порядка не будет. За окружной толстяк будто очнулся:
— Сколько еще ехать?
— Минут пятнадцать.
— Прибавь, шеф, опаздываю.
Я лихо обогнул грузовик и «Запорожец», не удержался, спросил:
— Сами-то откуда будете?
— Из Саратова мы. Откуда догадался, что я не москвич? На мне вроде не написано.
Я вежливо объяснил:
— Дороги не знаете. И потом москвичи, как правило, не говорят «шеф» и не обращаются к водителю на «ты». Это вчерашний день, вышло из моды.
— Ну извини, — буркнул толстяк, ничуть не смутясь. Определенно бизнесмен средней руки, удачливый и хваткий. Скорее всего директор малого предприятия или что-то в этом роде. Приватизировал какую-нибудь государственную лавочку и качает товар туда и обратно.
— Хочешь, про тебя кое-что отгадаю? — вдруг спросил он насмешливо.
— Любопытно.
— Из научных работников, так?
— Допустим.
— Не допустим, точно. Из бывших оборонщиков. Может, с научной степенью. Так?
— Вполне вероятно.
— Помитинговали при Горбатом, порадовались, потом нырнули в тину, оробели. Дескать, моя хата с краю, ничего не знаю. Так?
Круглое лицо лоснилось от удовольствия. Ошибся я в нем, ошибся. Это не серая мышка капиталистического прогресса — умен, проницателен.
— Может быть, и про мою личную жизнь чего-нибудь расскажете?
— Тут вообще все понятно. Когда шарашку вашу прикрыли, женка тебя кинула. Ушла к богатенькому вместе с детьми. Так?
— Да вы прямо колдун! — воскликнул я, пораженный.
— Колдовства никакого нету, — толстяк самодовольно хмыкнул. — Вы тут на Москве жируете, сосете страну, как теленок вымя, а мы за вами наблюдаем. Хочешь совет, шеф? Беги из этого города, он не по тебе. Необязательно в Саратов. На Камчатку, в Сибирь, куда угодно. Где человеческим духом пахнет. Кто в Москве останется, пропадет ни за грош.
Нереальный, сновиденческий разговор — и где? На подходе к аэропорту Внуково. Но ничего удивительного в этом не было. Москва действительно пропитана бредом, и многие явления нашей жизни можно объяснить только мистикой.
— Да вы сами-то кто будете? Не из цыган ли?
— Кто нас узнает, тот поклонится, — миролюбиво улыбнулся толстяк. Знакомая цитата, но откуда — разве вспомнишь. — Не горюй, шеф, еще не вечер на Руси.
Разгрузились на стоянке, загадочный ездок отвалил триста рубликов не глядя.
— Не мало?
— Куда столько!
— На билет в обе стороны, — пошутил, подхватил чемоданы и почапал к зданию аэровокзала. Я глядел ему вслед, буквально открыв рот. Что там у него в чемоданах? Наркотики, валюта, телескоп в разобранном виде?
Сбоку торкнулась пожилая женщина (лет шестидесяти), отвлекла:
— До Москвы возьмете?
— Сколько вас?
— Трое. Я да невестка с дочкой.
На женщине пальто в темную клетку, теплое, подбитое синтепоном, ворот шерстяного свитера закрывает шею. В глазах — тоска. Но улыбается. Про нее я тоже сразу многое понял, не хуже толстяка-колдуна. С ней лучше не торговаться.
— Где же они?
Помахав рукой, от автобусной остановки отделилась женщина с девочкой, обе закутанные в пуховые платки, как две матрешки. Клади у них было много: два баула, старый большой чемодан, перетянутый обычной бельевой веревкой, какие-то пакеты, свертки, сумки — все это они приволокли частью в руках, частью на санках с алюминиевой крестовиной, какие помнит всякий, кто успел побывать в пионерах. Поклажа едва разместилась в «жигуленке».
Всю дорогу до Москвы женщины передавали друг другу бумажку с адресом и какими-то телефонами и фамилиями, читали и спорили, куда ехать. Пожилая женщина настаивала, чтобы ехать «прямо туда», невестка возражала, уверяя, что разумнее сначала заглянуть на Сухаревку к некоему Митюхину. Пожилая ядовито спрашивала:
— Так он тебя и ждет, твой Митюхин?! — На что молодая не менее желчно отвечала:
— А уж там-то мы тем более упадем как снег на голову.
Девочка (лет десяти), худенькая, большеглазая, периодически начинала хныкать, уверяя, что погибает от жажды. Мать грубо обрывала:
— Хоть ты-то заткнись!
У первого же ларька я остановился, купил бутылку «Пепси», откупорил и отдал девочке:
— Пей, маленькая, не плачь.
Странный поступок оказал на пассажирок гнетущее воздействие: минут пять мы ехали в абсолютном молчании, после чего свекровь запоздало поблагодарила:
— Спаси вас Христос, господин.
Это были беженцы, бегущие неизвестно откуда и неизвестно куда, малая кроха миллионов русских людей, у которых отняли не только деньги, но и среду обитания, и всякую надежду на разумное будущее. Именно в связи с положением беженцев и их патологической способностью к выживанию в одной из респектабельных газет, где сотрудничали самые известные творческие интеллигенты демократического крыла, недавно затеялась дискуссия на вечную тему «загадочной русской души».
Я довез женщин до Стромынки, до бывшего студенческого общежития (кажется, теперь там перевалочная торговая база из Турции в Прибалтику). Помог разгрузиться и от денег за проезд отказался.
— Обижаете! — усмехнулась молодуха, светясь ясным, лазурным взглядом. Протянула смятую пятидесятирублевую купюру.
— Я от благотворительного общества «Бутырка», — улыбнулся я в ответ. — Платы с женщин не берем.
Совершив в кои-то веки доброе дело, помчался домой. Мы с Оленькой условились, что она позвонит около двух — и, возможно, придет обедать. Я хотел приготовить что-нибудь особенное, к примеру сварить суп из сушеных маслят. Сушеные маслята, когда их отваришь, становятся жирные, как мясные колобки, и на вкус напоминают осетрину.
Возле дома наткнулся на дворничиху Варвару Тимофеевну, близкого по духу человека. Она поманила в подсобку, где хранила инвентарь — узкое, два на три метра, помещение, вроде пенала, встроенного в стену дома. Здесь мы иногда, по настроению, угощались чайком, а то и чем покрепче. Я подумал, что и сейчас она приготовила сюрприз в виде бутылочки «Жигулевского», но ошибся.
— Иван, у тебя ведь гости.
— Какие гости? — взгляд у Варвары Тимофеевны блуждающий, и руки она неестественно растопырила: похоже, с утра основательно приложилась.
С тех пор как два года назад она схоронила мужа (бедолага похмелился стаканом чистейшего, как слеза, импортного спирта под названием «Дровосек». Я при этом не присутствовал, но очевидцы рассказали, как ядреный, еще нестарый мужик, опрокинув стакан «Дровосека», враз пошел коричневыми пятнами, начал задыхаться, задергался весь и через минуту упал бездыханный, едва успев произнести на прощание: «Надо было сахарком заесть!»), — так вот, схоронив любимого мужа и оставшись фактически наедине с судьбой, Варвара Тимофеевна, увы, пристрастилась к зелью, хотя по характеру была женщиной строгих правил. Не я буду тем, кто ее осудит.
— На этажах убиралась, вижу, там двое стоят, молодые парни, на вашей площадке у окна. Я дак сразу поняла, что к тебе. Больше-то вроде не к кому. Вся молодежь нынче к тебе повадилась, это уж не мое дело… Они мне не понравились, ох не понравились, Иван!
— Они там сейчас?
— О чем и речь. Стояли — теперь нету их. Куда-то нырнули нехристи. Думаю, к тебе на квартиру.
— Думаешь или видела?
— Вроде замок щелкнул в двери. Я-то ниже этажом была. Вань, может, участкового кликнуть?
Я закурил, подумал. Выходит, у Вована с Сереней ключи от моей квартиры? Это ухудшало ситуацию, но не очень. Какая, в сущности, разница, где подстерегут: дома или на улице. Везде их власть, не наша. Но почему так быстро подгребли? Двух суток не прошло.
— Не надо участкового, Варенька. Обойдется.
— Ой, Иван, гляди не заиграйся.
— Постараюсь.
Действительно, расположились на кухне, как у себя дома, — Вован и Сереня, лобастые братовья. Из холодильника достали водку, нарезали колбасы, открыли банку маринованных помидор. Устроились с удобствами. Моему появлению обрадовались:
— Садись, дядя Вань, гостем будешь.
— Спасибо… Давно ждете?
— Не больше часу. Извини, похозяйничали без спросу.
— Ничего… Как дверь открыли — отмычкой, что ли?
Заржали в две луженых глотки.
— Секрет фирмы, дядя Вань. Для нас запоров нет.
— И по какой надобности пожаловали?
— Как по какой? Товар доставили.
Вован кивнул Серене (или наоборот?), тот достал из сумки полиэтиленовый пакет с чем-то тяжелым, протянул мне. Я развернул, в руку легла железяка с коротким дулом и пластиковой рукояткой. Великий символ наступившей свободы.
— Нравится? — спросил Вован. — Первоклассная игрушка. Быка уложишь.
— Быка мне не надо, — я вертел пистолет, разглядывал, щупал — первый раз держал в руках такую вещь.
— «Макаров»?
— Сам ты Макаров, — Вован отобрал пистолет, показал, как с ним обращаться. Перевернул несколько раз затвор, щелкал курком, спускал и поднимал предохранитель. Ловко у него получалось, как у фокусника.
— На, владей. Чистый, незасвеченный. Век будешь благодарить.
— Гони бабки, — добавил Сереня.
— А патроны есть?
— Будут и патроны. За отдельную плату. Сколько тебе нужно?
— Сотенку, пожалуй.
— Да хоть две.
— Деньги давай, — повторил Сереня, разлив водку по чашкам.
— Денег пока нету, — признался я. — Мы же договорились со Щукой — через две недели.
Мои слова огорчили братанов. Они удивленно переглянулись, а Вован поставил на стол чашку, не притронувшись к ней.
— Ну ты жук, дядя Вань! Как это — договорились? Леонид Григорьевич послал за бабками. Тысяча за телку, вторая за пушку. Однозначно. Аванс.
— Но если нету? Я же их не печатаю.
Вован уныло уставился на чашку, Сереня, напротив, обвел взглядом стены, словно там надеялся отыскать решение внезапно возникшей проблемы.
— Когда будут?
— Через неделю, через десять дней. Как получится.
Вован вдруг покладисто заметил, что действительно, никакой разницы нет, сейчас платить или через неделю, но есть условие. Оказывается, с этой минуты, то есть с момента доставки товара, за каждый просроченный день начисляется неустойка — сто долларов. Это по-божески, некоторые фирмы берут больше. Но это не все. В связи с тем что сделка переходит из мелочевки в крупняк, с моей стороны необходима какая-то гарантия, иными словами залог. В пределах оговариваемой суммы. Тоже общепринятая практика в бизнесе.