирает иной путь. Что означает у него восстановление «справедливости»? Если имеется в виду возмещение, то кому? Или, как полагают некоторые богословы, речь идет о восстановлении равновесия неких космических сил? Так или иначе, мы не выходим за рамки традиционной схемы – просто она не выглядит столь устрашающей.
Есть в учении Ратцингера и другие, куда более плодотворные моменты – как, например, идея о введении в мир бесконечной чистоты Бога, или мысль о том, что «Сын, соделавшись плотью, всех нас несет в себе».[129] Жаль, что Бенедикт XVI не развил эти идеи – пока они остаются у него всего лишь метафорой. Но именно в этом направлении и шла как раз мысль греческих отцов и богословов христианского Востока, чье учение о Спасении подтверждается и нашей, западной мистикой. Демонстрации этого единомыслия я посвятил много лет своей богословской работы, опубликовав на эту тему ряд книг.[130]
В конечном счете, после двух тысячелетий существования христианства, приходится констатировать, что наиболее авторитетный представитель западной богословской традиции, посвятивший богословским исследованиям и трудам всю жизнь, так и не знает толком, в каком смысле Христос нас спас и какова роль крестной жертвы в нашем спасении.
К тому же, очевидно, что попытка, не слишком смущая верующих, потихоньку уйти от «традиционного христианского представления об искуплении» окончилась неудачей, поскольку тот же богослов, став папой, не решился изъять это учение из нового официального Катехизиса.
Так называемый Youcat, (Youth Catéchisme),[131] версия официального Катехизиса, предназначенная для молодежи, исподволь проводит все ту же мысль: Христос «избрал крест, чтобы понести грехи мира» и тем самым «вернул мир к Богу».[132] О самом важном говорится здесь вскользь, как если бы речь шла о чем-то простом, что не нуждается в объяснении!
В книге Знакомство с католической верой,[133] тексте, вышедшем под редакцией монсеньора Андре Ван-Труа, кардинала Парижа, с предисловием кардинала Люстижера, бывшего архиепископа Парижа (который его, по всей видимости, не читал), нас с самого начала предупреждают, что «за последние десятилетия детский катехизис принял совершенно новый облик». Это значит, что книга предназначена, прежде всего, для детей, хотя далее говорится, что в ее понимании детям зачастую будет не обойтись без взрослых. Мы действительно находим в ней все главные положения официального богословия «для взрослых»: Христос, в качестве выкупа за наши грехи, должен предложить Отцу свою крестную смерть. Текст очень краток и эту мысль не слишком акцентирует, но она в нем присутствует – хотя речь идет всего-навсего о тонюсенькой книжечке. Следовательно, родителям придется объяснять своим детям, что мы совершили преступления настолько ужасные, что нам положено за них не менее страшное наказание, и что сам Отец, невзирая на свою любовь к нам, не мог нас простить, пока не получил за нас выкупа. Это значит, что мы с самого начала учим детей воспринимать отношения с Богом исключительно в юридическом плане, а не в плане любви. Это значит учить их бояться Бога, а не любить Его, зная о Его любви к нам. Это хуже, чем спаивать младенцев спиртным – ведь внушать детям такие вещи все равно, что вливать им яд прямо в сердце.
Я понимаю желание Церкви менять учение постепенно, чтобы не смущать верующих. Но сегодня положение дел иное. Людям следует сказать, что Церковь ошибалась, что она веками внушала им о Боге ужасные вещи. Лучше всего было бы, если бы Церковь официально призналась в своих ошибках, богословы могли бы свободно обсуждать их и новые катехизисы говорили об этом без обиняков. Кого нужно в первую очередь защищать? Церковь или Бога? По-моему, Бога, и притом немедленно. Церковь вернет к себе доверие лишь тогда, когда она признает и публично проанализирует свои ошибки. Верующие поймут это и оценят по достоинству ее честность.
В 2001 г. о. Молинье, доминиканец, опубликовал в одном коллективном сборнике важное исследование о смысле Страстей Христовых под заглавием Искупление или Милосердие Божие в отношении к грешнику.[134] В сборник вошли работы двадцати одного автора, явно не слишком возмущенных присутствием среди них о. Молинье, поскольку все они согласились опубликоваться с ним под одной обложкой. Предисловие к сборнику написал кардинал Андре-Мютьен Леонар, архиепископ Малина-Брюсселя. Прекрасная работа о. Молинье отлично вписывается в рамки традиционного богословия: автор твердо отстаивает учение о первородном грехе, вполне соответствующее последнему катехизису: «Грех передается путем рождения – вот о чем бесспорно учит догмат и что святые никогда не оспаривали».[135] Верен автор и учению католической Церкви об аде и вечных «невыносимых» муках.
Отец Молинье поступает так же, как и Бенедикт XVI. Не опровергая объяснения тайны искупления, сформулированного в Катехизисе, он предлагает и свое: «Что касается самого Иисуса Христа, то главная тайна состоит в том, что смертный приговор тяготеет над ним в большей степени, чем над любым другим человеком: «Он принял кару, которая тяготела над нами». Это наказание было преображено для Него, но оно не стало от этого легче. Христос умер человеческой смертью в силу произнесенного над человеком в книге Бытия приговора, но он умер также, и по преимуществу, от любви в силу искупительной Милости, чьим Воплощением Он был и останется навсегда».[136] О. Молинье идет, как мы видим, по стопам Бенедикта XVI. Но для него Христос не приносит свое страдание Отцу, как если бы наши грехи оскорбляли только Отца: с его точки зрения, «грех отзывается на Троичной жизни, так как Бог любовью своей через тело Христово делается ему причастен». У Бенедикта XVI страдание Сына разделяется Пресвятой Троицей (хотя он, как это водится у Христиан Запада, о Святом Духе не упоминает ни словом!). У Отца Молинье, Троица испытывает последствия греха. В обеих этих, очень разных, схемах, идея принесения Сына в жертву Отцу не имеет больше никакого смысла. Традиционного учения об искуплении оба богослова благополучно избегают, делая его невозможным.
Однако оба они оказываются перед очень серьезной проблемой. Согласно классическому представлению, мы спасаемся потому, что Бог нас прощает. Целью страданий Христовых и Его крестной смерти было стяжать для нас это прощение. Именно в этом состояла их роль. Как ни чудовищно было это учение, представлявшее Бога тупым и жестоким чудовищем, в нем была, по крайней мере, своя внятная логика. Ратцингер, как и о. Молинье, о прощении, дарованном нам Отцом в силу наказания, понесенного за нас Сыном, не пишет. Однако оба они по-прежнему говорят о необходимости «наказания». Но зачем оно теперь нужно? Почему это «наказание», это страдание и смерть оказываются для нас спасительными? Никакого объяснения нам авторы не предлагают. В независимой от богословия области гражданского права юристы до сих пор спорят о том, насколько существующая пенитенциарная система способствует исправлению преступников. Причем рассуждают они о наказаниях, которые преступники несут вовсе не добровольно. Тогда как в таинстве крестной смерти речь идет о наказании невиновного. Утверждать, будто понесенное Христом наказание оказывает на действительных виновников спасительное воздействие, уже нельзя – эта очевидная и общепринятая некогда истина теперь нуждается в пояснениях. Почему? Каким образом? Даже механизм «индульгенций», за который последние папы так прочно держались, предполагает, что прощение даруется ввиду Христовых «заслуг» – хотя от получающего это прощение и требуется какое-то минимальное сотрудничество: он должен, к примеру, регулярно молиться в одной и той же церкви по определенным дням. Трудно поверить, что это способно обратить грешника и наставить его на путь истинный. И если говорится о «полной индульгенции», распространяющейся на все грехи, какими бы тяжкими они ни были, совершенными на протяжении целой жизни, цена большой не покажется!
Многие психологи уверяют нас, что исправляет преступников не столько наказание, сколько перевоспитание. Но соглашаясь с ними, мы оставляем привычный для Запада образ мыслей и вступаем на совершенно иной путь, сближаясь с богословием греческих отцов и православия в целом. Теперь нам предстоит объяснить, почему не только смерть, но и жизнь Христа непосредственно, по ту сторону времени и пространства, вошла в жизнь всех людей, преобразуя ее, как дрожжи преобразуют тесто. Я уже показал в другой своей работе, какое объяснение этому предложило восточное христианство, каким образом наши западные мистики подтвердили его на опыте и как современная наука позволяет нам удостовериться в том, что прозрения христиан Востока были не такими безумными, какими представлялись они нашему рационалистскому богословию.[137]
Однако продолжая обзор теорий, предлагаемых нам сегодняшним католическим богословием, мы будем вынуждены констатировать, что многих современных богословов чудовищное традиционное учение отнюдь не смущает.
В 2009 году вышел в свет обобщающий труд по церковной догматике, автором которого является Ги Бруассар, секретарь редакции журнала Nova et Vetera, возглавляемого кардиналом-доминиканцем Жоржем Котье. Чтобы вы поняли, какой вес имеет мнение этого автора, скажу лишь, что кардинал Котье был генеральным секретарем Международной богословской комиссии и что в качестве «богослова папского дома» ему приходилось редактировать многие папские энциклики. Он был, к тому же, замечательным знатоком философии немецкого идеализма. Ги Бруассар находился, таким образом, в самом центре богословских дискуссий на самом высоком международном уровне. Работа его написана с недвусмысленно консервативных позиций. Он по прежнему верит, следуя последнему Катехизису, что наши «прародители» несут ответственность за зло, которое через них вошло в этот мир.[138] Он осознает, что прощения Божия недостаточно: «недостаточно, чтобы Бог пожелал восстановить связь с человеком, пока тот остается осквернен грехом. Ведь тогда Богу пришлось бы закрыть на это глаза и терпеть снова его присутствие. Нет, Бог пожелал, чтобы человек… был полностью преображен настолько, чтобы в нем не оставалось и следа скверны». Своими Страстями Сын добился для нас от Отца «возможности быть святыми». Автор продолжает: «Иисус принял на себя все страдания, которые претерпели на земле миллиарды людей, живших на ней от начала и до скончания мира». Здесь он близок восточной богословской традиции. Нужно лишь уточнить, что именно он имеет в виду под «принятием на себя». Каким образом то, что Христос принимает наши «страдания» на себя, помогает нам стать святыми? Этого автор, к сожалению, не уточняет. Поэтому сближение его с восточной богословской традицией далеко не заходит. Для греческих отцов, как и для сегодняшних православных, Христос взял на себя не только наши «страдания», но и все наши испытания и, что самое главное, искушения. То, что он преодолел их как человек, и позволяет ему присоединить нас, если мы того пожелаем, к своей победе и сделать ее нашей собственной. Что же до Ги Бруассара, то, по его мнению, «для полного оправдания человечества необходимо было, чтобы оно воздало Господу честь по крайней мере равновеликую нанесенному Ему оскорблению, которое было бесконечным, поскольку направлено было против бесконечной любви Творца. Нет человека, способного принести Богу столь великую жертву. Поэтому Бог воплощенный в Иисусе Христе сам принес себя в жертву, чтобы искупить человечество. Искупить, значит взять на себя выплату всей суммы долга. Слово Искупление… предполагает выкуп, и даже своего рода торговую сделку». Автор, как мы видим, благополучно возвращается к традиционному западному вероучению: «Своими страданиями Иисус все отдал Отцу во имя человечества».[139]
В 2009 г. Гильом де Ментьер, настоятель одного из парижских приходов, а также преподаватель Соборной Школы (Коллеж Бернардинцев), опубликовал работу, посвященную тайне нашего Спасения, под заглавием: Какова наша надежда на спасение? с подзаголовком: Краткий трактат об Искуплении.[140] Работу открывает параграф о Воплощении, по духу своему очень близкий учению греческих отцов Церкви, где автор цитирует Св. Афанасия: «Бог стал человеком, чтобы мы стали богами».[141] Это множественное число, «боги», мне не очень нравится. Афанасий не имеет в виду, что мы займем место в качестве маленьких «богов» рядом с Богом – он хочет сказать, что мы станем Богу причастны. Я предпочел бы более точный перевод, вернувшись к слову, который употребил сам Св. Афанасий: «чтобы мы были обо-жены». О. Ментьер сопоставляет эту цитату с текстом Второго Ватиканского Собора, который с ней перекликается: «Своим Воплощением Сын Божий в какой-то степени соединился с каждым человеком».[142] Это высказывание целиком соотносится с богословием христианского Востока. Остается лишь уточнить, что кроется за словами «в какой-то степени»? О. Ментьер заключает: «Спасение не является больше событием исключительно историческим – в какой-то степени оно онтологически вытекает из самой личности Христа. Оно есть не что иное, как факт соединения во Христе двух природ, божественной и человеческой. Именно поэтому оно универсально и по праву распространяется на всех тех, кто разделяет человеческую природу, принятую на себя Словом Божиим». Мы так же согласуется с восточной традицией. Остается лишь сделать правильный вывод: спасение, принесенное Воплощением Христовым, распространяется непосредственно на всех людей, независимо от места и времени их рождения, включая тех, кто жил на земле до Рождества Христа в Вифлееме и безотносительно к какому бы то ни было литургическому обряду, будь то Крещение или любое иное таинство. Похоже, что о. Ментьер все это отлично понял и согласился с этим, хотя и не решился пояснить уклончивое выражение «в какой-то степени» и подтвердить, что Христос в своем человечестве соединяется с нами всеми, не только по праву, но и фактически. Но именно в этом все дело. Ведь можно подумать, что за этим выражением скрывается лишь смутное ощущение, предчувствие тайны, которую не удается уловить и выразить точно, а то и просто поэтическая метафора. Однако мы скоро убедимся, что в богословии греческих отцов содержание этого «в какой-то степени» уже раскрыто. Я неоднократно писал об этом, показав в ряде своих работ, что в его пользу свидетельствует опыт западных мистиков. То, что богословы Востока осмелились высказать, западные мистики пережили на опыте – более того, их правоту готова допустить и сегодняшняя наука.
Таким образом, о. Ментьер разделяет значительную часть православного учения о Спасении. Это само по себе уже большой шаг вперед. И если это объяснение тайны нашего спасения его не вполне устраивает, то виной тому вовсе не рационализм. Он принимает это учение безоговорочно, но выражение «в какой-то степени» говорит о том, что он с ним все же не вполне солидарен. Он готов с ним согласиться, но беда в том, что он им не удовлетворяется. Ему кажется, что учение это следует дополнить, поскольку «оно недостаточно ясно дает понять, что центральное место в нашем спасении занимает именно Крест Христов». Обращаю ваше внимание на маниакальное стремление западных богословов свести роль Христа как Спасителя к Крестной жертве, в то время как для богословов Востока не только Страсти Христовы, но и вся жизнь его являются действенным инструментом спасения каждого из нас. Дело в том, что с православной точки зрения единство человечества Христова со всеми людьми и с каждым в отдельности не статично, а динамично. Самой жизнью своей, всей жизнью в целом, а не одной Крестной смертью, Христос таинственно, но реально действует в жизни каждого человека, сообщает каждому из нас динамизм любви, на которую мы были без него не способны. Вот та сторона святоотеческого православного богословия, которой не хватило О. Ментьеру. Для него грех – это по-прежнему оскорбление, нанесенное Богу. Утверждать, будто Отец не мог избавить от страданий своего Сына, потому что «справедливый порядок» необходимо было восстановить любой ценой, значит предполагать наличие некоего космического равновесия, нарушать которое сам Бог не вправе. Это полностью изменяет смысл Страстей Христовых и позволяет оставить чудовищный образ Бога, требующего ради собственного удовлетворения принести Ему в жертву Его Сына. Но откуда берется это Правосудие, избежать которого не властен сам Бог? «Своей любовью (невидимой жертвой) Христос заслужил нам расположение Божества. Своими страданиями (видимой жертвой) Христос удовлетворил справедливость и восстановил ее царство». Процитируем этого современного богослова далее: «Искупление должно содержать элемент карательный и элемент нравственный. Страдания Христа представляют собой карательный элемент искупления, а добродетели Христа – его нравственный элемент».[143] Страсти приносятся в качестве удовлетворения не Богу, а «справедливости»! Так или иначе, автор отходит здесь от Фомы Аквинского, у которого об удовлетворении, которое причитается Справедливости, речи нет. Ментьер ссылается здесь на римское право, которое при определении нанесенного проступком ущерба принимало во внимание не только серьезность оскорбления, но и социальный ранг потерпевшего. «Грех есть бесконечное оскорбление, поскольку он покушается на бесконечное достоинство Бога. Поэтому для возмещения его необходимо предоставление потерпевшей стороне какого-либо бесконечного блага». Здесь автор нового богословского синтеза возвращается к идеям Св. Фомы, который смягчает идею оскорбления, объясняя, что оскорбляет Бога то зло, которое мы причиняем самим себе. Таким образом, продолжает о. Ментьер, «Искупление должно содержать как карательный, так и нравственный элемент. Страдания Христовы представляют собой карательный элемент, а Его добродетельный – нравственный элемент искупления… Своей любовью (невидимой жертвой) Христос заслуживает нам честь быть друзьями Божиими. Своими страданиями (видимой жертвой) Христос удовлетворяет справедливость и восстанавливает ее порядок».[144] Но кому это удовлетворение причитается? И что этот «справедливый порядок» собой представляет? В конечном счете, автор приходит к схеме, мало чем отличающейся от прежней, столь же пугающей и неприемлемой (к счастью) для большинства наших современников, а для христиан восточной традиции и подавно.
Случай этого богослова особенно интересен, поскольку он проделал значительную часть того пути, который позволил бы ему вернуться к традиционному богословию, разделяемому всем христианским Востоком. И все же он, как и Второй Ватиканский Собор, остановился на полпути. «Сын Божий каким-то образом соединился с каждым человеком», – пишет он. Хотя каким именно, он не уточняет. Этим он словно дает христианам Востока понять, что он их единомышленник, но этот дружеский жест в их сторону не отменяет существующей между ними дистанции. Разумеется, это лучше, чем переписывать греческих отцов, заменяя, вслед за большинством переводчиков «Он несет нас в Себе» на «Он представительствует за всех нас» и подменяя тем самым онтологические, пусть таинственные, но реальные отношения (Он несет нас в Себе) отношениями юридическими, виртуальными (Он представительствует за нас). Формула Ватиканского Собора, принятая о. Ментьером, немного сближается с восточной традицией. Но ни Второй Ватиканский Собор, ни о. Ментьер, так и не смогли перейти от этой смутной интуиции к той твердой вере в невидимую, но совершенно конкретную реальность, которую исповедуют христиане Востока. Они так и не смогли понять, что Воплощение Христово подобно частице дрожжей, которая квасит все тесто. Христос абсолютно конкретным образом соединяется с каждым человеком, будь то крещеным или некрещеным, беря на Себя его искушения, деля с ним его испытания и сообщая ему, если грешный человек этого пожелает, всю силу любви, на которую способен Он сам. Речь больше не идет о совершении какого бы то ни было «правосудия». Страдания Христа, притом не одни лишь крестные муки, но страдания всей его жизни, получают совершенно иной смысл. Как неустанно повторяют греческие отцы, своей усталостью Он освящает нашу усталость, своими слезами – наши слезы, своим страхом – все наши страхи, вплоть до испытанного всеми грешниками ужаса богооставленности: «Боже мой, Боже мой, почему Ты меня оставил?» И это не просто литературные метафоры. Согласно всей восточной традиции, то, что переживает Христос в каждом из нас, оказывает на нас, словно некое излучение, таинственное, но конкретное, вполне реальное действие. Пускай эти слова о лучах покажутся нашим западным рационалистам чрезмерно темными, но они ясно дают понять, что спасая нас, Господь не просто стирает наши «прегрешения» как смахивают тряпкой слой пыли. Чтобы стать причастниками любви Божией, мы должны внутренне преобразиться, войти в гармонию с ней – в этом и заключается таинственное дело, которое вершится Христом в каждом из нас. Авторы нового катехизиса прекрасно почувствовали, что одного прощения Божия недостаточно, что с нашей стороны необходимо внутреннее преображение. В результате они приходят к следующей красивой формуле: (Вера) «сообразует нас с праведностью Божией, которая соделывает нас внутренне праведными силой своего милосердия» (§ 1992). При всем моем преклонении перед милосердием Божиим, я не могу не заметить, что подобная формула создает впечатление, будто Господь Бог преображает нас словно по мановению волшебной палочки, как добрая фея, обращающая тыкву в карету. Подобное объяснение просто несерьезно! Я согласен с восточными богословами в том, что способ, которым Христос просвещает нас остается таинственным, но внутреннее преображение, которое благодаря ему совершается, немыслимо без нашего собственного участия. Действие «милосердия Божия», о котором нам говорит Катехизис, тоже таинственно, но оно ничего не объясняет, оно носит магический характер. Подобие восточного учения о действии в нас Христа можно найти на Западе лишь в богословском учении о благодати. Но благодать, согласно ему, дается извне, она подобна инъекции. К «освящающей благодати» можно добавить дозу «предваряющей благодати», немного «достаточной благодати», и так далее… Однажды, просматривая наиболее авторитетные сочинения на эту тему, я насчитал ее, этой благодати, семнадцать различных видов! Причем все они были «заслужены» для нас лишь страданием и смертью Христа. Мы снова, как видите, остаемся в рамках традиционного богословия с его ужасами!
Я завершу свою подборку посвященных Искуплению текстов, вернувшись вновь к небольшой работе, с которой я вас уже познакомил – брошюре, обращенной не только к молодежи и взрослым, но и к детям, поскольку в предисловии к ней указано, что она призвана помочь родителям объяснить детям суть христианской веры. Речь идет о тексте, вышедшем под редакцией кардинала Андре Вен-Труа, архиепископа Парижского, и с предисловием бывшего Парижского архиепископа кардинала Жана-Мари Люстижера. Его последнее, четвертое, издание увидело свет в 1914 году. Перед нами, таким образом. документ, дающий полную гарантию в том, что суть католического учения в нем изложена безошибочно. Не случайно он носит показательное заглавие: Знать католическое вероучение. Увы! Мы находим в нем все то же чудовищное, традиционное для Запада, учение, изложенное совершенно ясно и беззастенчиво: «Иисус отдал свою жизнь в качестве выкупа, чтобы освободить множество людей от греха… Последняя Вечеря становится напоминанием о Его приношении Отцу во имя спасения людей… Своей Крестной смертью Христос заменяет неповиновение грешников своим повиновением страдающего Служителя».[145] Мы вновь находим здесь все знакомые нам ключевые слова: «выкуп», которому Св. Ансельм попытался некогда предложить иное объяснение; «приношение Отцу», и «неповиновение», с отсылкой к страдающему Служителю у Исайи. Простите, Ваше Преосвященство, но если это и есть ваша «католическая вера», то она не для меня! Она чудовищна и неумна. Она внушает мне ужас! Я не единственный, для кого она в этом и во многих других отношениях совершенно неприемлема. Отдаете ли вы себе отчет в том, что предлагая ее детям, вы вливаете смертельный яд в их сердца. Это еще более преступно, чем подливать, как это делают в Нормандии, кальвадос в детский рожок, чтобы ребенок уснул и оставил родителей в покое. Ваше Преосвященство, архиепископ, президент Комиссии… и т. д., Вы убиваете доверие к Богу в детских сердцах, вы внушаете им представление о Боге Отце с Розгами – представление, которое искалечит им жизнь и не позволит им испытывать к Богу то чувство любви и доверия, которое испытывает нормальный ребенок к своему отцу. Сможете ли Вы спать спокойно, зная, что миллионы верующих так и не смогут никогда вернуть себе это спонтанное чувство? Мы знаем, конечно, что Вы и сами отравлены этим ядом с самого детства. Приходится констатировать, что большинству наших богословов, священников, наших Святейшеств и Преосвященств, это богословие не тревожит сон. Я сам бы давно либо смирился с ним, либо утратил бы веру в Христа, если бы мне не довелось постепенно открыть для себя православную традицию и опыт западных мистиков. Какое освобождение! И какое чудо! Но увы, наши священники, монахи, монахини и миссионеры по-прежнему обязаны снова и снова говорить верующим о значении переживаний Страстной Недели и Крестной смерти.
Можно ли, опираясь на подобное богословие, говорить убедительно о Любви Божией? Как доходчиво объяснить мусульманам, что наш, исполненный любви, Бог потребовал от своего Сына подобной жертвы? Перед нами вопиющее противоречие! Бог мусульман не выглядит особенно любвеобильным. В Коране ни разу не говорится, что Он нас любит. Но если грешник раскаивается, Он прощает его, не наказывая ни его самого, ни кого-то еще взамен. Он «милосерден». А обратившись к опыту мусульманских мистиков, суфиев, мы станем свидетелями полноты Любви Божией, явленной во всем блеске – полноты, далеко выходящей за рамки Корана. Но даже в худших из мифологий мы не найдем представлений, которые по своей чудовищности сравнились бы с нашим учением об Искуплении. В греческой мифологии, Фиест, мстя оскорбившему его брату, Атрею, убивает и подает ему в качестве трапезы его детей. Отличная мысль! Но он, во всяком случае, убил детей своего обидчика, а не своих. Тогда как в нашем, западном богословии оскорбленный мстит обидчику, предавая смерти своего собственного сына! С какой стороны на подобное богословие ни посмотреть, он представляется полной нелепостью, а главное – верхом кощунства! Многие христиане были подвержены пыткам и казнены как «еретики» за ошибки и заблуждения куда менее серьезные. Как можно заставить японцев, китайцев, индусов, буддистов поверить в нечто подобное? Не случайно католические миссионеры преуспели лишь во Вьетнаме и Южной Корее. С Вьетнамом все понятно: Церковь там – это единственное пространство свободы. Но судя по последней статистике, число обращенных начинает сокращаться и там. Во всех прочих странах дела у миссионеров идут неважно. Любовь Бога, в том виде, в котором нам ее преподносят, сборов не делает – иными словами, распространения ее в действительности не происходит. В нашу эпоху, когда все яснее становится, что если люди не научатся прощать друг друга и идти на уступки, без чего взаимная любовь невозможна, то планету ждет катастрофа, римско-католическая Церковь пытается навязать нам образ Бога, способного простить лишь ценою чудовищной мести! Мало того, Бог не просто обращает свою месть на Сына, Он устраивает все так, что мы совершаем еще одно преступление, предавая Его Сына распятию. Он возлагает на нас тяжесть еще одного преступления – чтобы отмстить нам за наши грехи, он заставляет нас грешить еще больше. Какой чудесный Он нам подает пример! Пример, совершенно несовместимый с тем образом Бога, который Христос ясно преподносит в Евангелии притчей о блудном сыне, или, как говорят православные, о «милосердном Отце».
А ведь эта притча куда ближе к тайне Креста, нежели текст Исайи! Отец в ней дарует сыну свое прощение просто так, без какой-либо компенсации. Он не испытывает нужды в том, чтобы для восстановления своей чести или «космического равновесия» бичевать или распять своего старшего сына ради прощения младшего. Чтобы восстановить младшего сына в его правах, отец не требует от него покаяния и не дает ему испытательного срока. Он просто любит его как прежде и пытается утешить его за те страдания, которые тому по собственной вине пришлось пережить. Он продолжал ждать его, не теряя надежды на его возвращение: «И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и побежав пал ему на шею и целовал его… отец сказал рабам своим: „Принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка и заколите: станем есть и веселиться, ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся!“».[146] Слыша эти слова, мы угадываем скрытые в них отцовские чувства: «Он пропадал и нашелся». Именно так Бог любит нас и ждет нашего возвращения. То, что речь здесь идет о нашем Спасении, очевидно! Это просто бросается в глаза! Ту же мысль находим мы и в истории с блудницей: «иди и больше не греши!». Ни о каком покаянии, ни о каком возмещении нет и речи! Как ухитрились наши богословы этого не понять? Что застило им глаза, заставив предпочесть текст Исайи, написанный за несколько столетий до Рождества Христова, притче, которую предлагает сам Иисус? Прощая, Любовь не ставит условий. Неужели это трудно понять? Ведь в этой притче Христос рассказывает нам историю, словно нарочно призванную заранее устранить всякое недоразумение. Богословы Запада не могли не заметить, что речь в этой притче идет о нашем Спасении. Аналогия не могла ускользнуть от их внимания. Почему же тогда они так и не поняли, что в их богословии Искупления что-то не клеится? Остается пожалеть Господа, который так и не сумел, как Он ни старался, дать нам понять, как Он любит нас и, добиваясь нашей любви, сумел внушить нам лишь страх!
Антигона, героиня Софокла, на своем жизненном опыте поняла, насколько закон Любви выше всех человеческих законов и порою противоречит им. Но совершив погребальные обряды над своим предавшим родной город братом, Антигона, нарушив закон, заслужила смерть. «Этот закон установлен не сегодня и не вчера. Никто не знает, откуда он». Дело в том, что закон Любви таинственно начертан в сердцах всех людей. Перед этим верховным Законом все прочие отступают. Софокл это понял. Но этого не поняли богословы Запада. Язычник, живший за многие столетия до Христа, оказался лучшим христианином, нежели великие богословы и «учителя Церкви»!!!
Однажды, листая журнал, я обнаружил статью, где один русский автор пересказывает следующий эпизод. В 1945 году в Москве, после победы над гитлеровцами, «колонна немецких военнопленных, жалких, измученных голодом и лишениями, согнутых в три погибели, шла через город. Народ, собравшийся поглазеть на них, старался не выдавать свою жалость. И тут несколько изможденных старух подошли к пленным и протянули им куски хлеба, хлеба, в котором они так нуждались». Dans un article de journal je découvre une simple anecdote rapportée par un auteur russe. En 1945, à Moscou, après la victoire soviétique, « un cortège de soldats allemands traversait la ville, pliés en deux, exténués de souffrance et de faim, pitoyables. Des badauds s’attroupèrent, s’interdisant de les plaindre. Et soudain, des grands-mères russes toutes desséchées s’avancèrent vers les prisonniers et leur tendirent des morceaux de pain, ce pain qui leur manquait tant».[147] Простая история о людях, что повинуются тому Закону, о котором «никто не знает, откуда он». Знают об этом одни лишь святые. Простая история, в которой, однако, дает о себе знать колоссальная, могучая подспудная сила, способная одолеть этот мир и спасти его.
Как надругались они, Господи, над твоей Любовью! Эти богословы превратили Бога в чудовищного, надутого от гордости психопата, безжалостно вымещающего свою злобу на собственном ни в чем не повинном Сыне! Катехизис, конечно, говорит об этом другими словами, но суть их именно в этом. И богословы еще удивляются, что верующие один за другим покидают их! Неужто они совершенно не понимают, что делают! Увы, это так! Впрочем, порой они и сами фактически покидают те Церкви, чьими представителями продолжают считаться, откровенно игнорируя официальное учение и все «Катехизисы», эти плоды многолетних дискуссий между богословами, как говорят в спорте, «высшей лиги». Большая часть служащих священников пытается обойти официальное учение своей Церкви стороной. Так, многие католические священники допускают к причастию второбрачных. Большинство из них не верит уже в историю о наследственном Первородном Грехе, которая в последнем Катехизисе по-прежнему фигурирует. Они не верят больше, что явившийся на свет розовощекий младенец заслуживает вечное проклятие за участие в грехе Адама. Христиане Востока никогда не знали подобных теорий! Учение католической Церкви о смерти и вечной жизни тоже не принимается никем всерьез… Нынешние священники, как правило, учат в разрез с официальной доктриной, но в согласии с Евангелием. Ведь говоря ложь о Любви Божией в Нем Самом, мы неизбежно искажаем истину на всех уровнях. Возникает другая форма христианской цивилизации. Но даже следуя Евангелию, а не официальной доктрине, священники эти не умеют, увы, предложить для смерти Христа иного объяснения, нежели то, что содержится в Катехизисе!
Одним из последних ярких свидетелей Любви Божией, оставившим этих богословов, да и мои собственные писания, далеко позади, была Габриэль Босси (1874–1950), терциарий францисканского ордена. В жизни она организовывала молодежные театры, писала одноактные пьески, изготовляла театральные декорации и костюмы, причем делала это буквально по всему миру. Очень рано Габриэль поняла, что она призвана к жизни со Христом. Христос говорил с ней и, слушая его слова, она начала записывать этот внутренний диалог. «Удели время Моей Любви, – говорит Он ей… – нет более одинокого сироты, чем Я».
Вот как Бог даровал ей прощение:
«Расскажи о муке своих прегрешений, страшных не столько тем, что они запятнали тебя, сколько тем, что они причинили мне боль. Ибо ты осмелилась, в своей жалкой дерзости, причинить боль Богочеловеку, который отдал за тебя жизнь. Но, зная это, ты преступила черту и под моим взглядом, обращенным на тебя со страданием, ты делала, что желала и чего не желал Он.
«Познай же ту печаль – печаль без слез – что обновит твою волю и приведет тебя к смиренной любви, к ощущению своего ничтожества.
«И тогда я низринусь на тебя как орел, увидевший жертву, и унесу тебя в уединенные аллеи закрытого сада. Ты попытаешься говорить мне о прошлом, но я приложу свой палец к твоим устам. Ты услышишь кроткие слова милосердия, и они растопят твое сердце[148]».
Господь наших «прегрешений» не отрицает, но они представляют собою не «оскорбления», а нанесенные Божественной Любви раны; Господь не желает, чтобы мы возвращались к прошлому, даже чтобы просить прощенья. «Я приложу свой палец к твоим устам»!
И таких текстов у нее не счесть: «Моя Любовь по-прежнему изумляет тебя? Это безумство Бога. Вот мое объяснение. Просто поверь в нее – поверь в Любовь Всемогущего Существа, иного порядка, нежели вы… Дай этой Любви победить тебя и взмолись о милости. Прими мою Любовь, чтобы полюбить Меня».[149]
«Странно, не правда ли: тварь способна утешить собственного Творца! Моя любовь меняет нас местами, наделяя тебя новой ролью, взыскуя твоей нежности и твоей защиты».[150]
«Не покидай меня!.. Я словно испуганное дитя, умоляющее, чтобы его не оставили одного… Я вижу ад, ополчившийся на Меня, и знаю, что кроме Себя мне не на кого положиться: молись со Мной!»[151]
Христиане Востока, одновременно богословы и тайновидцы – ибо из тайновидения берет богословие свое начало – сумели расслышать слова Христа, обращенные к нам в притче о блудном сыне и милосердном отце. Почему же наши западные богословы оказались не способны на это? Я знаю это, я повторял это много раз, хотя и знал, что старания мои напрасны. Дело в том, что все они – богословы, экзегеты, монахи, Преосвященства, Высокопреосвященства, Святейшества – оказались в плену «Традиции», своей традиции. Так, в другом месте и в других обстоятельствах западная общественность отказывалась признать существование ГУЛАГа и других ужасов сталинского режима, чтобы не лишать русских рабочих Болонь-Бийанкура надежды на «великий день» и лучшую участь. Я охотно бы назвал эту свою книгу «Порочный Бог», если бы уже не использовал этот заголовок для другой своей книги, посвященной обличению Бога, который, наделив нас полом, наложил множество запретов, не позволяющих полноценно им пользоваться.[152] Это другая тема, но все темы взаимосвязаны.
Таким образом, богословие римско-католической Церкви так и не отказалось до сих пор от своего кощунственного учения. Читая ее официальные документы, мне приходится констатировать, что я, слава Богу, не католик и никогда «католиком» не был. Именно такое впечатление и складывалось, кстати, у моих коллег во всех духовных школах, где мне приходилось преподавать: каждый раз от меня избавлялись, и притом весьма быстро! Именно поэтому я и менял место работы так часто, пока вовсе не отказался от мысли проповедовать Любовь Божию в рамках учебных учреждений католической Церкви.[153]
Тем не менее, уже начиная с 1931 г. Жак Ривьер отмечал, как мы видели, что официальное учение Церкви многих богословов откровенно смущало. Прошло столетие, но ничего не изменилось. В конце моей предыдущей книги я констатировал, что из многочисленных заявлений папы Франциска при всей его благонамеренности становится ясно, что он по-прежнему остается пленником «современной христианской концепции искупления». Именно поэтому я обратился к нему с призывом не допускать фальши в учении о Любви Божией: «Не внушайте нам, будто Бог должен был покарать Сына за оскорбление, которое нанесли Ему мы своими грехами! Не делайте из Бога глупое и кровожадное чудовище! Не оскверняйте Бога нашими богословскими домыслами! Остановите это кощунство и душегубство!.. Сжальтесь над Богом!»[154]
Увы, все остается, как было, и надеяться не на что. Нынешний папа исполнен любви к своей пастве, но богословие у него не в почете и в ближайшее время, да и вообще в обозримые сроки, вряд ли что-то изменится. По крайней мере, в западной Церкви. Хотя папа Франциск, как и его предшественник Бенедикт XVI, почувствовал, разумеется, что нынешнее богословие свою задачу не выполняет. Ведь он в первую очередь пастор. Его главная задача – помочь верующим прийти к Богу, и он прекрасно понял, что образ Бога, который это богословие им предлагает, напротив, рискует их от Него отдалить. В своих проповедях он чаще всего быстро переходит от Искупления к Воскресению, о Страстях даже не вспоминая. Но даже упоминая их, он делает это в выражениях очень расплывчатых: «Лучшее подтверждение подлинности любви Христа в том, что он принял за человека смерть. Ведь отдать жизнь за своих друзей – это величайшее доказательство любви (Ио 15. 13). Чтобы преобразить человеческие сердца, Иисус отдал вою жизнь за всех, даже за своих врагов».[155] Но дальше этого папа Франциск, говоря о Страстях, не идет. Христос отдал за нас Свою жизнь, он умер за нас… «чтобы преобразить наши сердца». Но кто потребовал Его смерти? Почему она оказалась необходима? Не мог ли Бог доказать Свою любовь к нам как-то иначе? Чтобы смерть Сына свидетельствовала нам о Его любви, необходимо, чтобы между этой смертью и нами существовала какая-то связь. Какова она, эта связь? Ее природа остается неясной. Не демонстрируя своей приверженности официальному учению, папа, однако, не обличает его открыто.
В другом тексте, написанном 18 июля 2008 г., папа Франциск пытается пойти несколько дальше, уточняя, каким образом Крестная жертва смогла нас спасти, преобразив наши сердца. Отправной точкой для него становится евхаристия, совершенная Христом накануне своей смерти: «Подвиг полной Самоотдачи Господа на Кресте был сердечно воспринят теми, кто уже принял Его жертву в евхаристическом даре. Даре, который „сосредотачивает“ в себе Его Страсти, являя их в образе, „соответствующем“ нашей способности восприятия. Вот почему все Страсти Христовы могут рассматриваться как спасительные, ибо все те, кто созерцает их, уже „включены“ в общение и приобщены тем самым к явленной Господом спасительной любви».[156] Таким образом, «созерцая» смерть Христа на Кресте, верующий уже «включен в общение и приобщен к спасительной любви». Эти слова красноречиво свидетельствуют о той любви, что испытывает папа Франциск, созерцая своего Спасителя на Кресте. Но для объяснения искупительной силы страстей этого мало, ибо подобное способны пережить немногие. Я понимаю опасения пастыря, не желающего смутить верующих признанием, что Церковь ошибалась и веками вводила верующих в заблуждение, но бесконечно такое продолжаться не может. Рано или поздно должен пробить час истины!
Несколько дней назад я видел на канале KTO передачу о молодых людях, которые отправились на край света, в Таиланд, или Камбоджу, для проповеди любви Христовой и утверждения католической Церкви. Каждый вечер они собирались вместе для общей молитвы, и я слышал, как они благодарили Христа за то, что Он соблаговолил предложить Себя в выкуп за наше спасение. То, что выкуп этот приносится Богу Отцу, молчаливо подразумевалось. Они доверились своей Церкви. Если она учила этому веками, и мир, судя по всему, это учение принимал – что же, наверное, она права: так оно и было! Неужто нужно продолжать в том же духе, распространяя это чудовищное учение о Боге по всему свету? Я знаю, что наши миссионеры и духовенство держатся Евангельского учения и собираются эксгумировать официальные вероучительные тексты Церкви. Но объяснять верующим смысл распятий, которым они поклоняются, им так или иначе приходится – ведь распятия эти их окружают повсюду. Так же, как приходится им разъяснять верующим смысл обрядов Страстной Недели и Страстей Христовых.
И все же за прошедшие столетия в Церкви всегда находились богословы, пытавшиеся следовать иным путем. Я приведу лишь один пример – это Иоанн Феканский (990–1078), которому посвятили свое исследование Дом Жан Леклерк и Жан-Поль Бон.[157] У Иоанна Феканского можно найти много текстов, которые вполне отвечают привычным для Запада представлениям об искуплении: Сын «взял на Себя долговое бремя наших грехов и, пригвоздив его ко кресту, предал распятию грех и смерть».[158] Подобные формулировки вполне соответствуют всей западной философской традиции. Интересно, однако, что в них нигде прямо не говорится, что жертва принесена Отцу. Жан Леклерк, издатель латинского текста большинства работ Иоанна, подробно анализирует его учение. Я позволю себе привести здесь этот анализ, присовокупив к нему свои комментарии:
«В лице Иисуса осуществлен синтез нашего человечества с божеством, и потому Христос может дать нам внутренний мир, соединив нас с Отцом. Он удовлетворяет справедливость Божию, но делает это в силу любви, а не потому, что Страсти Его являются данью, которой эта справедливость взыскует…» (Итак, Христос удовлетворяет справедливости Божией не страданием, а любовью. Именно таков смысл просьбы, с которой обращаемся мы к Богу в молитве Отче наш, что ясно следует из греческого ее текста. Мы являемся «должниками» Бога. Мы обязаны Ему существованием, жизнью, но прежде всего, Любовью, которую он непрестанно дает нам. И за Любовь эту мы должны воздать Ему любовью. Именно так можем мы с ним за свой долг «расквитаться». О нанесенном Богу «оскорблении» в греческом тексте молитвы ничего не говорится). Посмотрим теперь, как резюмирует мысль Иоанна Леклерк: «Если здесь и налицо удовлетворение, то осуществляется оно самим Воплощением: отождествляясь с нами ради Своей любви, Христос устраняет препятствие, которое отделяло Бога от нашей греховной природы. Бог разделяет нашу участь, чтобы мы приобщились к Нему… Иисус преображает душу изнутри… Он привлекает человека к Себе и проникает в него, и соединяется с ним; Он не просто прощает, но исцеляет; Он подает не только пример, но и помощь». Позвольте теперь мне прокомментировать эти слова: объединяя в Себе две природы, божественную и человеческую, Он «разделяет нашу участь, чтобы мы приобщились к Нему». Иными словами, Он усваивает Себе наше бунтарство, нашу удаленность от Бога, чтобы сделать нас участниками победы, одержанной Им над этим бунтарством в Самом Себе. Он «преображает душу изнутри», «соединяется» с человеком, «проникает» в него и его «исцеляет». Он «помогает» нам, а это значит, что Христос не совершает труд внутреннего преображения человека самостоятельно, в одиночку, без участия грешника, которому Он оказывает Свою помощь. Этот последний должен сотрудничать с Христом в деле своего преображения и исцеления.
На самом деле Иоанн Феканский свою мысль прямо в таком виде не формулирует. Жан Леклерк подобрал у него несколько разрозненных высказываний, попытавшись реконструировать из них ход его мысли. Но само то, что жертва Христова никогда не предстает у него, как предложенный Отцу выкуп, как возмещение за что бы то ни было, знаменует решительный разрыв с господствующими богословскими идеями его времени. В свете этого и другие формулировки, какими бы редкими, разрозненными и маргинальными они ни были, приобретают особую значимость.
Был ли Св. Ансельм Кентерберийский знаком с Иоанном Феканским и его трудами? Исследовать этот вопрос у меня нет ни времени, ни возможности. И Жан Леклерк, и Филипп де Виаль проделали поистине замечательную работу, добросовестно изучив источники учения Иоанна Феканского и выяснив его предшественников и последователей. Однако ни тот, ни другой не обратили внимания на то, насколько близки некоторые его мысли к богословию, развивавшемуся в рамках восточной традиции. Скорее всего, они и сами с этой традицией не знакомы. Ведь она представляет собой совершенно особый мир, демонстрируя совершенно иной способ быть христианином. Так или иначе, Св. Ансельм явно по этому пути не пошел, оставшись верным традиции, идущей от Августина.
Были и другие мыслители, противоставшие господствовавшему на Западе богословию, но критиковали они Церковь, скорее, извне, опираясь не столько на Св. Фому Аквинского, сколько на Лютера. Они, скорее, философы, поднаторевшие в богословии, чем христианские богословы. Это, прежде всего, И.-Г. Фихте (1762–1814), один из основателей идущего от Канта «немецкого идеализма», который, рассчитывая в молодости стать пастором, изучал богословие в Иене и Лейпциге. Это, конечно же, Гегель (1770–1831), который тоже, планируя духовную карьеру, изучал богословие в университете Тюбингена. Вот что писал Гегель о богословии искупления, которое сам Лютер, как мы знаем, сомнению не подвергал: «Даже если мы откажемся от нелепой идеи, будто Христос реально, собственными страданиями, понес наказание за весь мир, и ограничимся общим утверждением, что Бог связывает с этими страданиями прощение наших грехов, что страдания эти были условием возвращения Его благодати… в основе все равно остается та мысль, что грехи прощаются людям за чужие заслуги, тогда как от них самих требуется только вера».[159] «Нелепая идея»! Это написано Гегелем на рубеже XVIII и XIX веков. Кант в это время остался уже позади, и целое поколение мыслителей, сформированных в католической или протестантской богословской традиции, готово было обратиться против нее. Отец Ницше был пастором, а дед его преподавал богословие. На свет явилась целая плеяда философов, свободных от духовной цензуры и очень критично настроенных по отношению к богословским построениям традиционных Церквей. Нельзя сказать, что мыслители эти – а среди них были Фихте, Гегель, Фейербах, Ницше, Шопенгауэр – пошли в богословии много дальше своих предшественников. Но они, по крайней мере, могли позволить себе прямо сказать о дурацкой теории, что она «нелепа»! Оказалось, что достаточно освободиться от груза Традиции (западной) и церковного авторитета, чтобы назвать очевидные вещи своими именами! Низкий им за это поклон! Но неужто и сегодня говорить очевидные вещи можно лишь находясь вне католической Церкви? Мой опыт, увы, свидетельствует, что это так![160]
Но это еще не самое худшее. Богословские заблуждения всегда несут с собой конкретные, практические последствия для Церкви и ее паствы. Выработанное на Западе богословие Искупления обернулось непростительной практикой торговли так называемыми «индульгенциями». В основе ее лежит представление о том, что своим страданием Христос «заслужил» для нас спасение. Постепенно действенность жертвы Христа начали понимать как создание неисчерпаемого запаса «заслуг», из которого их всегда можно позаимствовать. Исключительное право черпать из этих запасов во благо верующих, но на своих условиях, присвоила себе, разумеется, римско-католическая Церковь. Она может, к примеру, потребовать, чтобы человек в определенные дни приходил молиться в указанную ей базилику, или произносил ту или иную предписанную ему молитву… Исполнение этих ритуалов позволяет ему получить индульгенцию на определенный срок, скажем, тридцать дней, или даже так называемую «полную» индульгенцию. Самым простым способом получить эту полную индульгенцию является паломничество в базилику Св. Петра в Риме. Там вы преклоните колена перед исповедальней, на определенном расстоянии от нее, и священник, сидящий внутри, продолжая выслушивать вашу исповедь, возьмет длинный прут и слегка ударит им вас по плечу. Этого будет достаточно, чтобы освободить вас от будущих страданий в «Чистилище». Вопреки мнению большинства верующих, индульгенции не дают отпущение грехов, которое следует получать от священника как обычно, на исповеди. Сокращения ваших земных страданий она вам тоже не принесет. Но если тот или иной из ваших грехов потребует наказания в чистилище в течение тридцати дней, то индульгенция сможет вас избавить от них. Как мы видим, Бога снова принимают за дурака! В конце концов Церковь додумалась до еще более простого способа давать индульгенции – она стала продавать их через банки за звонкую монету, в любом количестве. Вырученные деньги шли на сооружение новой папской базилики Св. Петра – монумента тщеславию «верховных понтификов». Именно эта торговля послужила, как известно, поводом к бунту Лютера, о последствиях которого мы все знаем. Вот уже пятьсот лет, как западное христианство распалось на католическую и протестантскую ветви, и проповеди Христа это не идет на пользу. Успокойтесь, сегодня вы не найдете банковского окошка для подобных финансовых операций! Но распоряжаться сбережениями «заслуг», накопленных Христом своими страданиями, римско-католическая Церковь продолжает и по сей день. Не отказались от этого и наши последние папы – ведь это выглядело бы как осуждение практики предыдущих пап и всего западного богословия на протяжении многих столетий. К тому же, это означало бы признать правоту протестантов. Даже папа Франциск по-прежнему прибегает к индульгенциям, хотя связывает их действенность не с «заслугами» Христа, а, скорее, с любовью Отца. Именно Отец дает нам прощение непосредственно, не имея нужды черпать его в собранных Христом запасах и не принимая во внимание «заслуг» Сына. Что ж, это уже прогресс, хотя по-прежнему небольшой – ибо что вообще эти индульгенции означают?
Излишне говорить, я думаю, что восточной традиции практика торговли индульгенциями неизвестна.
Напомню еще раз, что чудовищное, кощунственное учение об искуплении, получившее распространение на Западе, совершенно неизвестно богословской традиции христиан Востока и современному православию совершенно чуждо. Не следует делать вид, будто в ранней и средневековой Церкви это учение не вызывало протестов, и лишь через много столетий возросшая чувствительность верующих сделала его неприемлемым. Греческие отцы, узнав о западной теории искупления, сразу же ее отвергли: «По какой причине кровь Единородного приятна Отцу, который не принял и Исаака, приносимого отцом, но заменил жертвоприношение, дав тому вместо обещанной жертвы овна?»[161]
Лишь позднее, в начале XVIII века, основатель богословской школы в Киеве перенял у западного богословия его юридические категории, а в 1823 г., когда русская православная Церковь находилась в глубоком кризисе, московский митрополит Филарет включил западное учение об Искуплении в свой Катехизис. Однако уже к концу XIX столетия другие православные богословы противостали этому заблуждению и очистили от него православное вероучение. Но к этому мы еще вернемся.