12
Штурман щелкает движком навигационной линейки и сует ее за отворот унта. Потом сбрасывает с колен планшет с прикрепленным к нему ветрочетом. Больше они ему не нужны. Четкими, точно рассчитанными движениями ой устанавливает на прицеле угол сноса, уточняет высоту бомбометания и путевую скорость.
Он окидывает свое хозяйство внимательным взглядом, убеждаясь, что сделал все необходимое точно и пунктуально. Когда-то, в те далекие времена, когда еще не было войны, курсанты, которых он обучал, за глаза называли его педантом. Он знал об этом. И делал все возможное, чтобы и они стали педантами.
Потому что в авиации долго живут лишь педанты. Те, которые полагаются не на удачу, случай илы везенье, а только на уверенность, что ничего не забыли, все рассчитали и сделали как следует. Сделали так, как делает хорошо отлаженная машина. Теперь он смотрит на приближающийся город.
— Командир, подходим к цели. Как будем производить бомбометание — серией или залпом? Я рекомендовал бы залп.
— Вы уверены, что попадете, штурман?
— Да.
— Хорошо. Залп.
Штурман переводит тумблер на сбрасывателе бомб на залп и застывает. Его аскетическое лицо, обтянутое шлемофоном, становится еще суше и строже. Он включился в цепь, и теперь он — часть машины. Часть, которая должна сработать так же точно, четко, быстро, как замки держателей или створки бомболюков. Он сдвигает пальцы на щитке.
— Командир, открываю люки.
— Понял.
Снизу доносится глухой удар — раскрываются створки.
Все вокруг спокойно, тихо, мирно. Мерцают звезды. Гул моторов — ровный, басовитый, домашний. Ну стоит ли тем, внизу, стоящим у зенитных и пулеметных стволов, обращать внимание на далекий и безобидный гул шмеля?
Штурман знает: внизу, в нескольких сотнях, а может, и десятках метров от самолета висят аэростаты заграждения. Малейший просчет, и самолет врежется в черную громадину.
Он знает: внизу наготове сотни прожекторных установок, которые в любую секунду могут ударить по машине слепящим молочно-белым светом.
А вслед за светом вспорют небо сверкающие лезвия сотен и тысяч комет. Комет с железными ядрами, которые взрываются по курсу и вспарывают обшивку самолета, словно бумагу.
Но это еще ничего. А вот когда такая комета угодит в бомбовый отсек…
Об истребителях и говорить не приходится. «Нас не обнаружат, — думает штурман. — Им не до нас». «Ты должен попасть в цель во что бы то ни стало. Ты должен найти цель и уничтожить ее, — обращается к себе штурман. — Все остальное для тебя не существует».
«Скверно, что я не знаю, на какой высоте у них аэростаты заграждения, думает пилот, напряженно всматриваясь в небо. — Сколько я могу терять на выходе из огня? Хорошо бы у меня была в запасе хоть тысяча метров. Тысяча метров — вот что мне нужно. Но раз я этого не знаю, придется вертеться на двухстах. Двести-то у меня наверняка есть».
«Как там штурман? Точно ли выведет на цель?» «Я хотел бы иметь на борту груза не девятьсот килограммов, а девятьсот тонн. Я хотел бы превратить этот город в то, во что они превратили Минск. Во что они превратили Смоленск. И сотни других городов…»
«Глупости, — обрывает он себя. — Город здесь ни при чем. Тебе приказано сбросить бомбы на военный объект, это ты и сделаешь. Вот и все». «Как там штурман?» «Сколько высоты у меня в запасе?..»
«Они примут нас за своих, — думает стрелок. — Они поверят, что это мы. Мы так высоко, что…»
Штурман склоняется над бомбоприцелом. В его поле медленно вползают темные пятна домов, квадраты заводских корпусов. Штурману нужен один-единственный квадрат, который оп узнает из тысячи. Он изучил его по схемам и снимкам до последней черточки.
— Стрелок, следите за воздухом. — Голос пилота звучит жестко, как приговор. — Стреляйте по любому подозрительному объекту, чем бы он ни был.
Штурман слышит ответ стрелка:
— Есть, командир. Готов, командир.
— Штурман…
Пилот не успевает закончить фразу. Хозяином самолета, хозяином, превращающим грозную машину на несколько секунд, а иногда и минут в беззащитную мишень, становится штурман:
— Командир, цель вижу!.
— Понял.
— Командир, влево три. Курс девяносто.
— Есть. Взял девяносто.
— Еще градус влево…
Пилот действует так, будто штурман дергает его за невидимые ниточки, привязанные к рукам и ногам. Сейчас он только марионетка в руках штурмана. Он напрягается до предела, чтобы безукоризненно выполнить его требования.
— Взял.
— Боевой!
И пилот видит, как исчезает небо. Гаснут звезды. Проваливается земля.
Будто команда штурмана нарушила равновесие. Десятки белых столбов ударяют в небо, мечутся вокруг, сталкиваясь друг с другом, разбегаясь в стороны. Прожекторные лучи.
Они впереди, по сторонам, сзади. Они вот-вот заденут самолет, и тогда на машину обрушится железный смерч, Бежать от них! Спрятаться!
Но пилот словно закаменел. Он держит курс «89». Он будет держать его до тех пор, пока штурман не даст команду изменить или пока взрыв зенитного снаряда не бросит их вниз.
Штурман не видит прожекторных лучей, но по бликам в прицеле понимает, что произошло.
Он еще плотнее прижимается к окуляру прицела.
— Командир, еще чуть влево…
И пилот доворачивает машину прямо на огненный столб, вставший перед носом самолета. По его телу течет холодный липкий пот.
Столб падает влево. Пилот смачивает кончиком языка губы. Он бросает взгляд на хронометр. Ему казалось, что они висят на боевом курсе не меньше пяти минут. Хронометр говорит: десять секунд. Слишком много лучей!
Кто-то размахивает ими, как палками. Большими белыми палками. Они налетают друг на друга и с треском отскакивают в стороны… С треском…
Это справа вспухают два ослепительных шара. Это уже рвутся зенитные снаряды. А вот еще — впереди, чуть левее, целая гирлянда, один за другим, оранжево-черные…
— Ух! — доносится голос стрелка.
— Сброс! — врывается в наушники голос штурмана. Самолет подпрыгивает, освободившись от груза. — Командир, противозенитный маневр!
Пилот сваливает самолет на левое крыло и ускользает от удара несущейся навстречу кометы. Успел!
Они неуязвимы. Теперь они не мишень. Теперь они могут защищаться! Они неуязвимы…
13
Штурман отрывается от прицела и бросает взгляд на секундомер. Он держал машину на боевом курсе восемнадцать секунд. Если пилот хоть немного следил за хронометром, он должен быть доволен.
Вокруг самолета — десятки прожекторных лучей. Штурман косится на них, от резкого света начинает нестерпимо чесаться в носу. Штурман закрывает глаза и оглушительно чихает.
— Будь здоров, — говорит он себе тихонько и прикладывает к губам платок. Потом чихает снова и еще раз желает ласково: — Будь здоров, дружок… Он не суеверен. Просто он уважает хороших людей. Он закрывает бомболюки, выключает освещение сетки прицела и берется за ручки пулемета. Мало вероятно, чтобы какой-нибудь немец сунулся в эту кашу, но все может быть. И штурман настороженно оглядывает небо.
Пилот бросает машину вправо. Он знает, где взорвется очередной снаряд. Знает так, будто немецкий наводчик только что шепнул ему об этом на ухо.
И снаряд взрываемся. Не один, а целая гирлянда огненных клубков.
Но пилот уже ушел от них. Влево! Вправо! Влево! Вниз!
— Командир, продержитесь еще минуту. Это немного…
Немного! Да это целая вечности, штурман. Это…
— Ух ты-ы… — крик стрелка. — Вниз… внизу… оля-ля-ля!
Но пилот со штурманом уже и сами увидели. Внизу — море огня. Оно как-то лениво, словно в раздумье, приподнялось над землей и потом плеснуло в стороны с такой стремительностью, что, казалось, залило всю землю до горизонта.
Прожекторные столбы, до того метавшиеся по небу, на мгновение застывают, словно парализованные. Потом начинают качаться с еще большой яростью и настойчивостью.
Во что же это угодил штурман, что разъярил такую стихию? Неужели в бензохранилище? Или в склад боеприпасов?
Пилот уходит от прожекторных лучей. Нет, он не позволит угробить такой экипаж…
— Штурман…
Могут они еще терять высоту или нет? Не врежутся в аэростаты?
Но он задыхается, от одного слова. Он бросает машину вправо. И снова ускользает от лучей.
— Стрелок!
— Командир?
— Что…
Ему нужно знать, какая обстановка сзади. Но он не успевает спросить. Он падает на штурвал. Даже сквозь закрытые веки свет режет глаза так, что, кажется, проникает до самой последней клеточки мозга. В этом свете нечем дышать…
— О-ох! — доносится стон.
Пилот сваливает машину влево и полностью отдает штурвал.
— Командир!
Они выпадают в темноту.
— Вот это…
Еще один луч. Огненные вспышки и — трах-тах-тах-тах… — барабанная дробь, по обшивке машины.
— Вправо, командир!
Он ничего не видит, но давит на педаль и выворачивает штурвал. Они снова вываливаются из слепящего молока в темноту.
— Влево!..
Пилот бросает машину влево. Вернее, их отбрасывает. Справа, почти под крылом, взрывается снаряд.
— Ну и свистопляска, — ворчит Назаров. — Еще несколько секунд продержитесь, командир.
— Живы, штурман?
— Чего мне сделается…
— Стрелок, вы живы?
— Жив… Живу… Ух! А-а, сволочь!
Ду-ду-ду-ду… Это работает пулемет стрелка.
— На, гад, на, на!..
Удар справа.
— Стрелок, что…
Удар слева. Левой ноги, правой, левой, правой… Они в огненном кольце. В кольце из огня и металла. И что-то случилось у стрелка. Могут они терять высоту или нет?
— Штурман, как…
Удар. Совсем рядом.
— Командир, можете терять еще тысячу мет…
Удар. Машина прыгает вверх, словно скаковая лошадь.
— … выходим… Удар.
— … заграждения!
Вспышка шаровой молнии прямо по курсу и треск пробиваемой обшивки. И еще один огненный клубок. Удар.
Самолет бросает то вниз, то вверх, то в стороны. Пилот с трудом удерживает его, чтобы не сорваться в штопор. Грохот.