Матвей замер, не понимая, о чем речь. И только спустя минуту сообразил, что речь идет о выкупе коней, на которых приехали убитые.
— Давай по двадцать рублей серебром за каждого коня, а тела я тебе так отдам, — решившись, предложил он.
— Почему? — удивился горец.
— Неправильно это, за мертвых деньги брать, — помолчав, высказался парень. — Не по-божески. Вы люди книги. Мы тоже. И нигде в книге не сказано, что так делать можно. У вас горе. У нас тоже горе. Неправильно это, — закончил он, запутавшись в собственных мыслях. Риторика никогда не была его сильной стороной.
— Молодец, джигит, — хлопнув себя ладонью по колену, одобрил горец. — Хорошо сказал. Так будет, — с этими словами он вытащил из-за пазухи увесистый кожаный мешочек и, коротко размахнувшись, перебросил его парню. — Сто монет, как сказал. Приведи коней.
— Арба проедет, приведу, — кивнул Матвей, то и дело оглядываясь на станицу и в любой момент ожидая выстрела.
Встретить горцев должна была Параша. Парень зарядил ей кремневое ружье, с которым старушка управлялась на удивление ловко.
— Не бойся, — понимающе усмехнулся горец. — Они только тела возьмут. Я не воевать приехал. Мое слово — закон.
Словно в ответ на его высказывание в конце улицы появилась арба, за которой спешили двое грузчиков. Дождавшись, когда они покинут территорию станицы, Матвей наполовину прикрыл воротину и отправился на двор к Никандру, куда увел добытых коней. Быстро отвязав животных от коновязи, он порадовался про себя, что не стал снимать с них седла, и повел всю пятерку к околице.
— Забирай, — протянул он поводья горцу, так и стоявшему у ворот.
— Джигит, урус, — скупо улыбнулся тот, забирая поводья коней. — Меня зовут Махмад-ходжа.
— Елисей, — представился парень местным именем. — Ты правда ходил в Мекку пешком? — не удержавшись, спросил он.
— Знаешь наши обычаи? — удивился горец.
— Я здесь родился, — пожал Матвей плечами.
— Да. Пешком ходил, — кивнул Махмад.
— Хорошее дело, — нашелся парень. — Нам в Иерусалим так просто не пройти. Турки не пускают. Много паломников наших у них рабами стало. Не думают турки, что против воли Бога идут.
— Все в руках Аллаха. Если сильно веришь, дойдешь, джигит, — улыбнулся в ответ горец и, разворачивая коня, громко, так, чтобы слышали его попутчики, добавил: — Живи спокойно, Елисей. Мой род в твой дом не придет больше. Это тебе я, Махмад-ходжа, обещаю.
— Ас-салам, — только и нашел, что ответить Матвей.
— Джигит, урус! — расхохотался горец и пришпорил коня.
— Чего это он такой радостный уехал? — раздался спустя несколько минут вопрос, и Матвей, провожавший гостей задумчивым взглядом, развернулся к бабке.
— Получилось с ним правильно поговорить, — устало вздохнул парень. — Зато слово дал, что из его рода к нам больше никто не придет.
— Да ты никак ему его бандитов бесплатно отдал, — вдруг вскинулась бабка.
— За коней сто рублей взял, а тела отдал, — кивнул Матвей.
— Ай да внучок, ай да хитрюга! — рассмеялась Степанида. — И честь свою показал, и внакладе не остался.
— Откуда чести взяться, ежели мертвыми врагами торговать? — не понял Матвей и, почувствовав слабость, прислонился плечом к воротине.
— Ты чего, внучок? — всполошилась бабка, заметив его состояние. — Неужто поплохело?
— Немного, — нехотя признался парень. — Я домой пойду, бабушка, — отдышавшись, сообщил он. — Тяжело еще мне.
— Ступай, милый, ступай, — закивала Степанида, пытаясь подхватить его под руку.
— Я сам, бабушка. Ты лучше скажи, как Никандра хоронить будем?
— Да как обычно. Домовину ему сыны давно уже сколотили. Вот мы с Парашей его и обмоем, и закопаем, и молитву прочтем, как умеем. Что ж поделать, ежели попа в станице нет. Добрый казак Никандр был. Так что сделаем все, как полагается, — заверила бабка, помогая ему перебраться через тын.
— Спасибо, бабушка. Ты иди, я тут посижу малость, — вздохнул Матвей, тяжело опускаясь на лавку.
Очередной приступ слабости оказался весьма некстати, но организм после болезни все никак не мог вернуться в нормальное состояние. Степанида, убедившись, что с ним все будет нормально, поставила свое ружье к стене и моментально куда-то унеслась. Вообще, Матвея иногда поражала сила и работоспособность этой пожилой женщины. По ее собственному признанию, бабке было уже около семидесяти, а она умудрялась крутиться по дому и перемещаться по двору со скоростью электровеника.
— Да уж. «Были люди в наше время, не то что нынешнее племя: богатыри — не вы», — припомнил он строки из поэмы. — Тут бабка старая шустрит как заведенная, а ты словно развалина кряхтишь, — укорил он себя. — Ладно, что дальше делать станем? — задал он вопрос самому себе и, помолчав, ответил:
— Первым делом себя в порядок приводить. И попутно по всем хатам все полезное собирать. Неприятно, но надо. А еще нужно под себя хоть какой-то транспорт придумать. Если придется отсюда уходить. С голыми руками ты в дороге легкой добычей станешь. В общем, думай, Матвей-Елисей. Головой думай, а не остальными частями тела. И еще. Раз уж попал сюда, начинай привыкать к новым реалиям. Начни с собственного имени. Забудь, что ты Матвей. Теперь ты Елисей Кречет. Казацкий сирота, от болезни память потерявший. На том и стой.
Приняв решение, он облегченно усмехнулся и, откинувшись на стену, прикрыл глаза. В этом блаженном состоянии его и застала бабка, вернувшаяся часа через два. Присев радом с ним на лавку, она устало потерла поясницу и, вздохнув, тихо пожаловалась:
— Едва управились вдвоем. В домовине тяжелый уж больно оказался. Едва не уронили. Ну да справились. А ты у меня как, внучок?
— Жить буду, — привычно отшутился Елисей и едва не выругался в голос за собственную глупость.
— Ну и слава богу, — улыбнулась уголками губ бабка, не обратив внимания на его слова. — Сейчас отдышусь и на стол накрою. Вечерять уж пора. Стемнеет скоро.
— Не спеши, бабушка. Посиди, передохни, — посоветовал парень. — Поесть и при лучине можно. Мимо рта ложку не пронесу. Ты уж прости, но сама видишь, помощник из меня еще тот. Кто бы самому помог, — извинился он, виновато усмехнувшись.
— Да господь с тобой, внучок. Где это видано, чтобы казак в доме хозяйничал, когда баба на ногах? — возмутилась Степанида.
— Так вроде говорят, что мужик все уметь должен, — попытался выкрутиться Елисей.
— Одно дело уметь, а другое — самому возиться. Нет, внучок. Дом — это бабье дело, — не уступила бабка.
— Что-то я запутался, — подумав, признался парень.
— А ты вон Домострой почитай, чтобы путаницы не было. Ты ж в грамоте у батюшки первым был. И церковный, и греческий текст читал легко. А Домострой на старом языке и писан, которым теперь только в церкви пишут. А книжку я тебе принесу, — пообещала бабка, поднимаясь.
— Грамотные тут казаки были, — буркнул про себя Матвей.
Степанида вернулась, неся в руках увесистый фолиант в деревянном переплете. Аккуратно положив его на колени, парень расстегнул замок и, раскрыв книгу, удивленно хмыкнул. С первого взгляда было понятно, что написана она вручную, на старославянском, или церковно-славянском, как его стали называть в его время. С интересом перелистывая страницы, он неожиданно понял, что может разобрать написанное и понимает смысл прочитанного.
Это открытие Матвея обрадовало. Получается, что память бывшего владельца этого тела у него осталась. Это не могло не радовать. Ведь если постараться, то можно будет все это потихоньку вытянуть на поверхность и пользоваться, не особо опасаясь попасть впросак. Полное незнание местных реалий его напрягало больше всего. Если здесь, с бабкой еще можно было сослаться на болезнь, то в большом мире это может и не прокатить.
Увлекшись, он и сам не заметил, что на улице почти стемнело. От книги его оторвал только голос бабки, позвавший парня ужинать. Закрыв книгу, он прошел в дом и, аккуратно убрав книгу на полку, присел к столу. Быстро смолотив полную тарелку каши с кусочками сала, он напился чаю и, прошлепав в свой закуток, рухнул на лежанку, уснув едва не раньше, чем успел улечься.
Утром Матвей проснулся удивительно бодрым. От вчерашней слабости и следа не осталось. От души потянувшись, парень выбрался из постели и, сунув ноги в мягкие чувяки, отправился к колодцу. Вылив на себя ведро воды, он охнул от холода и, постукивая зубами, поспешил в дом. Растеревшись домотканым полотенцем, Матвей не спеша оделся и, разглядев на столе накрытую полотенцем посуду, обрадовался.
— Золотая бабка. Сама чуть свет умчалась, но про завтрак не забыла, — буркнул он, впиваясь зубами в широкую краюху хлеба.
Быстро уничтожив хлеб и крынку свежего молока, он выбрался во двор и задумчиво осмотрелся. Хворост, принесенный бабкой из лесу, требовал рубки. Прихватив топор, он взялся за дело. К обеду все три вязанки превратились в готовые к употреблению дрова. Вошедшая во двор Степанида, увидев его за делом, одобрительно улыбнулась и тут же, противореча сама себе, заявила:
— Что ж ты надрываешься, внучок? Едва вчера ноги таскал, а сегодня уже за работу ухватился. Полежал бы еще.
— Все в порядке, бабушка, — улыбнулся ее логике Матвей.
— Да где ж в порядке, — не унималась бабка. — Едва жив остался, и все не угомонишься.
— Некогда отдыхать, — помолчав, вздохнул парень. — Сама ж говорила, зима тяжелая будет.
— Это да, — насупившись, мрачно кивнула женщина.
— Ну так чего тогда голосить? — подвел итог Матвей, перерубая очередную хворостину. Одну из последних. — Нам еще по домам пройтись надо. Мне порох нужен. И свинец.
— Ты словно на войну собираешься, — тихо проворчала Степанида.
— Не собираюсь, готовым к ней быть должен, — упрямо набычившись, ответил парень.
— Так я ж не спорю, — развела Степанида руками. — Ты лучше пока к Никандру в дом сходи. Наследник, чай. Не так соромно попервости будет, — вздохнула она.
Только теперь Матвей сообразил, что бабка морально не готова к такому действию. Для нее, всю жизнь прожившей по правде, войти в чужой дом и взять что-то без спроса, не просто запрет. Огромное табу, которое рушит все ее мировоззрение. Кивнув собственным мыслям, он отложил топор и, вымыв у колодца руки, решительно вышел со двора. Не спеша шагая по пыльной улице, Матвей задумчиво оглядывался, пытаясь запомнить, где что полезное лежит. Умершим это уже не нужно, а им с бабкой может и жизнь спасти.