«Члены экипажа упакованы, — не к месту подумала я. — Или нет, упокоены. Упакованы — упокоены». Эта игра слов показалась мне остроумной, я улыбнулась.
«Не смешно», — прошептала я самой себе, засыпая.
— Да просыпайся же!
Я открыла глаза. Вокруг оказалась теснота и мужское лицо надо мной. Грубые руки хлопали меня по щекам. Несильно, но ощутимо болезненно. Увидела спину Марии. Она склонилась над соседней капсулой. Я попыталась сосредоточить взгляд на мужчине.
— Ну? Очнулась? Давай, давай, — он буквально вытащил меня из капсулы, сунул в руки пакет. — Одевайся!
Это бортинженер. «Иу-иу-иу-иу» — звук буквально разрывал голову. Желудок скрутило. Я поспешно расстегнула молнию пакета, вытащила какие-то тряпки, подставила пакет к лицу и очень вовремя. Меня вырвало. Я застегнула пакет, отпустила его. Он медленно заскользил в невесомости. Действие было инстинктивным. Я порадовалась, тому что под рукой оказался пакет. Вряд ли собирать капли рвоты — приятное занятие.
Бортинженера и Марии уже не было рядом. Никто не обращал на меня внимания. Я начала ловить и собирать одежду, выданную мне в пакете. Стандартный комплект, слава богу, почти по размеру. Обычно мне велико.
Потребовалось несколько минут, чтобы одеться. За это время я почувствовала общую панику. Из рубки доносились короткие команды-выкрики. Сирена не унималась. Несколько человек стремительно пронеслись через отсек к шлюзовому. Старпом торопился в том же направлении. Я бросилась ему наперерез.
— Что происходит?!
— Навигация неверная, — он попытался продолжить движение. — Мы в самой гуще!
— Да что это значит? — я встряхнула его с неожиданной для самой себя силой.
«В самой гуще. Навигация неверная», — повторяла я про себя.
Крейсер большой, по сути, он не может маневрировать и уклоняться от вражеских залпов. Для непосредственных действий используют маленькие суда типа «Десантник». Крейсер прибывает на приличном расстоянии и высаживает «Десантников». Если навигация неверна, значит, крейсер выпрыгнул слишком близко и не смог уклониться. Пораженная этой догадкой, я замерла. А старпом, наоборот, вцепился в меня и потащил. Привычка у него, что ли, такая?
— Одевайся! — он толкнул меня в шлюзовой отсек.
— Да я одета, — я непонимающе смотрела на него.
— Скафандр, дура! — прикрикнул мужчина.
«Скафандр? Зачем?» — заторможенно подумала я. В шлюзовом двое уже уже облачились в аварийные костюмы. И тут до меня дошло, что скафандр нужен для посадки в «Десантник». Костюмов осталось несколько.
— Шевелись! — прокричал старпом. Он был рядом, одевался.
Я старательно повторяла движения грубияна. Сначала штанины, подтянуть оболочку вверх, надеть ее на плечи, поочерёдно просунуть руки в рукава, протолкнуть голову через раму гермошлема. Дальше нужно надеть шлемофон, состыковать электроразъёмы. Тут вышла заминка. Подобных навыков у меня нет. Старпом оделся и начал мне помогать. Кроме нас, в шлюзовом уже никого не было.
Внезапно меня будто толкнуло что-то огромное, всё завертелось, я ударилась плечом обо что-то и головой о раму гермошлема. Всё стихло, сирена больше не орала. Я висела в оглушающей тишине, не в силах пошевелиться. Плечо нестерпимо ныло. Но больше всего меня напугала тишина. После непрерывного «иу-иу-иу-иу» она казалась мёртвой.
— Алексей, — позвала я тихо.
Я потянулась правой рукой к гермошлему в инстинктивном желании открыть его, избавиться от пугающей тишины. Руку пронзила жуткая боль. Подвигала кистью: вроде ничего, работает.
— Алексей Петрович, — позвала я громче.
Он был рядом, но явно меня не слышал, подлетел ко мне.
— Жива? — прочитала по его губам. Звуков не было.
Я схватилась за него, как утопающий за спасательный круг. Губы его шевелились, но слов я не понимала. Он вдавил что-то на моём гермошлеме, и я громко и отчётливо услышала окончание фразы: «Сука! твою мать!» Я отстранённо подумала, что и в прошлый раз старпом, должно быть, говорил то же самое, и по губам читать я не умею.
— В «Десантник», живо! — прокричал Алексей.
В этом судне было ещё меньше свободного пространства. Пытаясь пробраться к креслу, я чувствовала себя червём. Алексей то и дело ругался. Я старалась как можно скорее занять правильное положение. Торопясь, ушибла правую руку, от боли аж слёзы навернулись. Из последних сил подтянулась левой, забралась в кресло, неловко набросила ремни. Спереди всё пространство занимали панели управления. По бокам — небольшие иллюминаторы: по одному с каждой стороны.
Старпом был уже в кресле:
— Давай! Твою мать! Ну?! Давай! — повторял он.
Я поняла: Алексей пытается отстрелить стыковочные крюки. В этот момент произошло сразу два события. Я почувствовала, как сминается что-то огромное за спиной. Это был не звук, а словно вибрация на уровне ощущений. И сразу же началось беспорядочное вращение. Сила тяжести вдавила меня в кресло, сначала играючи, словно на детской карусели, а через мгновение стало тяжело даже дышать. Казалось, будто на груди бетонная плита.
«Есть отстрел», — услышала я отработанную фразу.
Перед глазами стояла чёрная пелена. Голова стала свинцовой. Навалилась удушливая тьма.
Алексею чудом удалось выровнять корабль. В свете приборной панели выделялось его напряжённое лицо. Звучали голоса, сначала я ничего не могла понять. Безумно хотелось почесать висок. Я сняла перчатку, дотронулась до лица, нащупала огромную ссадину, застонала. От этого движения рука заболела сильнее. Голова кружилась, мысли путались. Некоторое время я просто слушала, пытаясь осознать происходящее. Голосами оказались радиопереговоры. Судя по всему, дела наши были плохи.
— Нас не слышат? Что-то со связью? — спросила я Алексея.
Он покачал головой:
— Мы только слушаем.
— Почему?
— Нужно сохранять радиомолчание.
— Почему? — повторила я.
— Физически нас не видно. Недалеко обломки. Излучают, как и мы. Если выйдем на связь, станем видны, — мужчина показал жест рукой, проведя пальцем по горлу.
— Что будет, если заметят?
— У меня нет второго пилота, корабль повреждён, — он закрыл глаза на секунду, помолчал, потёр виски и продолжил. — Чёрт! Не знаю, но долго мы не протянем.
Больше я ничего не спрашивала. Мы сидели молча. Алексей напряжённо смотрел на панель управления. Повисла тишина, будто любое слово могло нас выдать. Только в эфире звучали тревожные голоса, вспыхивали и обрывались на полуслове. Я почувствовала такой страх, какого до сих пор не знала. И вдруг поняла: «Я здесь умру». Ярко представила, как буду болтаться среди обломков, далеко от Земли, с этим вот мужиком.
«Я даже его не знаю. Как, вообще, это вышло?! Если б не этот проклятый старпом, сидела бы я в своей каюте, а крейсер стоял бы у станции. Надо было сказать, что это не я, никакая не Анна Лазарева. Вот и всё. И все были бы живы».
В тесноте кабины пространство сузилось ещё больше. Мне показалось, что не смогу сделать вдох. Я, как могла, наклонилась вперёд, желая закрыть голову руками. Не получилось. Мешали ремни и чёртов шлем. «Я умру в этой консервной банке», — думала я.
— Ты чего? — спросил Алексей.
Я всё ещё не могла вдохнуть. В моём воображении внутренняя обшивка сжалась так сильно, что угрожала меня сдавить. Бешено стучало сердце. Алексей что-то говорил, а я скребла руками по скафандру, пытаясь расстегнуть его на груди. Казалось, я умираю прямо сейчас. На задворках сознания появилась мысль: «Это паническая атака». Со мной такого не случалось, но каждый медик знает признаки тревожного расстройства. Осознание этого факта помогло мне сосредоточиться. Я отстегнула ремни, подтянула голову к коленям, старалась сжаться в комок.
Стала повторять про себя: «Я не умираю. Не сейчас». Какое-то время так и сидела, пережидая, пока ледяные клешни ужаса меня отпустят. Сердце колотилось, и руки дрожали. Алексей бестолково гладил меня по плечу. Это раздражало. Он говорил какую-то ерунду о том, какая я молодец и как хорошо держалась. Его рука была на моём плече, почти в том месте, где Алексей бесцеремонно хватал меня на станции. Это было последней каплей. Меня всё ещё трясло. Эмоции требовали выхода. Я повернула к нему лицо и медленно, делая паузу между словами, проговорила:
— Ты же убийца. Убийца.
Он ошарашенно уставился на меня. Убрал руку. Недавний ужас слегка отступил, уступая место злости и обиде. Захотелось вылить это всё на него, так чтобы у него рожу перекосило.
— Ты всех убил!
Мужчина смотрел на меня, а я продолжала:
— Мы все сейчас были бы на станции. А мне через полгода домой! Понимаешь? — на последнем слове мой голос надорвался, но я продолжила. — А теперь я сдохну здесь! Я, ты и остальные…
Его лицо и правда перекосило. Я не унималась. Меня несло на волне эмоций. Умом понимала, что обвинять его глупо. Но остановить этот шквал не могла.
— Вот скажи зачем? Зачем ты меня притащил? Так не терпелось здесь оказаться?! — я хотела орать изо всех сил, но говорила почти шёпотом, голос дрожал.
— Хватит! Не понимаешь, что несёшь, — жёстко отрезал он.
Я заплакала, глупо и бестолково. Слёзы лились, и я ничего не могла поделать. Отчасти мне было стыдно за эту истерику. Алексей отвернулся. «Наверное его, как и большинство мужчин, раздражают женские слёзы, потому что они не знают, что с ними делать».
Он повернулся к панели и очень во время. Панель словно ожила.
— Сучьи ящерицы! — выругался старпом. — Пристегнись. Быстро!
Я подтянулась, глубже усаживаясь в кресло, накинула ремни.
— Может, хоть наводить сможешь?
— Н… нет — промямлила я.
— Твою мать! — Алексей схватился за голову и после секундного колебания заорал. — Шлем закрой. Подача с резервного блока.
Я сделала, как он сказал. В эту секунду мужчина обесточил панель, отключил все системы. Костюмы имеют собственные аккумуляторы и будут какое-то время качать кислород из баллонов.