Хан поселилась в доме недавно умершей старой Днеми. А ведь за все время, пока мы там жили всей семьей, в деревне никто не умер, кроме ребенка Сат. Кстати, моя мать весьма сожалела, что у нее практически нет информации о похоронных обрядах. Тогда Сат просто ушла из деревни с мертвым ребенком на руках и больше никогда не возвращалась. И никто больше и не упоминал о ней. Думаю, что это восстановило мою мать против местных в большей степени, чем все остальное вместе взятое. Она тогда была просто в ярости, что не может пойти к Сат и попытаться утешить ее и что никто тоже не станет этого делать.
– Это не люди! – сказала она. – Они себя ведут как животные. И вот тебе ярчайшее доказательство того, что это не общество, а его жалкие обломки. Ужасающая, чудовищная бедность чувств!
Узнай она о смерти и похоронах Днеми, она еще больше бы укрепилась в этом мнении. Старуха умирала долго и мучительно. Думаю, у нее было что-то с почками, потому что ее кожа приобрела болезненный желтушный оттенок. Но пока она была в состоянии ходить, никто не помогал ей, а когда заметили, что она уже два дня не выходит из дома, женщины стали присылать к ней детей с водой, пищей и дровами. Так продолжалось всю зиму, пока однажды утром малышка Раши не сказала своей матери, что тетя Днеми «уставилась». Тогда несколько женщин пошли к дому старухи и зашли в него в первый и последний раз в жизни. Затем послали за всеми девушками из Певческого Круга для того, чтобы мы научились тому, как поступать в таких случаях. И мы по очереди сидели у тела в доме и на крыльце в течение суток и пели старинные и детские песни, чтобы дать ее душе спокойно уйти. Затем старшие женщины обернули тело простыней, положили на носилки и понесли на пустоши. И там они оставили его внутри какого-то разрушенного дома.
– Это земля мертвых, – сказала Садне. – И все мертвые должны уйти туда.
А год спустя в том доме поселилась Хан. А когда у нее начались роды, она позвала на помощь Дисду, и мы с Хиуру с крыльца следили за всем происходящим, чтобы и этому научиться. Это было удивительное зрелище, потрясшее меня до глубины души.
– Я тоже так хочу! – воскликнула Хиуру. Я же не сказала ни слова, но подумала о том, что я тоже хочу того же, но все же не сейчас. Потому что, если у тебя появляется ребенок, ты уже больше никогда не останешься один.
А как я уже писала неоднократно, больше всего на свете я ценила свое одиночество.
Описать, что такое полное одиночество, просто невозможно. Писать – это в любом случае то же, что говорить с кем-то, то есть в любом случае общаться. «ПК» – как сказала бы Упорство. Одиночество исключает любую форму общения, оно подразумевает полное отсутствие других людей. Присутствие самого себя уже достаточно.
Одиночество женщины в Круге базируется на постоянном удерживании некоторой дистанции между нею и ее товарками. Да и оседлые мужчины общаются с женщинами, но не друг с другом; их Дома – это что-то вроде Круга для одного. А «охотницы» играют в обществе роль своеобразных связных между Домами и Кругами. Но некоторые мужчины и женщины предпочитают селиться вообще вне Кругов, и их уединение можно считать абсолютным – они вне системы. В иных мирах подобных людей называют святыми. Подобная изоляция – это самый надежный способ оградить себя от магии, но в моем мире именно их и считают колдунами, насылающими по собственной воле или по воле другого колдуна свои злые чары на остальных.
Я знала, что я сильна в магии, и искала способ справиться с самой собой. Вскоре уже я стала тосковать по полному уединению – одной мне будет легче и безопаснее. Но в то же самое время я с еще большей страстью желала поскорее постичь не наносящие вреда магические заклинания, которые используют мужчины и женщины, когда приходит пора «охотиться».
И тогда я нашла для себя предлог почаще ходить на холмы: я решила, что мне надоело копаться в саду и лучше я буду собирать дикие корни и растения. Но в тот год я уже не обходила мужские Дома широким кругом, как прежде; в тот год я сама подходила к ним и разглядывала мужчин, если они выходили на порог. А они в ответ разглядывали меня. В черных как вороново крыло волосах Хромого с Речной заводи уже появились седые прядки, но стоило ему затянуть свою длинную протяжную песню, как я вдруг обнаружила, что сижу на земле, словно в моих ногах вовсе нет костей, и слушаю его. Он был очень красивым. А еще я встретила мужчину, которого помнила по Кругу; тогда его звали Третом, он был сыном Бехуи. Теперь он возмужал и получил право построить Дом в долине Красных Камней. А вокруг дома он развел изумительный цветник.
Однажды он подошел ко мне и сказал:
– Ты сестра Родни. – Голос у него был низкий и очень красивый.
– Он умер, – ответила я.
Мужчина с Красных Камней кивнул:
– Да, это его нож.
В моем мире я еще ни разу не разговаривала с мужчиной, и меня захлестнуло какое-то странное, незнакомое чувство. Чтобы скрыть смущение, я снова стала собирать ягоды.
– Ты набрала зеленых, – сказал с улыбкой мужчина с Красных Камней.
И от звуков его низкого, глубокого голоса кости в моих ногах опять куда-то исчезли.
– Похоже, тебя еще никто не трогал, – сказал он. – Я возьму тебя очень нежно. Я думаю о тебе уже с самого начала лета, когда ты впервые тут появилась. Смотри, вон там куст спелых ягод, а здесь одни зеленые. Пойдем туда.
И я пошла к нему. К нему и к кусту спелых ягод.
Еще на корабле Аррем говорило мне, что во множестве языков сексуальные отношения между мужчиной и женщиной, так же как и связь между матерью и детьми и привязанность между близкими друзьями – все это обозначается одним-единственным словом, и слово это – любовь. В моем языке нет слова подобной силы. Может быть, мама и была права в том, что в моем мире все человеческие ценности Эпохи до Начала Времен обесценились и потомкам остается довольствоваться лишь жалкими обломками и крохами прежних великих чувств и знаний. В моем языке для любви есть много разных слов. И одному из них я научилась у мужчины с Красных Камней, и мы пропели его друг другу.
Мы с ним построили маленький шалаш под речным утесом и, забыв о собственных садах, питались одними спелыми ягодами.
В мою аптечку мама исхитрилась запихнуть столько контрацептивов, что мне могло хватить их и на две жизни. Но она ничего не знала о наших местных травках, а я знала; и они мне отлично помогали.
А через год или чуть позже, когда настала Золотая Пора, я решила выйти «поохотиться» уже по-настоящему. Однако мне пришло в голову, что в тех местах, куда я могу забрести, эти травки могут и не расти. Пришлось пойти на крайнее средство: я воткнула в свой имплантат в мочке уха крошечную капсулу. Правда, через секунду уже пожалела об этом: ведь это тоже в чем-то сродни колдовству. Впрочем, позже я себя убедила, что никакое это не колдовство: конрацептив действует точно так же, как травы, просто немного подольше, вот и все. И в душе пообещала маме, что больше никогда не буду такой суеверной. Контрацептив слегка пек мне ухо, я подхватила душехранительницу, повесила на шею нож Родни, а на плечо – мамину аптечку и поняла, что я готова к выходу в большой мир.
Перед уходом я решила попрощаться с Хиуру и с мужчиной с Красных Камней. С подругой моей мы прощались долго – целую ночь просидели на речном берегу: пели, разговаривали, прощались. А мужчина с Красных Камней все же спросил меня своим низким глубоким голосом:
– Зачем тебе уходить?
– Чтоб уйти подальше от твоей магии, колдун, – ответила я.
И отчасти это было правдой. Если бы я осталась, я всегда ходила бы только к нему. Он привязал меня к себе. А я хотела отдать свою душу и сердце всему раскинувшемуся передо мной в ожидании встречи огромному миру.
Рассказывать о том, как я «охотилась», пожалуй сложнее всего. «ПК»! Обычно охотницы странствуют в одиночестве, лишь время от времени они делают привал возле Дома какого-нибудь мужчины, с которым хотят заняться сексом, или ненадолго поселяются в деревнях, чтобы научиться чему-нибудь новому в их Певческих Кругах. Но если охотница подходит близко к Территории юношей, то она должна помнить, что сильно рискует. Ее вообще подстерегает множество опасностей: она может случайно пораниться и получить заражение крови, может забрести на отравленные земли, где до сих пор очень сильный радиационный фон, может, наконец, просто встретить бездомного бродягу, презирающего местные моральные установки. Она отвечает сама за себя, а излишняя свобода всегда таит множество опасностей.
В мочке уха у меня был вживлен крошечный передатчик, и я, как было условлено, каждый сороковой день посылала на корабль сигнал: «Все в порядке». Если бы я захотела вернуться, мне нужно было бы послать другой сигнал. Кроме того, попади я в беду, я могла бы срочно вызвать себе на помощь наш катер, но, хотя я дважды попадала в достаточно скверные ситуации, я и не подумала воспользоваться сигналом тревоги. Для меня эта связь была чем-то вроде полузабытого ритуала – я больше не принадлежала тому, верхнему миру и общалась с ним лишь потому, что обещала это маме.
Как я уже говорила, жизнь в Кругах и Домах довольно однообразна и действует на людей отупляюще. Мозг нуждается в постоянном притоке новой информации, а ничего нового не происходит. Поэтому юной душе требуются приключения, опасности, «охота» и различные перемены. Но даже и приключения и опасности со временем приедаются – слишком уж они однообразны: еще одна гора, еще одна река, еще один мужчина, еще один день… Кажется, что просто идешь по кругу. А тело начинает вспоминать о том, чему его учили давным-давно дома. Оно вспоминает о том, как его учили безмолвствовать. Безмолвствовать и осознавать. Осознавать. Осознавать пылинку на дороге, на которую ты наступила; и каждую клеточку кожи на наступившей на нее босой стопе; и запах и прикосновение к щеке легкого ветерка; и игру света на вечернем небе; и цвет травы на речном обрыве; и мысли о своем теле и о своей душе; трепет и переплетение бесконечно движущихся, бесконечно меняющихся, бесконечно новых цветов и звуков в ясной тьме глубины.