Мать Павла работала воспитательницей в интернате для умственно отсталых детей. Ей не с кем было дома оставлять маленького Павлика, и она отдала его в детский сад. Более мерзкого места и бездушных людей он никогда не встречал, и Павлик наотрез отказался туда ходить. Мать заявила, что если он не пойдет в детский сад, она отдубасит его до синяков всех цветов радуги так, что на нем живого места не останется. Мать умела найти доходчивые слова. Но тихий и покладистый Павлик обладал непокорным характером, он стоял на своем, переубедить его не удалось, и матери пришлось брать его с собой на работу. Там он и воспитывался в окружении умственно неполноценных детей.
В дальнейшем, только в обществе ущербных людей да всякого сброда он чувствовал себя уверенно. С ранних лет у него появился интерес ко всем проявлениям жизни людей и человеческих характеров. Предпочитая всему одиночество, он в то же время, легко завязывал отношения со случайными встречными, беседовал с незнакомыми людьми, слушал волшебные истории бродяг и сумасбродных чудаков. Получал настоящий заряд бодрости, разговаривая со всякого рода горемыками, людьми не от мира сего и попросту сумасшедшими. Он находил их невероятно любопытными. Ему на роду было написано искать приключения.
Павлик с ранних лет ощущал свое одиночество. Он тянулся к людям в поисках участия и тепла, борясь с желанием бежать от них, как можно дальше. Его доверчивое сердце было открыто всем, с кем его сводила судьба, но он был очень наивен и бесхитростен, и не всегда умел отличить насмешку от искреннего участия. Его самолюбие часто страдало, горестные переживания наложили на него печать неестественности.
В детстве ему казалось, что он не такой, как все. Когда он подрос, он в этом не сомневался. Он и в самом деле отличался от окружающих, хотя и не ходил задом наперед (лунной походкой) и не носил трусы поверх штанов, как Майкл Джексон. Быть может, он выделялся из толпы тем, что не признавал авторитетов и готов был в одиночку сражаться со всем миром? Да, но разве это заметно с первого взгляда? Вряд ли. И осознав, что себя не переделаешь, он смирился со своей непохожестью.
Когда пришло время идти в школу, мать по знакомству устроила его в открытый каким-то гуманитарным фондом лицей, в котором углубленно изучались восточные языки. Кроме того, там давали бесплатные обеды, это и определило ее выбор. До поступления в лицей Павлик не понимал, что растет в унизительной нищете. Но скоро он прочувствовал это всей своей ранимой детской душой. Зарплату воспитательницы иначе не назовешь, как жалкой, прожить на нее можно, но жизнью убогой и безотрадной.
Мать старалась выгадать на каждой копейке, но денег всегда не хватало, непрестанно довлела неуверенность в завтрашнем дне. Это была не та бедность, когда нечего есть, они оба кое-как питались: мать, на работе, а он, в лицее. То была бедность безденежья, «жизнь в обрез», ‒ постоянная нужда наличных денег, когда их не хватает ни на то, чтобы вовремя заплатить за квартиру, ни на то, чтобы купить какую-то обновку. Ношенные вещи, подаренные кем-то или купленные по дешевке, чужие куртки и пальто, ему приходилось их донашивать, ему никогда не было в них тепло.
Бедность безденежья – самая унизительная из всех видов нищеты, при ней еще жива гордость. Нищета ранит очень больно, его гордость страдала, все существо его съеживалось, и он уходил в себя, ища не общения, а одиночества. Такой уединенный образ жизни при его пытливом, а не рабски подражательном складе ума, сделал его не по годам глубокомысленным. Из-за этой, постоянно глубокой задумчивости, никто из близких не заметил, как быстро растоптанным цветком увяла его детская непосредственность, померкла душевная ясность и стальным клинком отковалось сложное искусство никогда, ни при каких обстоятельствах не ронять своего достоинства.
За годы обучения Павлик выучил один китайский иероглиф, который означает «небо». Выговорить этот иероглиф, вернее слово, он не мог, зато он различал его на слух и даже мог нарисовать. В этом нет ничего необычного, китайский язык считается сложным, а Павлик ходил в лицей только обедать. Он считался лучшим учеником, другие питомцы лицея за время учебы не выучили и этого, достигая поразительных успехов в невежестве.
Павлик рос довольно своенравным и имел охоту лишь к тому, что ему нравилось и терпеть не мог, когда в него вдалбливали то, что в голове не помещалось. Но причина была не только в премудростях китайской грамоты. Никто не мог заставить его делать то, что казалось ему бессмысленным либо просто почему-то не нравилось. А кроме этого, Павлик с детства завидовал своим сверстникам, одетым лучше его. Он же, вынужден был носить обноски, в которых стыдно было показаться на людях, а не то, что ходить на занятия.
Как бы там ни было, но годы учения в лицее не прошли понапрасну, и бесплатные обеды не только тому свидетельство. Павлика там научили читать и писать. Каковы бы ни были знания, полученные им в лицее, их весьма ощутимо дополняли дарованный ему природой острый и проницательный ум, приобретенные со временем книжные знания, а позднее и практические навыки. В третьем классе всех учеников понудили записаться в библиотеку лицея. Как и все, он подчинился и даже взял почитать какую-то книжку. Несколько раз он начинал ее читать и тут же бросал, не находя в ней ничего интересного.
Эту книгу ему навязала их лицейская библиотекарша, сухая старая дева, голубой чулок. И сколько он ни пытался ее сдать, чтобы взять другую (с картинками), Голубой Чулок каждый раз ее возвращал, требуя, чтобы он пересказал ее содержание. Незаметно, эта истрепанная, зачитанная до дыр книжонка его заинтересовала и увлекла, распахнув перед ним непревзойденный в своем многообразии, сравнимый лишь с полетом мысли, мир книг. Это открытие дивным светом осветило его жизнь, и он начал читать. Не то чтобы много, а с упоением, ‒ в запой, уходя из унылой повседневности в мир необыкновенных страстей и удивительных событий.
Маленький Павлик всегда был худым, замкнутым и никому не нужным. Играть со сверстниками ему было неинтересно, и все свое время он проводил в одиночестве за чтением книг. Он искал в них возможность оказаться внутри истории, что дает только художественная литература. Читая, он испытывал радость полета, ‒ полета воображения, освобожденного из тюрьмы под вывеской «реальная жизнь». Отстраняясь от действительности, он погружался наяву в пленительную магию чтения, с трепетом и болью переживая множество жизней. Давая волю своей фантазии, он путал придуманное с настоящим. Способность воспринимать представляемое, как настоящее, рано и болезненно обострила его впечатлительность.
Книги, это ключ к постижению неизвестного, они, как ничто другое, развивают пытливую душу. Скоро Павел пришел к выводу, что учителя ему не нужны и для совершенствования своих знаний, ему достаточно книг. Однажды ему под руку подвернулась обтрепанная по краям книжка, с оторванным титульным листом. Эта книга навсегда изменила жизнь Павла. В ней описывались народные методы врачевания. От нечего делать он ее прочел и не нашел в ней ничего для себя необычного. Сверхъестественное ему казалось естественным, он всегда к нему тяготел. Он верил в невозможное, в то, что невозможное может стать возможным, а потом и сбывшимся. Потребность к необычайному влекла и тянула его, как неудержимо тянет глупого мышонка к медленно раскачивающейся голове кобры.
В лицее, да и нигде, не учат, что некоторые книги опасно открывать, их нельзя безнаказанно читать, даже заглядывать в них небезопасно. За это приходится дорого платить, утрата радости бытия в той плате ‒ самый мелкий медяк. Потом у него было много подобных книг, исключительность заключенных в них знаний, потрясала. Из них он узнал о существовании такого, о чем мало кто догадывается. Поначалу его привлекала жизнь, наполненная приобретением таинственных знаний. Но постепенно до него дошло, что он попал в трясину, которая затягивает его все глубже.
Он и понятия не имел, что знания умножают скорбь: «Во многие знания ‒ многие печали». В последующем, он все чаще стал предаваться размышлениям, откуда взялись эти знания и зачем они нужны людям? Многие считают, что такое вообще невозможно. Так-то оно и лучше, мало кому понравиться узнать, насколько слаб и уязвим человек пред чьей-то сторонней волей, способной читать твои мысли, как газету, раздевая тебя догола. Но подобного рода знания не просто опасны, они разрушительны в самой своей сути. Так, человек сам создает для себя трудности, не задумываясь о том, чего они ему будут стоить. Впоследствии, остается только терпеть, уверяя себя в том, что все не так уж и плохо. А нужны ли все эти трудности? Кто его знает.
Никому не дано идти по жизни, не совершая ошибок. Не случайно ему под руку подвернулась та книжка. У нее, будто специально, был оторван титульный лист. Кем? Неведомо кем. Не каждому дано быть хозяином своей судьбы, ибо недаром сказано: «Не человек идет по дороге, а дорога ведет человека». Он живет согласно предначертанному, и поступает так, как поступает. Может, это и так. Если не знаешь куда идешь, годится любая дорога. Да?.. А если это дорога в никуда?
* * *
Павел долго стоял на перекрестке улиц Терещенковской и Льва Толстого, дожидаясь разрешающего сигнала светофора. Переходя улицу, он едва не угодил под колеса, летящего на красный свет огромного черного джипа. Чудом, увернувшись от пронесшейся мимо смерти, Павел отнесся к этому легко. Воробуржуи, которые разъезжают здесь на подобных монстрах, имеют право давить всех подряд, за убитого их разве что слегка пожурят, как за раздавленную кошку, окровавленные потроха которой надо будет кому-то убирать.
Бороться с этим явлением бесполезно, у разбогатевших украинских воров схвачено все: от земли, до воды, о людях и говорить нечего. Остался один лишь воздух, но и его скоро приватизируют. На реалии жизни надо смотреть снисходительно, тогда они кажутся менее дикими. Если же в отношении к жизни начнет преобладать трагедия, это может кончиться истерикой, а то, чем и похуже.