Примечания
1
Перебирая в памяти прежних русских писателей, нахожу одно только несомненное исключение – Льва Толстого. Но Толстой и во всем – исключение. Впрочем, он вообще не был «литератором», да и стоял настолько высоко, что литературное житье-бытье не могло его своими дрязгами коснуться. Немыслимо, однако, представить себе, чтобы можно было его поддеть на лесть, или склонить к поспешному, завистливо-радостному осуждению другого писателя. Особая, единственная натура: Толстой оставался Толстым, даже и тогда, когда никакой Аполлон к священной жертве его не требовал… А Тургенев! А Гончаров! А Достоевский, который на пушкинском празднестве, т. е. после «Бесов» и «Карамазовых», на вершине своей пророческой духовности, судорожно подсчитывал за кулисами, сколько студентов аплодирует ему, а сколько Кармазинову-Тургеневу!
2
Как-то он, помню, сказал, комментируя скудость откликов на последние свои книги: «Мне обидно не за себя… мне за Него обидно!..» вполголоса, почти рассеянно, как нечто совсем естественное и обычное.
3
А когда они не страдают, то становятся нестерпимы, – как нестерпимы романы, подобные «Солдатам». Шмелев становится самим собой, лишь когда темой своей «взят за горло», когда отсутствие вкуса, чутья и общей словесной культуры мало заметно. Иначе он способен писать так:
«Голубовато-мраморная нога Люси, обнаженная до бедра, выкинулась за край постели, а роскошные руки-изваяния были замкнуты в истоме…» Это отрывок из «Солдат».
4
Короткое воспоминание, мимоходом.
Было это года за два до смерти Бунина. Только что оправившись от воспаления легких, он уезжал с женой, Верой Николаевной, из Парижа на юг Франции, где должен был провести зиму. Друзья его собрались на Лионском вокзале для проводов. Бунин был настолько слаб, что каждый невольно спрашивал себя: вернется ли он? да и доедет ли? Однако он подошел к окну вагона, хмуро и недовольно глядя на обычную суету на платформе. Неожиданно, в самую последнюю минуту, он сделал мне знак: подойдите, мол, поближе… Я подошел. Задыхаясь, с трудом, Бунин проговорил: «Читал… я вчера… Достоевского: ах, как плохо! Боже мой, до чего плохо!»
Поезд тронулся. Бунин, слегка высунулся из окна, и, усмехнувшись, отрицательно помахал пальцем, что означало: ничего ваш Достоевский не стоит!
5
Удивительно, что второстепенные толстовские персонажи всегда законченнее и ярче, нежели его главные герои. Какое чудо портретной живописи старик Болконский, и насколько расплывчатее князь Андрей! Насколько Вронский туманнее, нежели Стива Облонский! Как неясен Неклюдов! По-видимому, чем пристальнее был взгляд Толстого, тем больше ему открывалось – до невозможности, в конце концов, все связать воедино, и восстановить личность из миллиона противоречивых данных. На эту невозможность есть в «Воскресении» прямое указание (сравнение человека с рекой).
По поводу параллели между Толстым и Шекспиром: не будет ли правильнее сказать, что впервые в мировой литературе образ человека, воспринятого не как «тип» с резко обозначенными, неизменными чертами характера, а как некое колеблющееся, мерцающее, туманное пятно появился с «Гамлетом»? Толстой изумлялся: у Гамлета нет никакого характера, а критики до сих пор ломают себе голову, чтобы характер его разгадать! Но ведь и у князя Андрея нет характера в том смысле, в каком есть характер у Обломова или у Хлестакова; у Наташи Ростовой нет характера по сравнению с любой тургеневской героиней или Соней Мармеладовой. Толстой был у нас единственным учеником и последователем Шекспира, и лишь по какому-то непостижимому недоразумению на него обрушился.
6
«Ульмская ночь» на первый взгляд противоречит такому утверждению. Но и в ней автор, не случайно выбрав форму диалога, высказывает от лица обоих собеседников суждения порой одинаково веские, и далеко не всегда ясно, на чьей стороне он сам.
7
Набоков, верный себе, в аналогичном случае привел другой пример пошлости – Гёте.
8
После этого алдановского исторического портрета, едва ли кто-нибудь в нашей новой литературе решится дать другой образ Александра II. Но в связи с ним возникает иная мысль: дождемся ли мы в противовес полным ненависти страницам Герцена или отвращению и ужасу Льва Толстого, беспристрастного изображения Николая I, человека, несомненно, более сложного, чем его сын, и в котором казарменная фронтовая ограниченность уживалась с сознанием служения и долга, отсутствовавшим, или во всяком случае измельчавшим, у его преемников.
9
«Восторг исключает спокойствие. Вдохновение может быть и без восторга…» (Пушкин)
10
Два слова по поводу местоимения «я».
Им, разумеется, не следует злоупотреблять, однако без него в литературной критике – да и не только в ней! – невозможно и обойтись. Между тем по недоброжелательству или недобросовестности, люди нередко упрекают критика в «якании», подчеркивая, что он больше занят собой, чем своим предметом. Что на это ответить? Прежде всего, пожалуй, то, что всякие стилистические уловки, – имеющие целью «я» затушевать, смешны и нелепы. «Пишущий эти строки», форма, вошедшая теперь у нас в моду: до чего это манерно и как никчемно! Некоторые писатели, одушевленные похвальной скромностью, предпочитают изменять строение фразы, лишь бы избежать «я»: не «я думаю», например, а неизменно «мне думается» – в расчете, что «мне» все-таки приемлемее, нежели «я». Но и это – ребячество и игра в прятки. Самого себя нельзя со своей дороги убрать, иначе, как сквозь призму личных суждений ничего в критике нельзя высказать, и будем поэтому говорить «я», там где оно необходимо, в уверенности, что естественный оборот речи по самой своей природе скромнее и проще всякого словесного жеманства.
11
Истина не всегда бывает посредине, но в данном случае ей иное место найти трудно. По-своему был прав Белинский, твердивший о «великом реалисте», по своему был прав и Мережковский, признавший Гоголя писателем фантастическим. Каждый искал у Гоголя того, к чему сам был склонен, и каждый свое у него нашел. Белинский обратил внимание лишь на оболочку, Мережковский и его последователи оболочку отвергли: подлинный образ Гоголя оказался у обоих несколько искажен, и одно другим следовало бы наконец дополнить.
12
Chomage – безработица, в просторечии – деньги, получаемые безработными в виде пособия.
13
Вишняк М. Годы эмиграции: 1919–1969. Stanford: Hoover Institution Press, 1970. С. 250–251.
14
Bakhmeteff Archive of Russian and East European History and Culture. The Rare Book and Manuscript Library. Columbia University. New York; далее – BAR. Coll. Aldanov. Box 1.
15
BAR. Coll. Aldanov. Box 1.
16
BAR. Coll. Chekhov Publishing House. Box 1.
17
BAR. Coll. Yanovsky. Box 1.
18
ему следует сказать мне об этом (фр.).
19
BAR. Coll. Yanovsky. Box 1.
20
BAR. Coll. Yanovsky. Box 1.
21
Марк Львович Слоним (1894–1976) – один из соредакторов и главный критик журнала «Воля России» (1922–1932), где опубликовал большое количество статей, в том числе под постоянными рубриками «Литературные отклики» (1923–1926) и «Литературный дневник» (1927–1930). Печатался также в «Днях», «Голосе России», «Числах». Выпустил книгу «Портреты советских писателей» (Париж: Парабола, 1933), вызвавшую скептические отзывы (Л. Кельберина, В. Ходасевича) в эмигрантской печати. Публиковался также в итальянской и французской прессе. В своих критических статьях Слоним приветствовал литературное новаторство, в журнале «Воля России» печатал много советских авторов – И. Бабеля, Б. Пильняка, А. Веселого, Б. Пастернака, Н. Асеева и других, из эмигрантских писателей высоко ценил Ремизова и Цветаеву, об остальных же отзывался скорее скептически. Глеб Струве считал, что статьям Слонима было присуще «неуловимо окрашивавшее всю публицистику “Воли России” предпочтение советского эмигрантскому» (Струве Г. Русская литература в изгнании. Paris: YMCA-Press, 1984. С. 69). По мнению современного исследователя, «Слоним полагал, что большинство эмигрантских писателей, сформировавшихся еще до революции, <…> не вносят в литературный процесс ничего нового и стали эпигонами собственного творчества <…> Слоним, разумеется, оказался плохим пророком» (Малевич Олег. Три жизни и три любви Марка Слонима ⁄⁄ Евреи в культуре русского зарубежья: Статьи, публикации, мемуары и эссе ⁄ Сост. М. Пархомовский. Иерусалим, 1994. Т. III. С. 83, 85). Зато внимательно следил за эмигрантской молодежью, сумел объединить ее вокруг своего журнала в Праге, а с 1928 года стал руководителем литературного объединения «Кочевье» в Париже. Большей части эмигрантских критиков литературная позиция Слонима казалась слишком левой, иногда даже просоветской, и с ним много полемизировали по разным поводам 3. Гиппиус, И. Бунин, Г. Струве, В. Ходасевич, В. Яновский и др. После того, как «Воля России» перестала выходить, Слоним организовал «Европейское литературное бюро». Перебравшись в 1941 году в США, преподавал в различных высших учебных заведениях, стал известным советологом, напечатал много статей и рецензий на английском, выпустил несколько книг: The epic of Russian literature: From its origin through Tolstoy (New York, 1950); Modern Russian literature: From Chekov to the present (New York, 1953); Три любви Достоевского (Нью-Йорк, 1953); Soviet Russian literature: Writers and problems: 1917–1977 (New York, 1977). Отзывы о них также были неоднозначными. См., например, статью Г. Струве «Неудачная книга о русской литературе» (Опыты. 1955. 4).
22
и прочие (фр.).
23
Перикл Ставрович Ставров (1895–1955) – поэт, прозаик, переводчик, мемуарист. В Париже с 1926; с 1949 член редколлегии изд-ва «Рифма». Адамович протежировал ему до войны и несколько раз хорошо отзывался в своих статьях (Последние новости. 1933. 18 мая. 4439. С. 3; Последние новости. 1936. 9 июля. 5585. С. 3; Последние новости. 1937. 4 марта. 5823. С. 3; Последние новости. 1937. 16 декабря. 6109. С. 3; Последние новости. 1938. 10 ноября. 6437. С. 3; Последние новости. 1939. 1 июня. 6639. С. 3), а после его смерти откликнулся прочувствованным некрологом «Довид Кнут и П. Ставров» (Новое русское слово. 1955. 29 мая. 15737. С. 8).
24
В первом номере журнала «Версты» (Париж, 1926) были перепечатаны из советского журнала «Журналист» (1925. 8-10) ответы Андрея Белого, Б. Пастернака, И. Новикова, А. Толстого и др. на анкету «Что говорят писатели о Постановлении ЦК РКП(б)». Б. Пильняк в своем ответе среди прочего заявил, что «из провинции идут новые большие силы, например, Пузанов из Воронежа». Его слова вызвали насмешки 3. Гиппиус, заявившей, что группа «Верст» пытается «выдавать произведения того же Пузанова из Воронежа за последний крик русского искусства» (Крайний Антон. О «Верстах» и о прочем // Последние новости. 1926. 14 августа. 1970. С. 2–3). В дальнейшем это имя стало нарицательным в разговорах Гиппиус и Адамовича.
25
BAR. Coll. Yanovsky. Box 1.
26
BAR. Coll. Aldanov. Box 1.
27
и не следует питать иллюзий (фр.).
28
BAR. Coll. Adamovich. Box 1.
29
BAR. Coll. Aldanov. Box 1.
30
самое большее (фр.).
31
BAR. Coll. Yanovsky. Box 1.
32
BAR. Coll. Aldanov. Box 1.
33
BAR. Coll. Poliakov. Box 1.
34
BAR. Coll. Bacherac. Box 1.
35
Отдел рукописей ИМЛИ. Ф. 614.
36
BAR. Coll. Bacherac. Box 1.
37
BAR. Coll. Damanskaia. Box 1.
38
Вера Александровна Александрова (урожд. Мордвинова, в замужестве Шварц; 1895–1966), критик, литературовед, публицист, в январе 1922 эмигрировала с мужем из Москвы в Берлин, в 1933 переехала в Париж, с 1940 в США, сотрудник редакции журнала «Америка» (1946–1948), главный редактор издательства имени Чехова (1952–1956), автор нескольких книг о советской литературе.
39
Августа Филипповна Даманская (1875–1959) – писательница, переводчица, журналистка, в эмиграции с 1920 в Эстонии, затем в Париже, сотрудница «Последних новостей». Послевоенные письма Адамовича к ней 1947–1957 гг. сохранились в Бахметьевском архиве.
40
Адамович объяснял эту ситуацию в письме Бахраху от 20 июля 1952 года: «С Чех<овским>изд<ательст>вом у меня вышла история: Даманская, никого не спросясь, решила покровительствовать молодежи и спросила их, не издадут ли они сборник моих старых статей. Они об этом запросили Алданова (“почему Ад<амович> действует через третьих лиц?”), в 7 ч<асов> утра мне об этом телефонировала Полонская, я написал Даманской, что она дура, и Даманская ответила мне афоризмом: “Я огорчена, что Вы огорчены”» (BAR. Coll. Bacherac. Box 1).
41
Даманская этого письма Адамовича не сохранила.
42
С. Шварц (наст, имя: Соломон Меерович Моносзон; 1883–1973), меньшевик, с 1921 в эмиграции в Берлине, сотрудник «Социалистического вестника», муж В. Александровой.
43
Адамович дважды использовал это название, характерное для XIX века, в юмористических заметках парижского «Сатирикона»: Прогулка по садам советской словесности // Сатирикон. 1931. 10. 6 июня. С. 2. Подп.: Ата-Троль; Прогулка по садам советской словесности // Сатирикон. 1931. 23. 5 сентября. С. 6.
44
14 сентября 1952 года Адамович вернулся в Париж из Ниццы, где провел два месяца, начиная с 16 июля.
45
С 1950 по 1960 год Адамович был лектором Манчестерского университета и жил в Англии, приезжая в Париж только во время каникул.
46
Адамович выслал в издательство тексты статей «Мережковский» и «Шмелев».
47
2 марта 1950 года Адамович писал Бахраху не без полушутливой гордости: «Кстати, я читал на днях в Лондоне, в Университете, лекцию о Некрасове, и когда кончил, раздались “аплодисменты, перешедшие в овацию”, чего, по словам старожилов, никогда видано и слышано в Университете не было» (BAR. Coll. Bacherac. Box 1).
48
Вера Александрова на протяжении многих лет публиковала критические статьи в эмигрантских газетах и журналах, в «Новом русском слове», «Новом журнале» и дольше всего, с 1932 по 1965 год, в «Социалистическом вестнике».
49
Имеется в виду книга: Цветаева М. «После России: 1922–1925» (Париж: тип. Union, 1928).
50
Болезнь Адамовича была не «дипломатической», 14 февраля 1955 года он писал Бахраху: «Я сейчас – в немощах и болезнях. Был грипп, а теперь болят глаза, да так, что я сижу в темных очках, а пишу или читаю только вопреки доктору, категорически это мне запретившему» (BAR. Coll. Bacherac. Box 1).
51
Текст заметки воспроизводится в примечаниях к данному тому.
52
Речь идет о книге: Труайя Анри. В горах ⁄ Перевод Е. Добромысловой. Нью-Йорк: Изд. имени Чехова, 1954. Рецензия Адамовича была опубликована спустя полтора месяца: Адамович Г. «В горах» // Новое русское слово. 1955. 23 октября. 15457. С. 8.
53
Книга Камю в переводе Адамовича была опубликована десятью годами позже: Камю Альбер. Незнакомец ⁄ Пер. и пред. Г. Адамовича. Paris: Editions Victor, [1966].
54
Издательство имени Чехова – самое крупное книжное предприятие за всю историю эмиграции – существовало на американские деньги. В 1955 году оно перестало принимать рукописи и вскоре прекратило свою деятельность. Дамоклов меч прекращения финансирования висел над издательством почти с самого начала, и все же оно продержалось четыре года (1952–1956), выпустив большое количество ценных книг. См. обзорную статью о деятельности издательства: Karpovich М. The Chekov Publishing House // Russian Review. 1957. Vol. 16. 1 (June). P. 53–58.